Морской Волк (Мв-1)

С немцами — было бы много проще. Как их мирняк, деревенские бюргеры, хозяева — насмерть забивали, травили собаками, морили голодом, наших рабов, "за леность и неусердие" — о чем остались документы, воспоминания тех, кого наши успели освободить. И как спасаясь от нашего гнева, эти рабовладельцы бросились в бега, зимой, с тем лишь что могли унести. Был февраль сорок пятого. А первый город на их пути — где можно было обогреться, поесть, передохнуть, и даже сесть в поезд — назывался Дрезден. Сто тридцать пять тысяч погибших под английскими бомбами — это лишь официальные потери: те, кого смогли как-то опознать, о чьей пропаже было заявлено — жители самого города. А сколько было, проходящих беженцев — не знает никто, даже сейчас. Двести, триста тысяч, полмиллиона?

Мне — их не жаль. Пусть это будет, им — хоть малая плата, за Ленинград!

Так что, будь это немцы.. Не мы — начали первыми, не мы — придумали план "Ост", не от нас — "сотни тысяч заживо сожженных", в Бухенвальде, Освенциме, Дахау, Майданеке, и многих других. "Мы все равно победим — кто будет судить нас?" — вы не думали, в сорок первом, что так будут и с вами, потому что вы сами дали нам такое право? Можете жаловаться в Гаагский суд — надеюсь, в этой реальности, не будет суверенных шпротий, где ветераны эсэс устраивают парады, а советских партизан кононовых объявляют убийцами, Мы знаем — кто победит!

Будь мирняк норвежским — ну, середина наполовину, "будем посмотреть". Спецоперации — это никогда не "бой местного значения", цель и ставки обычно, побольше. А потому, нас готовят — выбор тут, жизнь чужого гражданского ценой больших потерь наших на фронте — или соответственно, наоборот: что выберете вы?

А взять в ножи пятерых, в том числе двух женщин — дело нескольких секунд. Именно в ножи, не тратя пуль, да еще имитировав ограбление — чтобы замести следы, не озаботить их контрдиверсов, хотя бы на время. Наверняка в Норвегии тоже был криминал — и вряд ли местные душегубы с приходом немцев все разом стали законопослушными, ну если только новые хозяева не вписали их всех в "норге полицай".

Но сейчас — случай был особый. И время, и ситуация — терпит. Плюс какой-то шальной азарт — пошло, везение! И здравая мысль, сэкономить батареи буксировщиков — а вдруг, не сразу найдем лодку? И даже желание, при прочих равных, гораздо меньше плыть в ледяной воде.

Вообще-то, русские жили в этих местах, со времен Великого Новгорода. И Шпицберген раньше звался — Грумант; и стояли по этим берегам поморские деревни — еще прежде, чем тут начали селиться викинги; и еще в веке девятнадцатом, граница была тут условным понятием — и роднились семьями, и переселялись свободно, но бывало, и бились насмерть, за охотничьи угодья. Однако самая волна пошла, в революцию и двадцатые — бежали и "бывшие", и "крепкие хозяева", и верующие сектанты, да просто те, кто желал подальше от огня гражданской (впрочем, как раз в это время, в восемнадцатом-девятнадцатом, знаменитый Амундсен совершил первую кругосветку, через наши полярные воды — плыл себе сквозь льды, пока где-то воевали с Колчаком).

Наш хозяин, Олаф Свенссон — Олег Свиньин — был похоже, из последних. Хотя в разговоре старательно избегал — прямых ответов. То, на чем мы плыли сейчас, было его "семейным предприятием" — старшая женщина была его женой, молодая и один из парней — его дочерью и сыном, второй парень — муж дочери. Жили они дальше по берегу этого фиорда, в .. — слово это у норвежцев означает и "деревня" и "хутор". На жизнь зарабатывали — ясно, чем.

-.. рыбаки мы все, земля-то не пахотная! Что поймаем — сыты будем. Перед войной, хорошо жили — не богато, но и не бедствовали, а что еще человеку надо? Я на траулере, полгода сезон, полгода дома. Сына хотел, в училище морское — да вот война, ну да после будет.. Дочку замуж выдал, в тридцать девятом, за хорошего человека — образованный, места капитана ждал, помощником ходил уже два года. Дом по дешевке купили, починили, баркас этот — тоже..

Земля пахотная — ну никогда не сказал бы так норвежец, да и наш, живший тут поколения. Точно — с двадцатых ты, пскобской или тверской — на хохла не похож... И попал ты на севера, не иначе как в раскулачивание, а границу перелетел, воронок, срок оттянув на канале — до тридцать третьего, тут граница еще на некрепком замке была, слышал что-то.. Ну да я тебе — не товарищ Ежов или Берия, мне твое житие прошлое — по барабану. И слушаю я тебя, очень даже внимательно, единственно чтоб понять — что ждать от тебя и твоего семейства, прям сейчас. Потому как не решил еще — дойдем до сговоренного места, и мирно разбегаемся, или...

-А что ж ты — здесь? Тебя послушать — так тебя, зятя, да и сына, на любое судно бы взяли, может даже не простым матросом, а целым боцманом? Или немцы в торгфлоте своем, сейчас мало платят? Уж точно — не одной рыбкой бы питались!

-Или на дне бы лежали. Сколько знакомых моих — война ведь! А по-нашему, так лучше — не в первых, но зато и голову сохранить. Пока — война. Ну а после — видно будет. Те победят, эти — всем моряки нужны. И рыба — тоже.

-Так ты что, за немцев, или.. ?

Знал бы ты, дядя, что ответом своим сейчас — приговор выносишь. И себе, и всем своим.

-Знаешь, начальник, отчего я от советов ушел? С землицы родной — где дед и отец мои остались? Это вот, "даешь!", и гори, себя не жалея, ради общего дела — нельзя так, чтобы всем и по приказу! Вон, кровь моя, сын, Игорь был, стал Ингвар, и дочка Оля — стала Хельгой, от русских речь только осталась. Я ни за тех, ни за этих — я за жизнь. Которая — при любых, должна продолжаться. А не — гореть, незнамо за что.

М-да, а впрочем, если б не план "Ост" — не стало бы у нас, таких свенссонов, каждый второй? Ладно — живи, дядя, раз семью свою так любишь. Потому что, донесешь после — и хрен немцам докажешь, что случайно помог: подметут и тебя, и твоих, без остатка.

-Как знаешь, дядя. Только, "кто смирно сидит, тех первыми и режут", как один мой знакомый сказал, Румата Эсторский — ну да ты не знаешь его. Мы вот, может быть своей смертью и не помрем, хотя и хочется — но уж точно, любому напоследок такое устроим, в аду нас со страхом помнить будет. А тебя, прихлопнут походя, как комара — и даже, отомстить некому.

-Не прихлопнут — твердо ответил Свенссон — рыбка, она всем нужна. Как хлеб. Война, не война — а кушать хочется.

-Ага. Хочется. Потому ты счас и плывешь — на палочном ходу!

Немцы — это орднунг! То есть, чтобы ничто — мимо кассы! Здесь, в Норвегии, не было таких зверств, как на Восточном фронте — но налогом облагалось все; причем в отличие от большевиков с их продразверсткой, или братков девяностых с их поборами "за охрану", собиралось все до копейки, и никакие оправдания в расчет не брались по определению. Норвежцы, естественно, не были дураками — как учесть, сколько рыбы ты вчера поймал? — но и немцы тоже. Таких как Свенссон, могли остановить в любое время — и по своему усмотрению, забрать любую часть улова (правда, пару самых тощих рыбин обычно оставляли, чтоб с голоду не помер).

Впрочем, менты — они одинаковы, всюду и во всех временах. В конце девяностых, мне пришлось по делу с месяц жить в Питере, у одной дальней родни. Васильевский остров, Шестая линия — и прямо под окнами, у закрытого кинотеатра, самостийный "блошиный рынок". На который раз-два в день совершали налет менты. Лениво покрикивая что-то о "торговле в неустановленных местах", они обходили ряды, собирая оброк в свой карман — надо полагать, по закону! Еще у этой родни в квартире, делали ремонт два таджика — клали плитку в ванной; так вышло, что по завершении, не оказалось под рукой машины чтобы отвести их обратно.

-Тогда на такси дай, хозяин! Уговор был — что отвезешь. И вызови.

-Вы что, оху... ? Отсюда, до Петроградки — пешком добежать, двадцать минут, тем более что лето, сухо и тепло! На трамвай дам — и не борзейте!

-Нет, хозяин, нам нельзя. Милиционер спросит — где регистрация, вот, пятьсот рублей — дальше другой подойдет, спросит — а если в участок, то все деньги, что ты заплатил, найдут и отберут — на такси дешевле выйдет, хозяин! За что работали?

-Тьфу! Ладно, держите еще — вызову счас.

М-да — оставляли, лишь чтобы с голоду не помер. Но для свенсонов, рыба была не одной лишь едой, но и товаром на продажу — за который они только и могли, купить хлеб, одежду, любую нужную в хозяйстве вещь — и топливо, тоже! Потому, сейчас мы сплавлялись, не включая мотор, пользуясь отливом — сам хозяин, его сын и зять, здоровенными дрынами (назвать это веслами, у меня язык не поворачивался, разве что на римской галере), то подгребали, то отталкивались от дна или камней.

-Так даже лучше. Там, на мысу, раньше лоцманский пост был. А теперь немцы свой поставили. Мимо идешь — остановят, обыщут, заберут. Особенно — если с уловом идешь.

Это он про тот самый пост СНиС.

-.. от мотора, слышно далеко — подходишь, там ждут уже. А вот так, по-тихому, с отливом туда, приливом назад — могут и не заметить. Внизу, у причала — обычно, часового нет, ну если только кто из солдат с удочкой, так это не страшно, можно даже за рыбину сигареты выменять. Когда туда, и так обычно пропускают — знают, что пустой. Но с вами — лучше, чтоб спокойнее..

Ага. И гарнизон того поста — шесть человек. И как наш хозяин успел рассказать, причал от домика не виден. Причем двое всегда в домике — надо полагать, сигнальщик-наблюдатель, и дежурный по связи (блин, радио там у них, или телефон?). Итого, в "комитет по встрече", по максимуму — четверо. Против нас. Справимся!

Это, если все ж остановят. Если не сумеем, по замыслу, тихо пройти, дальше за мыс — и там, быстро облачившись, нырнуть. В самом худшем случае — как нам тогда казалось.

Сигнал вызова — немного некстати. На лодке волнуются, ждут.

-Волку-Лес. Нормально все. Позже!

Не объяснять же — что плывем на баркасе, с радушными хозяевами из местных! Просто — что все целы, возвращаемся. И можем чуть задержаться — поскольку скорость этого плавсредства сейчас явно меньше наших "Миног". Разве что, за мысом — включим мотор.

Близко уже. Вот сейчас, за тем выступом, откроется пост. Мы сидим, или полулежим, на палубе, спускаться в маленькую каюту или в трюм никто не захотел. Оружие не на виду — но готово к бою. Хозяева дали нам, надеть поверх длинные прорезиненные плащи, сами оставшись в свитерах — так что мы, на первый взгляд со стороны, сойдем за местных. Без драки, или с ней — а пофигу, прихлопнем походя еще четверых тыловых насекомых! А когда нырнем, хрен нас чем достанешь — и опять болтаться по лодке без дела, ей богу, выпрошу у командира этого пленного штурмана, для отработки на нем приемов рукопашки, не на членов экипажа же нападать!

Свенссон клянется, что в это время на посту обычно тихо. И мы пройдем без помех.

Не прошли..

Вот он, пост. Домик наверху, виден плохо — только часть крыши. А внизу причал — где уже ждет "комитет по встрече".

Катер-стотонник. Две двадцатимиллиметровки, на носу и корме. На палубе — штук пять фрицев. Заметив нас, шустро готовятся — старший что-то рявкает, выскакивают еще трое, с автоматами, те же кто был на палубе разбегаются, двое к носовой пушке, один к кормовой. Офицер орет что-то, уже нам — смысл понятен.

-Досматривать будут — упавшим голосом говорит Свенссон — пропали мы..

-Подходи к борту — отвечая я тихо — и сиди смирно. Как начнем — падайте на дно ,если хотите жить.

Так, диспозиция.. Рябой на носу, Шварц на корме — изображают полную апатию. Брюс с Владом, посредине, я возле каюты, на виду, остальные за ней. До немцев метров шестьдесят, нас несет прямо на них, все трое свенсонов работают веслами-шестами. Только бы сблизиться — потому что против эрликонов мы не потянем!

Ну вот — борт катера, уже почти нависает над головами. Двадцатимиллиметровки теперь не опасны — их стволы, над нами, ну чего ты вцепился, дурачок, очередь у тебя выйдет, по воде! Второй немец от носовой пушки перешел к борту, кидает нам конец, немец на корме делает то же самое, Шварц и Рябой принимают, трое со шмайсерами готовы спрыгнуть на баркас, а это нельзя, сразу увидят плохо спрятанные стволы. С богом!

Дальнейшее длилось много меньше, чем наш рассказ о том.

Это правда, что писал Бушков-Пиранья, о "страшном огневом ударе" спецназа. Сила тут не в огневой мощи — побольше стволов! — а в синхронности и одновременности. Когда каждый в темпе валит своего противника, не отвлекаясь на других — которых сработают твои товарищи.

Стреляю в автоматчика, показавшегося мне наиболее опытным — а значит, самым опасным. Брюс броском вбивает нож в другого, в руке его сразу возникает ПБ (пистолет бесшумный), — и я так и не понял, он или Влад влепили пулю в голову третьему со шмайсером. Василий, выскочивший из-за каюты как чертик из коробки, поливает огнем "Вала" мостик катера, скосив офицера и матроса рядом. Шварц и Рябой стреляют в "своих" немцев, так и не успевших отпустить швартовые канаты. Ну а матрос у пушки похоже, получил свое, одновременно с "моим", от двух Андреев.

И все это — первая секунда.

Взлетаем на палубу. Не вылезет ли снизу кто-то еще?

Шварц, Рябой — у пушек, сделав "контрольные" в голову "своим" фрицам. Крутят на берег — поскольку главная опасность сейчас, от поста. Брюс — на мостик, с Винторезом, успев проконтролировать тех двоих. Я — приоткрыв люк в машинное, кидаю внутрь световую гранату, и плотно захлопываю; Василий проделывает то же с кубриком. Как позже выяснилось, напрасно — поскольку в кубрике никого не оказалось; а вот в машинном мы обнаружили двух оглушенных немцев.

Пять секунд. Катер полностью наш. Боеспособного противника в пределах видимости нет.

Двоих из машинного вытащили на палубу. Качественно связали — руки за спиной, свободный конец петлей на шею — и сунули в кубрик, который до того осмотрели на предмет отсутствия оружия или чего-то подобного. Жмуров ("двухсотые", это лишь наши, а враг — это тушки, или жмуры) — отправили за борт. Гильзы от "бесшумок" — тоже.

Минута. Зачистка и контроль завершены.

По большому счету, нам крупно повезло. В том, что у немцев было слишком мало времени, для оценки ситуации и принятия решения. Увидев нас издали, или услышав мотор, кто-то бдительный мог бы сопоставить, дым на аэродроме, видный даже отсюда, и странных пассажиров баркаса. А не действовать по уже привычной, заведенной программе "стрижка овец" — даже не задумавшись, что вместо овечек могут быть волчары-людоеды. На Восточном фронте, тот же немецкий летеха, уже знающий, что такое партизаны, вел бы себя иначе — например, спешно вооружил бы всех своих (было чем — мы нашли на катере еще эмгач тридцать четвертый и семь маузеровских винтовок, в оружейке) — заставил бы подойти под наведенными стволами, и не самим прыгать для досмотра, а нам подниматься на катер, по одному. Мы бы и тогда справились — ну не могли их матросы, быть обученными, как правильно контролировать группу, и уж точно, не владели боевой рукопашкой — а у нас не только ножи попрятаны при себе, но и ПБшки — так что для немцев кончилось бы все так же, но и у нас вполне могли быть "трехсотые" и даже кто-то "двухсотый"! Ты привык к тихой оккупированной стране, морячок — к усмиренной стране, где не смеют понять руку на немца, зато полно овец, которых подобает стричь, а не резать без дела. Потому ты не знал, когда надо спрашивать документ, а когда, сразу стрелять на поражение — не умел определить, кто перед тобой, овечка или волк. Вот и повел себя — как мент с Невского, вдруг оказавшись в чеченских горах. По правилам — другой войны.