Петр 2. Санкт-Петербург

(12/07/16)

Почти две недели Святок от Рождества до Крещения всегда были моим любимым временем года. Морозы, наконец, пришли по-настоящему. Нева покрылась толстым льдом и можно отправляться в Москву по ровному зимнику, но я решил дать себе и придворным несколько дней отдыха. Вчера, в сочельник, поприсутствовал на Литургии, затем 'с первой звездой' сели за стол Святовечера. Кроме меня присутствовали чета Остерманов, Голицыны и несколько моих приятелей из тех, что помоложе. Сестры увы не было, томилась 'под арестом' в Петергофе. Хотя в известной мне истории она подхватила корь где-то по дороге в Москву, но я решил подстраховаться, оградив её от контактов с кем бы то ни было заранее, во избежание случайной инфекции. Загородный дворец оцепила целая рота гвардейцев и люди Матюшкина во главе с ним самим. После двух едва не удавшихся покушений на мою особу глава службы охраны пытался реабилитироваться.

— Не знаю, Михаил Афанасьевич, поможет ли это уберечь сестру от судьбы, но если с нею этой зимой что-нибудь случится, виноватым будешь ты! — напутствовал я его. Пусть нарабатывает опыт противоэпидемической защиты царя и наследницы.

Потом было всенощное бдение в Троицком соборе. Под утро сани довезли меня уставшего до любимого Летнего дворца, и я завалился спать.

Утром умылся, растолкал приятелей и заставил их делать зарядку вместе со мной. Снулые после бессонной ночи они не посмели возражать, только пруссак Кристоф Манштейн с удивлением косился на наши гимнастические ужимки. После моей просьбы собственный отец выдернул наследника с учёбы в прусском кадетском корпусе. Надеюсь, шестнадцатилетнего юношу ещё можно сделать патриотом России, а не Пруссии. Будущий генерал должен был в итоге по любому послужить в русской армии, а затем что-то не поделить с новой императрицей Елизаветой и сбежать в Берлин к Фридриху Великому. Мне же он интересен как автор замечательных записок о моём правлении. В Генштабе остро не хватает толковых офицеров, хорошо владеющих логикой и пером.

После зарядки и умывания разговелись. Сильно наедаться не стали, а нарядившись во всякие причудливые наряды, пошли гулять по Почтовой набережной, которую в будущем переименуют в Дворцовую. Со мною кроме Манштейна увязались Петя Шереметев, Петя Стрешнев и Вася Лопухин. Последний со мною недавно, что-то он не мог поделить с Ваней Долгоруковым. Наверное, не сошлись два сильных характера.

Вася приходится мне двоюродным дядей. С отъездом всех теток он неожиданно оказался моим ближайшим родственником в Петербурге (без учёта сестры). Дослужится до генерал-аншефа и геройски погибнет при Гросс-Егерсдорфе. Песни о нём казаки и солдаты будут слагать ещё лет сто.

'Лопухин едет в полку,

Курит трубку табаку...'

Ну и дальше всё как о былинных богатырях.

О Петьке Стрешневе, ещё одном шестнадцатилетнем недоросле, ничего пока сказать не могу. Знаю, что тоже сделает блестящую карьеру. Вероятно за счёт родства со свояком Остерманом и с царями (основатель династии Романовых был женат на Стрешневой), а может и как генерал будет не безнадёжен.

От Петра Шереметева я подвигов не жду, хотя чин генерал-аншефа он тоже заработает. По матери он родственник Салтыковым, а значит и возможной будущей царицы Анны Иоанновны. Ну и с Елизаветой Петровной дружен. Совсем ещё недавно, до её отъезда и моего возвышения мы крутились в одном кругу 'золотой молодежи' Санкт-Петербурга. Но страдает леностью и отсутствием административных способностей. Порученное ему мною задание по подготовке учебников и курсов лекций передоверил Шумахеру, а сам предпочитает участвовать в моих развлечениях вроде сегодняшнего. Особенно после отъезда Вани Долгорукова, распугивавшего всех, кого считал соперниками во влиянии на меня.

Поскрипывая ботфортами по снегу, мы миновали здания Торжественной залы, бассейна, зверинца и почт-гауса. Недавно ресторан при почтовом дворе получил имя 'Варшава' и дозволение именоваться поставщиком императорского двора и просвещать русское общество в польской кулинарии, благо регулярные пакетботы из Данцига причаливали как раз здесь. Мы некоторое время постояли под галереей почтового двора, послушали игру музыкантов оповещающих столицу о наступлении полдня.

Ещё при Главпочтамте уже год работает Академическая школа, обучающая художников. Там натурщиком позирует ражий крестьянин Фома Быков. Недавно вставал вопрос, чьё лицо должно быть у нового памятника неизвестному солдату в Петропавловской крепости. От идеи использовать лицо Быкова отказались, как и от повторения бюста 'первого российского солдата' Сергея Бухвостова. Кстати, герой ещё жив и числится в Санкт-Петербургском гарнизоне в звании капитана гвардии. В итоге граф-скульптор Карло Растрелли пообещал сделать полноразмерную фигуру с обобщёнными чертами лица. Надеюсь только, мои приемники не уничтожат это его произведение, как бюст Бухвостова и многочисленные фигуры Летнего и Петергофского садов.

За Почтовым двором шли дворцы и особняки знати: князей Валашских Кантемиров, кухмейстера Фелтена, офицеров Короткого и Чевкина, старого собутыльника деда попа Битки, опальных Ушакова и Волкова, писаря лейб-гвардии Иванова, покойных Корчмина и Арескина (бывшего лейб-медика), дворцового управителя Мошкова и капитана моей яхты Мурзина, князя Василия Долгорукова (который сейчас на Кавказе командует) и графа Мусина-Пушкина (главы Московской сенатской конторы), корабельных мастеров Гаврилы Меншикова (бастарда Светлейшего князя) и Феодосия Скляева. Затем находится мой Зимний дворец, дом придворных прачек, графов Чернышева, Скавронского (только купил у наследников почившего в ушедшем году адмирала Крюйса), бывшего обер-гофмейстера Екатерины Олсуфьева, Ягужинского, Рагузинского (который ещё не добрался из Китая с подписанным им Кяхтинским договором) и Апраксина. Дальше уже Адмиралтейский луг, само Адмиралтейство и Исакиевская набережная (будущая Английская), где живёт народ попроще. Но в такую даль мы не пойдём, нам хватит ближайших соседей.

Кантемиры после смерти главы семьи перебрались в Москву, где судятся с мачехой, урождённой княгиней Трубецкой, за наследство бывшего молдавского господаря. А в их новеньком дворце поселился генерал-аншеф Миних с супругой и старшим сыном, недавно приехавшим из Швейцарии. Разумеется, явление знатных 'побирушек' не стало сюрпризом для всей улицы, так что обитатели дворца, их слуги и соседи встретили нас всех на крыльце, не успели мы отойти от почт-гауса. От нашей банды вперед вышел Шереметев, у которого уже был какой-то сценарий предстоящего действа, который он в нескольких словах объяснил нам по дороге. Наверное, не зря он позднее увлёкся театром.

— Нельзя ли, любезные хозяин с хозяюшкой, у вас со звездой Христа прославить?

Получив приглашение, мы зашли внутрь, прошли в большую бальную залу и стали перед образами. Спели тропарь 'Рождество твоё Христе, Боже наш'. Даже лютеранин Манштейн что-то подпевал или просто губами шевелил и подгукивал. Здоровяк Лопухин стоял позади, задрав к потолку шестиконечную звезду с подсветкой от керосиновой лампы внутри. Где он только керосин достал? После того, как мастер Шершавин сконструировал первую керосинку, мода на них быстро распространилась по городу. Даже маяк в крепости преждевременно переделали по новой технологии. В итоге топливо быстро закончилось. Нефтеперегонный куб Гмелина переработал всю наличную нефть, что была в Главной аптеке и на рынке. Новую партию сырья можно было ждать только через год из Охты или из Баку. А для маяка используют пока скипидар с Охтинского бумажного завода. В отличии от обычного получается он из отходов варки целлюлозы и сильно ядовит так что особого применения пока не нашел. Надеюсь, на маяке никто не потравится от паров, но смотритель, крепостной лекарь и глава городской санитарной службы предупреждены.

Закончив петь тропари, мы попытались разыграть мистерию по чухонскому обычаю. Стрешнев, после некоторых споров был назначен мною на роль Царя Ирода. Протяжно завывая, он поручил рыцарю, которого играл Шереметев, убить младенцев в Вифлееме. Петя обошёл зал, распевая непонятно что и пугая деревянным мечом собравшихся зрителей. Я стоял в сторонке с намазанным сажей лицом, изображая 'короля мавров'. Покружив по залу 'рыцарь' вернулся к 'царю Ироду', сообщив что не нашёл новорожденного царя иудейского. За избиение младенцев получил кроваво красный крест на грудь и пошёл собирать мелочь у присутствующих, провокационно размахивая деревяшкой-мечом. Мы в это время спели очередную песню и закончив представление стали пробираться к столу. Только я и генерал-аншеф, рискнувший расцеловать мою чумазую физиономию, вначале отправились умываться.

На обратном пути из мыльни в столовую я остановился поговорить с заехавшим по дороге в Москву моим духовником, отцом Тимофеем.

— Уезжаешь, батюшка?

— Да, Петр Алексеевич, погода замечательная, недели не пройдёт — буду в Первопрестольной.

— В добрый путь, отец Тимофей. Жду тебя на своей коронации.

— Буду, обязательно буду, а потом, не обессудь, поеду доживать свои дни к себе в Тростянец.

— Долгих лет тебе, святой отец.

— Спасибо, Государь, буду молиться за тебя и дела твои.

Тяжело ступая, священник спустился с крыльца и забрался в сани. Перекрестил меня напоследок и лошади неторопливо повезли его в сторону новгородской дороги. В одном из баулов в его ногах лежала тонкая тетрадь, копия той, что я сжёг в Вильманстранде. В своё время пришлось отказаться от пера и пачкать руки кусками графита, чтобы продавливать плотные листы и получать сразу бледную копию с помощью подложенной копировальной бумаги (ничего сложного, сажа плюс воск ровным слоем по листу). Об этой копии я надеюсь, не знает никто, даже вездесущий Остерман. Не хотелось бы мне ошибиться снова, уж больно дорого обошлось похищение Мамоновым оригинала. Хотя шведы, собрав ударный корпус, так и не перешли в наступление и постепенно склонялись к замирению, но уже погибших в боях с их и нашей стороны не вернуть.

Зачем я вообще составил этот сборник советов, прогнозов и технических описаний? На всякий неприятный для меня случай. Дважды я мог погибнуть в этом году и не могу знать, что ждёт меня в будущем. А тем, кто придёт на царство в случае моей преждевременной смерти, могут пригодиться эти записи. Мир меняется, это я меняю его и молюсь, чтобы грядущие беды обошли мою Родину стороной.

(Конец второй книги)