Знала бы только старуха, что на самом деле я ничего не могу. Даже лечить. Кончатся запасы в аптечке — и я буду способен лишь на то, что писал в игровой заявке: рану перевязать да вывих вправить. Что с того, что я знаю физиологию с анатомией? Все равно — с голыми руками, без современного мне оборудования, без фабричных лекарств, я — ничто и звать меня никак. Тут даже нормальной дезинфицирующей жидкости не добудешь. Раз орки говорили о пиве, то, видимо, самогонных аппаратов еще не изобрели, иначе бы местные алкаши предпочли бы пиву что-нибудь более крепкое, имеющее собственное название. Да и откуда тут самогонные аппараты? Нужен змеевик. Самую примитивную трубку можно свернуть и спаять из тонкой металлической полосы. Но вряд ли в этом мире уже существуют прокатные станы. Хотя кто его знает? Может, в городах что-то подобное и есть...
Однако я решил не отчаиваться. Как-то же тут лечат? Видимо, травами. Правда, из всего курса фитотерапии я помню от силы десяток рецептов, да и то — успокаивающих сборов, которые всяким истеричкам выписывал. Нет, вру, должен помнить травы от лихорадки и поноса — они же в заявки были.
Покопавшись в памяти, я понял — действительно знаю травы, которыми можно температуру сбить и кишечник укрепить... и — я чуть не подпрыгнул на постели — знаю антисептики. Ведь слово "лихорадка" многозначно, это — не только температура, но и любое воспаление.
— Ха! — произнес я вслух. — А я, оказывается, крут! В качестве полкового санитара вполне сгожусь!
И неожиданно для себя заснул.
Глава 4
А проснулся от ощущения, что я не один.
Осторожно приоткрыл глаза.
Вроде бы опасности не ощущается.
На крае топчана сидела одна из старухиных орчих. За вечер я уже немного разобрался в статусе этих теток. Хотя все они называли знахарку "матушкой", родной дочерью, вдо?вой и бездетной, вернувшейся в родительский клан после гибели мужа, была из них лишь одна. Остальные — невестки, племянницы, внучки и вообще седьмая вода на киселе. Старуха выбирала себе прислужниц — или учениц — из женщин стойбища, ориентируясь не на родственные связи, а на наличие мозгов и способности к знахарскому делу. Поэтому все они отличались расторопностью и сообразительностью.
Заявившаяся в мою спальню дамочка оказалась той самой единственной родной дочерью Апа-Шер. Она с каким-то странным выражением рассматривала мое лицо, а когда я открыл глаза, вроде как даже засмущалась и вскочила на ноги:
— Матушка велела тебе идти во внутренний двор. На грани ночи и дня ты станешь ее сыном.
И хихикнула, закрывая рот платком.
Я покорно пошел за орчихой. Видимо, мне предстоит стать главным действующим лицом какого-то обряда.
Так и оказалось — во дворе вокруг пылающего под треногой с котлом костра собрались десятка три женщин. Сама Апа-Шер толклась возле огня, подбрасывая в бурлящий кипяток душистые травы. Аромат от варева напоминал запах глинтвейна — тут и перец, и имбирь, и корица, и лимонная кислинка...
Мое появление было встречено дружными смешками. Орчихи перешептывались, показывая на меня пальцами, и вообще вели себя как малолетки перед концертом заезжей рок-группы.
— Иди сюда, — поманила меня Апа-Шер. — Стань тут и раздевайся.
Раздеваться — так раздеваться. Тем более что орчихи вроде успокоились. В руках у одной из них появился бубен, она начала отбивать ритм, остальные затянули что-то тягучее и монотонное.
Скинув халат, я почувствовал себя стриптизером в женском клубе. Один в один картина: вставшие в круг тетки пританцовывают и изредка подвизгивают, я медленно снимаю рубаху, потом — штаны, потом — исподнее... Интересно, что они попытаются засунуть мне за веревочку, завязанную на поясе? Наверное, ничего, тем более что старуха машет: и ее скидывай, и гайтан с забытым на нем "амулетом повышения защиты на одну единицу". В общем, остался в чем мать родила.
И тут только до меня дошло, какую свинью мне подложил Арагорн. Вот стою я голый в этом малиннике. У собравшейся аудитории моя внешность вроде отвращения не вызывает. Те, кто помладше, смотрят равнодушно — дед как дед, куча шрамов на всех частях тела, так это для старого солдата не странно. А вот те, кто постарше, вроде вдовой дочки колдуньи, — с интересом, даже оценивающе. То есть, по их меркам, я вроде как "третий сорт — не брак". И среди зеленокожих кисок тоже небось есть по местным меркам писаные красавицы. У меня же глаза растут на том месте, где им положено. Красивая женщина, какого бы цвета она ни была, держится по-особому, несет себя, как призовой кубок, а дурнушка сама в себя прячется, словно хочет, чтобы на нее вообще не смотрели. Так вот, среди шустрых помощниц знахарки дурнушек нет — это я точно могу сказать. Были бы они человеческими женщинами — завтра же какая-нибудь у меня на топчане ночевала, несмотря на все местные правила и законы. Тем более что вдов в старухиной команде немало.
Но красавицы они — лишь по местным меркам. Для меня же все — помесь жабы с обезьяной, а я склонностью к зоофилии не страдаю.
С другой стороны, если в этом мире есть женщины с более привычной для меня внешностью, то мне вряд ли удастся к ним подкатиться. С моей-то нынешней зеленой рожей!
Осознав окончательно, какую гадость устроил мне Арагорн, я завыл в голос. Орчихи, словно вторя, завизжали, заулюлюкали. И вдруг на голову мне обрушился поток чуть теплой пахучей воды. Пока я переживал по поводу вынужденного целибата, те тетки, что стояли у меня за спиной, смешали отвар из котелка с ведром колодезной воды и теперь устроили мне душ.
Ну что ж, и на том спасибо, после вчерашней беготни по степи помыться очень даже кстати.
Казалось, визжать еще громче невозможно, но старухиным помощницам это удалось. Не успел я очухаться от душа, как небо вдруг резко посветлело, а дальние горы, которые было видно и отсюда, из внутреннего дворика, вспыхнули в лучах рассветного солнца.
Старуха, успевшая собрать мою одежду, толкнула в спину — дескать, пошевеливайся, вали скорее, пока Тот, Кто Носит Золотой Щит, на тебя глаз не положил. Я в последний раз улыбнулся солнцу и нырнул вслед за Апа-Шер в тень под навес.
А вот дальше начались вещи, совершенно для меня непонятные.
Старуха втолкнула меня в пристройку и захлопнула дверь. В полутьме я разглядел свои вещи, сваленные кучей в углу, и аккуратно разложенную на постели холщовую рубаху. Новую, по виду — ни разу не надеванную, из неотбеленного полотна, с вышивкой по подолу и рукавам. Я быстренько натянул на себя подарок моей новоиспеченной мамаши, лег и закутался в шкуры. Меня трясло так, словно на голову мне вылили не ведро тепловатой воды, а добрую половину Ледовитого океана.
Кое-как согревшись, я начал думать.
Ну, обряд, если судить по земным меркам, не такой уж и странный. Ключевые моменты — вроде омовения и подарка одежды — вполне логичны.
Я вынул из-под одеяла руку. Интересный узор на рукаве: зелеными нитками вышиты то ли лошадки, то ли птички, в общем, кто-то с ногами и крыльями. Забавно. Может быть, это вообще драконы. Или пегасы... Особым искусством орочьи вышивальщицы не отличаются, поэтому понять, кто это изображен, малореально.
А вот мое состояние после обряда мне совершенно не нравится.
Такое впечатление, что пил я не позавчера, а этой ночью, причем мешал всякую дрянь. Постепенно начало болеть все. Ныли колени, сводило судорогой руки, ломило шею, сквозь позвоночник словно раскаленную иглу протащили... ну, о голове я уже не говорю. Неужели я умудрился простудиться за какие-то жалкие секунды, пока бегал голым по двору? Ведь не так уж холодно, не зима, в конце концов...
Поворочавшись, пытаясь найти положение, в котором я буду чувствовать себя наименее хреново, я неожиданно уснул. А проснулся вновь от того, что на топчане сидела дочка Апа-Шер — Жужука. Соответственно, теперь — моя названая сестрица.
— Вот засоня! Утреннюю еду проспал. Я тебе мяса принесла, ведь ты голодный, — ласково проворковала она.
Воркующая орчиха — это, конечно, малопредставимое зрелище. Однако мне вдруг это перестало казаться странным. Милая тетка это Жужука. Даже по-своему красивая. Вся такая круглая, уютная, а глаза у нее большие и добрые. И кожа, наверное, мягкая и упругая. Ведь не старая же она, тридцать с небольшим — не возраст. На земле ее ровесницы себя девочками считают.
Жужука, кокетливо скаля клыки, протянула мне тарелку. Пахло жареным мясом. Я приподнялся, прислонился к стене.
— Ну-ка, открой ротик, — лукаво предложила Жужука. — Маленький еще, кормить надо. Кушай, надо кушать! Вкусно!
И принялась засовывать куски мне в рот.
Странно, но я был не против. Хотя боль во всем теле не унималась, жевать и глотать это нисколько не мешало. Да и боль была какая-то не конкретная, словно привычная. У меня так года три болело порванное сухожилие.
Впрочем, самостоятельно есть гораздо удобнее. Я выбрался из-под одеяла, забрал у женщины тарелку. Ага! И суховатая лепешка есть — ее удобно макать в жир. И попить Жужука принесла. Заботливая у меня сестричка!
— Как тебя благодарить-то, Жужука? — спросил я, почувствовав себя более или менее сытым. — Так за мной ходишь, словно я и вправду малыш несмышленый.
— А зачем благодарить? — орчиха лукаво стрельнула глазами. — Да от вас, мужиков, благодарности разве дождешься?
— Ну, от кого и не дождешься, а от кого и дождешься, — с намеком ответил я. — Добрая сестра — половина удачи.
Одновременно я совершал стратегические маневры. Пристроил тарелку и кувшин с питьем на пол, чтобы не мешали, подтянул ноги. Сидеть Жужуке стало просторнее, она привалилась к стене. Кажется, орчиха совершенно не против того, чтобы забраться ко мне в постель поглубже. Впрочем, не все сразу.
Я нежно провел пальцами по ее щеке. Так и есть — кожа гладкая, мягкая, прохладная... Хорошая кожа. И баба эта, Жужука, хорошая. Такая, как надо. Правда, теперь — сестра. Так что фиг его знает, как остальные на наши посиделки посмотрят.
И действительно: перехватив мою руку, Жужука на миг сжала мне пальцы, а потом оттолкнула с притворным гневом:
— Ишь чего удумал, братик! Думаешь, такая благодарность нужна?
— А какая? — Я сделал большие глаза.
— Ну... посмотрим, — лукаво ответила моя названая сестренка.
Одним скользящим движением она встала и подхватила посуду.
"А ведь красавица! — невольно подумал я. — И в теле, и гибкая, как пружинка!"
Жаль, подольше полюбоваться не удалось. Улыбнувшись на прощание, "сестричка" выскочила за дверь. Я откинулся на постель, тихо шизея от произошедшего.
Так не бывает! После обряда мои вкусы поменялись кардинальным образом. Еще вчера все орчихи казались мне на одно лицо, и женской привлекательности в них было не больше, чем в самках макак в зоопарке. А сейчас я был бы не прочь, если бы Жужука осталась в моей постели хоть до завтрашнего утра. И прекрасно знал, чем хочу с ней заняться. Мало того, я надеюсь, что названая сестрица просто набивает себе цену.
Я энергично почесал в затылке.
Что-то со вчерашнего дня произошло такое, что полностью изменило меня...
"А что, собственно, произошло? — задал я сам себе вопрос. — А ничего. Точнее, вчера мои мозги были еще человеческие, а сегодня уже орочьи. И тело... Вчера я чувствовал себя достаточно молодым — неважно, орком или человеком. Молодым и крепким. А сегодня по ощущениям я — старик, причем долго ведший далеко не самый здоровый образ жизни. Как там говорится? Если тебе уже исполнилось сорок, ты проснулся, и у тебя ничего не болит, то значит — ты умер".
В общем, все так, как должно быть по той роли, которую я играл...
Мне стало тоскливо. Ну что за невезуха! Все попаданцы в магические миры с места в карьер становятся качками и красавцами, а мне приходится существовать в теле древней развалины. И как мне теперь этот грешный мир спасать? Или что там Арагорн сказал — лечить? Меня самого бы кто подлечил...
И все же что-то мелькало на краю сознания, не давая покоя. Наконец мне удалось поймать мысль за хвост: "Если все в этом мире полностью соответствует моей роли на игре, значит, все, что осталось от игры, тут станет настоящим!"
В памяти всплыла картина: орчиха-роженица с благоговением смотрит на брошку, а та уже не ширпотребовская дешевка производства артели "Красный кузнец", но настоящая драгоценность. По крайней мере по виду.
Забыв о ломоте в суставах, я кинулся к своим вещам. Так и есть! Вчера я целый день протаскал на шее амулет "+1 хит, +1 КУ". Количество хитов зависит от "конституции" персонажа. У орков она базовая — две единицы. Сила удара — КУ зависит от того же самого, от сложения! То есть эта висюлька должна увеличивать в полтора раза и силу, и здоровье!
К счастью, орчихи притащили в каморку все вещи, не забыв даже веревочку с пояса. Я быстро нацепил на шею амулет — яшмовую бусину — и чуть не подпрыгнул: неприятных ощущений в теле как не бывало!
Какой я молодец! Не зря я всегда считал, что какой бы ты воин ни был, всегда надо разбираться в игровой магии. И вообще — правила читать. Конечно, я предпочитал искать в них дырки, что тоже весьма увлекательное занятие. Забавнее шахмат: добиться того, что запрещено, при этом формально не нарушив ни одного запрета.
— А жизнь-то налаживается! — пробормотал я вслух.
Глава 5
Не знаю почему, но в самые ответственные моменты меня подмывает изъясняться цитатами из бородатых анекдотов. Эта дурацкая особенность не раз подводила меня. И тут, в Иномирье, из-за привычки болтать, что в голову придет, я пару раз чуть не поссорился с Апа-Шер.
Но это случилось далеко не сразу. А в первые дни я просто обживался на новом месте, мало говорил и много слушал, стараясь как можно больше узнать о мире. Я быстро понял, что положение "младшего сына", да еще приемного, — не самый высокий социальный статус в этом дикарском обществе. Домочадцы старухи относились ко мне как к бесплатной прислуге. Я таскал дрова и воду, резал овец, вкалывал на "лекарском" огороде — у Апа-Шер имелось несколько грядок с растущими на них целебными травами...
Конечно, работал не только я. Старая карга никому не позволяла лениться. Но и голодом нас не морили. Баранина, сыр, лепешки, грибы, мед, ягоды — еда не роскошная, но добротная и вкусная.
К тому же черная работа оказалась далеко не основным моим занятием. Апа-Шер относилась ко мне немного не как к обычному примаку. То ли она сама поверила в то, что я — ее малолетний ребенок, то ли имела на меня какие-то виды, но она взялась учить меня лекарскому ремеслу.
Через неделю я понял, что, доведись мне сейчас сдавать экзамен по фитотерапии, у меня будет не хилая четверка, как десять лет назад, а твердая пятерка. Причем даже без "взятки" в форме пучка накопанного летом на Алтае золотого корня. Учить старуха умела. В ночных кошмарах я видел ее на институтской кафедре — в белом халате поверх затертого кафтана, с очками в золотой оправе на курносом зеленом носу. Она скалила клыки и терпеливо повторяла:
