Вундеркинд

Аделаида Григорьевна проводила меня напутственным словом в духе: 'Очень рада за тебя, может, нормальным человеком станешь'. Сборы и переезд заняли еще две недели. На календаре было начало апреля, в зеркале вместо меня отражался зашуганый подросток с проблемами в семье.

Меня встречала почти вся администрация поселка Локотки. Как то: председатель с женой, главный бухгалтер, директриса школы и руководитель самодеятельности. Прочие любопытствующие выглядывали из-за заборов, спин и коров. Я натянуто улыбнулась и поздоровались. Мне ответили вразнобой, и тут же начали принимать деятельное участие в моей жизни. Газель разгрузили очень дружно и споро, с любопытством рассматривая мое нехитрое барахло.

— Значит, Анастасия Филипповна, добро пожаловать, — откашлялся председатель. — Милости просим, как говориться.

— Спасибо, Иван Никитич, — улыбнуться получилось со второй попытки.

— Значит, Анастасия Филипповна, пойдемте, покажу вам, значит, где жить будете. Все как и хотели — и хозяйка одинокая, и не болтливая, и полный пансион, как говориться!

— Пойдемте, — согласилась я и подхватила сумку с ноутбуком. — Вещи пусть тут постоят, я их потом затащу.

— Знакомьтесь, — Иван Никитич широким жестом обвел неказистый домик и довольно подбоченился. Я кивнула. Дверь входная приоткрылась и во двор вышла худощавая женщина лет так шестидесяти.

— Добрый день, — вежливо сказала я.

— Добрый, добрый, — скептически ответила хозяйка. — Ну, пойдемте в дом....

Председатель со мной не пошел — сослался на дела. Куча моих пожитков быстро перекочевала с улицы во двор, толпа рассосалась, а мы принялись знакомиться с хозяйкой.

— Врачица, значит, наша новая, — констатировала она. Я кивнула и поежилась. — Ладно. Меня Марьей зови.

— А отчество?

— Без отчества, — отрезала хозяйка, — и без бабы и тети.

— Поняла. Меня Настя зовут.

— Вот комната твоя будет. Туалет здесь, баня во дворе. Если просто ополоснуться — вон, вроде душа. — Я оглядывала помещения, кивала и вздыхала. — Значит, платишь мне четыре тысячи, и лопаешь от пуза в любое время, на что глаз упадет. По дому помогать не надо, тока за собой убирай.

— Договорились. Вот деньги, — я отсчитала деньги и протянула Марье. Она быстро убрала их в карман, но добрее не стала.

— Обедать будешь?

— Чаю попила бы, — подумав, согласилась я.

* * *

Жизнь вошла в колею, а я вписалась в жизнь деревни Локотки, как будто всегда тут и была. Врач в таком месте, всегда больше, чем просто врач. Это и психолог, и свободные уши, и просто уважаемый человек. Меня через месяц уже называли Настенька Филипповна, чем уж такое имя заслужила — не знаю, вроде никогда особо ласковой не была. Внимательной — да, но раз уж я одна отвечаю за три с половиной тысячи человек, то мне уж сам бог велел быть внимательной к этим людям. С Марьей мы не подружились, но ладили вполне хорошо. Летом народ болеет мало — только своих гипертоников я гоняла нещадно — и с режимом, и с лечением, а в основном — кто-то вывихнул руку, кто-то с трактора неудачно упал да так, что живого места нет, а поди же ты — живой. Пили в деревне все — от мала до велика, в буквальном смысле. Старшеклассники пили наравне с родителями, среди учащихся средних классов пропаганду о вреде курения и алкоголя я вела неустанно, но пока результатов особо было не видно.

Через месяц моего пребывания в Локотках, самые отчаянные женихи и сорвиголовы выяснили, что реакция у меня хорошая, а рука — тяжелая. Про память я вообще молчу. Самым неугомонным прописывала витаминизирование. Витамины В1, 6 и 12 внутримышечно. Прониклись и пользой витаминов, и вредом доводить меня до ручки.

Скорую помощь я тоже успешно заменила — пришлось, конечно, сдавать экзамены и утрясать кучу бумажной волокиты, но я хотя бы стала получать деньги за то, что я вскакиваю посреди ночи и на раздолбанном Москвиче несусь откачивать очередного непутевого....

Поразительно, до какой степени человек может быть счастливым, когда чувствует свою необходимость! И как отступают перед ответственностью болячки и депрессии. Я все это ощутила в полной мере, когда вышла в отпуск. Съездила на неделю, проведала родителей, рассказала про свое житье-бытье, потратила зарплату за четыре месяца на себя, за два месяца — на всяческие подарки, поняла, что в городе зверею, и отправилась домой. Продравшись через снежные заносы, сугробы и переметы, вывалилась в центре села и только принялась вытаскивать свои сумки, как тут же образовалась толпа помощников, галдящих на разные лады.

— Тихо всем, — пряча за строгостью радость, велела я. Молодежь послушно затихла. — Теперь по порядку. Кто, чего натворил, пока меня не было?

— Ой, Настенька Филипповна, бабка Федотова руку сломала, в аккурат утром, пошла корову доить и навернулась! — не очень складно без матов разъяснили мне положение дел.

— Ясно все. Я сейчас за чемоданом забегу, и к Наталье Семеновне. С вещами поможете?

— Так уже! — широко ухмыльнулся Глебка, пытаясь приобнять меня. Я глянула на него исподлобья, и огромная лапища с моей спины исчезла. — Уже понесли. Настенька Филипповна, как уж мы за вами скучали!

— Да ты что? — поразилась я. Валенки стояли дома, а зря, между прочим — без них тут было трудно пройти.

— Докачу с ветерком! — Глеб приглашающе распахнул дверцу своего Москвича.

— Не сядем нигде? — скептически вопросила я, скорее для проформы. Пешком идти час буду по всем сугробам!

— Обижаешь, Настюша Филипповна! — возмутился Глеб. — Как оно, в городе?

— Грязно, людно, душно. — Пожала я плечами. Глеб продолжал кружить вокруг.

— Да, людей в городе — тьма. И мужики водятся ладные....

Мамочки мои, да никак началась вторая часть Марлезонского балета! Действующие лица — те же.

— Глеб, даже не начинай, — равнодушно велела я. — Замуж не пойду, в любовницы — тем более.

— Гордая, — Глеб тут же налился злостью.

— Не в том дело.

— Я тебе не хорош, Витька, председателя сын — тоже плох! ПрЫнца ждешь?

— Дурак, что ли? — вяло удивилась я. — Как думаешь, если вот баба рядом с тобой — равнодушная и холодная, ты долго с ней протянешь? Спит с тобой, жрать тебе готовит, а ей на тебя плевать.

— Да на... такое счастье, — удивился Глеб.

— Ну, вот и не начинай. — К счастью, мы приехали, и я унеслась в дом — переодеваться и готовиться к визиту к больному.

Я — дома, — вдруг отчетливо подумалось мне.

Марья, непривычно улыбчивая, поздоровалась со мной, даже приобняла, сказала, что на ужин жаркое будет.

Наталья Семеновна не очень уверенно оправдывалась, что перелом она заработала нечаянно и прикрывала заплывший глаз. Выдав самые строгие указания, я побрела домой — разбирать покупки, мерить обновки и раскладывать маленькие подарки.

* * *

Еще год пролетел незаметно — в хлопотах и вечной войне с Минздравом, который, как известно, мастер на предупреждения.

День клонился к вечеру, я уже позевывала, закончив основную работу и даже сходив по вызовам. Вызовов было мало — народ тут болеть не любит, а если болеет, сначала лечится до упора народной медициной, а уже потом идут ко мне с повинной головушкой вырезать чирьи, вправлять вывихи и лечить бронхиты. Сила привычки — страшная вещь, хочу я вам сказать!

Неожиданно, к входу подкатил Валеркин трактор, а из прицепа стали с осторожностью кого-то доставать. Я встрепенулась и пошла, встречать — привезли кого-то неместного, и явно лежачего.

— Что такое?

— Возле леса подобрали, — сообщили запыхавшиеся мужики, занося человека в здание.

— Авария, что ли?

— Нет, он явно из леса выполз, там борозда такая....

— Силен мужик, кто бы другой уже переставился, — Валера вытер вспотевший лоб. Я быстро осматривала пострадавшего.

— Так, мужики, обратно в трактор его, и ко мне домой везем. — Скомандовала я, быстро сгребая в сумку лекарства. — Этот барак топить — обалдеешь, а парень переохладился. Бегом, бегом, не стоим!

Суета улеглась не скоро — пока приехали ко мне, пока с Марьей объяснялись мужики, пока мы кое-как раздели бесчувственное тело.... В общем, только к середине ночи все разошлись, а я принялась мыть пациента. Когда оттерла грязное и ободранное лицо — меня ждал сюрприз.

— Дела, — присвистнула я, замирая. — Вот это новости... на канале 'Культура'....

Я быстро достала сотовый, набрала почти забытый номер.

— Алло, — сонный голос в трубке.

— Игорех, просыпайся! — скомандовала я.

— Настя? — изумился Игорь.

— Я, я. Скажи мне, ты братана своего двоюродного не потерял, случаем?

— Да нет, а что такое? — тут же испугался Игорь. — Чего случилось?

— Подобрали твоего Лешку возле деревни Локотки, — пробурчала я, подтыкая одеяло вокруг Леши.

— ГДЕ? — судя по шуму, Игорь то ли одевался, то ли передвигал мебель.

— Возле деревни Локотки, — начиная беситься, повторила я. — Я тут работаю, вот, четыре часа назад притащили местные.

— Елки-палки, Настя, ничего понять не могу, — пробормотал Игорь. — Мы созванивались три дня назад, какие Локотки!

— В общем, отзвонись там его родным, начальству, еще кому....

— Как он?

— Без сознания, ему чуть череп не проломили и в лесу оставили. Он часа четыре как минимум пробирался к дороге, рядом с ней потерял сознание. Переохлаждение, пальцы ног обморозил, наверное, отрезать придется. С лица шкура слезет, руки, вроде, целы.

Мат, трехэтажный, переходящий в семиэтажный.

— Игорь, ты понял меня? Если надо будет ампутацию проводить — я не возьмусь, я не хирург, у меня даже инструментов нет.

— Настя, за мной долг.

— Ага, — я вяло зевнула. — Так когда мне гостей ждать?

— Да не думаю, что ждать, — вздохнул Игорь. Я подавилась зевком и вытаращила глаза. — У него родители в Штатах, близкая родня — это я, а я....

— Понятно все. В общем, так, Игорь. Я тебе позвоню завтра в обед, точно скажу, надо ли его везти в город. Если понадобится — приедешь.

— Насть, мне просто не вырваться! Я ж как в кабале с этим контрактом! Черт бы его побрал....

— Не дергайся, все под контролем, — машинально отозвалась я. — Все, он в себя приходит, до завтра!

Пальцы мы отстояли. Кое-как, только чудом, как я считала. К сотрясению мозга добавилась сильнейшая пневмония с высокой температурой и бредом. Я почти перестала спать, только гоняла добровольцев в город — за медикаментами. На восьмой день температура спала, бред тоже прекратился, сознание вернулось. Я клевала носом в раскладывающемся кресле, когда он тихо меня позвал:

— Доктор....

— Тут я, — встрепенулась я и тут же начала проверять пульс и температуру. — Ох, и везучий ты, Леша....

— Где я?

— Ты в деревне Локотки, — пояснила я, затыкая рот говорливому больному теплым питьем.

— Я тебя знаю, — отдышавшись, выдал Леша и тут же заснул. Я тяжело вздохнула и накрылась одеялом — надо было доспать.

На поправку он шел медленно, но уверенно. Подавать заявление в милицию он отказался, рассказывать, что с ним случилось, тоже не пожелал, просто отмалчивался. Один раз поговорил с мужиками, что его подобрали, после чего те прониклись к нему уважением.

О том, чтобы выписать его, речь даже не шла — он кое-как добирался до туалета, шатаясь и отдыхая на каждом метре, какая тут выписка! Поэтому, вечерами меня ждала не только Марья, но теперь и Леша, и мы долго пили чай, почти не разговаривая.

Один раз попробовали поговорить о моей роли в чудесном спасении его от смерти, но быстро замяли — я смущалась и злилась, Леша смущался и маялся. Прошлую встречу вспомнили один раз, посмеялись и больше эту тему тоже не поднимали. У меня вообще, сложилось ощущение, что на него мое присутствие как-то странно действует — то глаза отводит, что исподтишка смотрит, то еще что-нибудь. Я списывала все это на последствия сотрясения мозга, Марья — на мои небесные черты. Черты, конечно, были далеко не ангельские, но в зеркало я на себя смотрела без отвращения.

Собственно, день выписки совпал с католическим Рождеством, о чем я торжественно объявила больному. Больной, узнав, что он теперь здоровый, тут же воспрял духом и начал интересоваться расписанием автобусов.

Деньгами мы с Марьей его снабдили — вернее, Марья, решительно и непреклонно.

— Переводом пришлешь, — строго велела она, когда он заикнулся о возврате долга.

Лешка уехал. Перевод пришел на следующий день. Марья покачала головой и убрала деньги в шкаф. На следующей неделе пришло письмо. Мелким убористым почерком было сообщено, что здоровье не подводит, головные боли не мучают. Это содержала моя половина письма. Марья читала свою молча, шевеля губами. Хмыкала, теребила скатерть, барабанила пальцами по столу. Потом села писать ответ.

А я слонялась по непривычно просторной комнате, не заваленной лекарствами и простынями. Не чувствовать на себе его спокойный взгляд оказалось чертовски неприятно.

* * *

Переписывались они с полгода — до весны, в аккурат. Изредка мне перепадали приветы и пожелания, а так же поздравительные открытки с восьмым марта и Новым годом. Весной, как стаял снег, меня поджидал сюрприз. Я вообще заметила, что жизнь любит их преподносить. Так вот, в одно прекрасное утро, Марья мне заявила, что в доме пора делать ремонт. Я мысленно с ней согласилась — ремонт не помешал бы. Мои осторожные вопросы — а с чего начинать-то, вызвали у Марьи хмыканье и какую-то непонятную улыбку.

— Вот что, Настя, придется нам с тобой в больницу твою перебираться — все одно, пустая стоит!

— Ремонт что, капитальный? — поперхнулась я чаем.

— Еще какой капитальный, — с удовольствием подтвердила Марья. Спрашивать о финансовой стороне вопроса я постеснялась, но Марья, похоже, и так поняла меня, без слов. — Денег подкопила, опять-таки, ты у меня не бесплатно живешь, да и родственник поможет.

— Понятно, — удовольствовалась я объяснением. — К осени-то справимся?

— К осени — точно справимся. — Заверила меня Марья, и началась всемирная эпопея — переезд наш в здание больницы. Половина здания последние лет пять стояла закрытая — за ненадобностью. Мы с Марьей ее открыли и присвистнули. Марья еще добавила пару слов, непечатных.

— По-моему, смысла перебираться сюда — нет, — уныло заметила я.

— Тут хоть краской вонять не будет, — так же уныло отозвалась Марья.

Глаза боятся, а руки делают. Грязь отскребли, тараканов потравили, мышей вымели, стекла помыли — в общем, три дня впахивали. Это я еще в добровольно-принудительном порядке молодежь приспособила.... Еще день ушел на перетаскивание мебели. Марья вздыхала, мялась, но треть обветшалой и пошарпаной мебели отправилась на растопку. В общем, две комнаты приобрели жилой вид, в третьей ютилась походная кухня.

Когда через три дня приехал кран и бульдозер, я поняла, что мои представления о капитальном ремонте — скудны и лишены фантазии.

— Марья, по-моему, это перестройка, — осторожно заметила я вечером. Марья махнула на меня рукой:

— Не, перестройка в девяностых была, а это ремонт!

— А огород? — жалобно воззвала я.