— Тогда сделайте это и со мной! — выскочило само собой, как и должно, — Я — она. Не вся. Но — часть. Вот. Я объяснить-то не могу!
Епископу перевели.
— Можно, — согласился Дионисий, — а ты крещена, дочь моя?
— Я это она. Раз Неметона крещена, значит, и я.
— Нельзя так. Ты это ты, ибо пред Господом каждый станет на месте своем... А ты человек, и душа у тебя своя есть.
— Раз она крещена, значит, должна и я! — речь странно напомнила Дионисию ту, которая сейчас лежала на болезненном одре, — Такого же быть не может, не положено... Ну или крестите меня отдельно.
— Ты понимаешь, чего просишь?
Нион кивнула.
— Единения.
Дионисий тяжко вздохнул.
С постели больной снова раздались слова.
— Крестите её.
— Она ведь не понимает, — заметил викарий, — видно же... Так нельзя.
Больная кашлянула. Перевела дух.
— Сакс, приходящий в церковь потому, что это делает король, понимает больше?.. Даже если вызубрил нужные слова... Она искреннее ребёнка, который не понимает совсем ничего. И мудрее меня... У неё нет земной учёности, зато есть сердце, чувствующее правду...
Старому священнику, видимо, стало трудно стоять. Но от поддержки викария он отказался.
— Разве этого мало?.. А наставить в вере — найдётся кому. И — она это я. Поверьте. Она была моей жрицей... И если души у нас разные, то грехи... общие... Грех, совершенный двумя, и тому, и другому вменён. И если у меня есть надежда на спасение, прошу не отказывайте в ней и той, что шла по моим стопам.
У сиды пошла носом кровь. Бриана приложила влажный платок и принялась укоризненно смотреть на священство. Тогда заговорил Пирр — Дионисий успел заметить, как тот отреагировал на речь больной.
— Юная язычница говорила о единении с человеком, вызывающим восхищение... О единении, а не преклонении! А чувство общности и верность не есть сотворение кумира. Она меня даже немного удивила. Сколько христианок творит себе кумиров — из мужей и любимых, а иной раз из святых людей — а чаще людей, представляющих себя святыми. Полагаю, крестить её можно. Но если прямо сейчас, то больная не может быть восприемницей.
— Ох, — сказала Глэдис обречённо, представив реакцию мужа на обретение ещё одной родственницы, хоть и не кровной, — я...
— Её крёстной матерью буду я, — отрезала Анна, — возражения есть?
Не нашлось.
— Тогда — сначала соборуем Немайн, пока она в сознании, затем крестим её жрицу, — подвёл итог епископ Дионисий.
И снова зазвучали стихи покаянной утренней службы...
Крещение там, не крещение, а звали все Луковкой, никто слово не коверкал. Похожа. До слёз! За эти дни Глэдис попривыкла к нескладной девчушке, что неотлучно сидит при дочери, разве иногда до ветру бегает. Привыкла — молчит, делает всё, что ни скажет мать сиды. Заговариваясь, зовёт её именем Дон. Иногда говорит голосом дочери. Сильным и решительным. Но сейчас — сейчас просит от себя. Запинаясь и глядя в пол.
— Я снова не слышу Неметону... А настойка помогает...
— А тебе не надо слышать, — отрезала Глэдис, — надо губы смочить, пить дать, на бочок перевернуть, пузырь со снегом ко лбу приложить, где жар. Или грелку, если холодной будет. А пьяную сиделку до своей дочери я не допущу. Выбирай.
— Я должна быть рядом. Я — это она.
— Не для меня.
— Для меня. И для неё. Одежду свою дала. В кровати своей ночь спать позволила. Имя дала.
— Имя тебе Анна дала. Но верно, настояла на твоём крещении моя дочь. Так что она тебе и правда, кто-то вроде крёстной матери, хотя двух и не положено, — решила Глэдис, — Ну, так тем более настойку нельзя. Ты же теперь христианка. А прорицать пьяной — это самое язычество. И раз уж та, что должна тебя наставить в вере, пластом лежит, а вторая вокруг хлопочет... Читать умеешь?
— Нет. Мы в Анноне всё наизусть учили.
— И правда, горе луковое... Ладно. Погодим немного. Одну я тебя с дочерью всё равно не оставлю... Делай, что скажут, помогай. А если Немайн захочет, чтобы ты её расслышала — ты её, наверное, услышишь.
Луковка робко улыбнулась.
— Ты думаешь, она захочет?
— Сама говорила — признала, имя дала, одежду, кров, крестила. Ты Немайн нужна, наверное, — и вдруг вывернула, — А она тебе?
— Я — это она. Меня без неё нет, — голос Луковки дрогнул, — А можно мне здесь что-нибудь для сна поставить? Чтобы всегда рядом.
Когда Глэдис вышла, Нион повернулась к Немайн. Та дышала ровно, спала, проходя одну из немногих спокойных стадий странной болезни. Потеряв сознание вскоре после соборования, в себя уже не приходила. Мэтр Амвросий сказал — более странного недуга видеть не доводилось. У Неметоны отказывали по очереди все органы — не до конца. Потом отказавшая часть тела начинала работать нормально, зато немедля отказывала следующая. Что ж — когда нибудь это закончится. Одна беда — уж больно у человека внутри много разной требухи. А у сиды наверняка ещё больше.
Нион начала говорить. Ведь Неметона обещала слушать.
— Вот как бывает. Ты знаешь. Вообще-то, христианские друиды правы — я человек. Как все. Только вот быть как все — не умею. И вообще ничегошеньки про это не знаю. Меня ведь держали — как вещь. Как платье. Хорошее, нарядное, для церемоний. Пылинки сдувать — и хранить в резном сундуке, когда не нужно. А когда нужно, надевают. А мне, когда нужно, всегда настойку давали. Мне ведь много не надо, за то и выбрали... Ватесса была, второй уровень посвящения возгласили — а и не учили ничему. Ну, кроме как сидеть тихо, мышонком. Ходить правильно. Дышать. Говорить не учили, говорила ты — а без дыхания говорить трудно. А остальное, что я знаю, я подслушала. И правда, никогда я не сотворю из тебя кумира! Идолы, они деревянные, или каменные. Мёртвые. А ты живая.
И, пока на смену Глэдис не явилась Анна, девушка торопливо прижалась щекой к руке богини. Теперь она стеснялась своего поклонения, и на людях старалась никак его не проявлять. Однако — с рукой что-то было не так. Под щекой, там, где на руке Неметоны быть кольцу, вместо мягкого и маслянистого Нион ощутила твёрдое и гладкое. Отстранилась. Рассмотрела. Зажала рот рукой, подавив вскрик. Прежде закрытый воском, на пальце сиды тускло сверкал камень цвета открытой раны...
Пирр сумел. А потому и шёл — не к себе в комнату, а в соседнюю, где обретался человек, рекомендованный ему патрикием Григорием. Приказчик купеческий, как же! Порода, сила, обходительная увёртливость в разговоре... Чиновник дворцового ведомства, не менее. А чем занимаются некоторые из них — давно известно. Так что — принимай подарок, почтенный Эмилий, или как тебя там сегодня зовут. Хороший подарочек, о таком ты мечтаешь. Потому, что тебе тоже нужно определить политику и написать отчёт -и старик Пирр тебе в этом поможет! В обмен нужна сущая мелочь. Отметить, насколько он тебе помог. А что ты не уточнишь — чем, оно ведь к лучшему. Пусть Григорий думает, что глаза и память, а не ловкие руки и язык. При соборовании возжигаются свечи. И главное — каждый пресвитер производит помазание каждого члена болящего. Каждого. То есть — и руки. Правой руки. Никто не заметил лишнего движения, даже сама соборуемая. А в результате в ладони Пирра оказался восковой слепок. Закрывавший регалию.
Эмилий обрадовался. И немедленно залил добычу гипсом, чтобы получить точную копию. А Пирра осенило.
— Сделай ещё одну — мне, — попросил он.
— Нет, — заявил Эмилий, — не рискну. Если она потеряется, а потом всплывёт в ненужных руках, под вопросом окажется моя верность экзарху Африки. Но я могу провести анализ слепка при тебе. И отпечаток слепком сделать, и при тебе сравнить с образцами. А сейчас пусть схватится.
И перевернул песочные часы.
Пирр согласился. Не было у него другого выхода. Взялся за работу тайного агента, так изволь слушать более сведущего в сем ремесле человека. А потому спустился Патриарх в пиршественный зал — и застал там давешних друидов, вкушающих пищу земную. Такой случай упустить не мог — и немедленно дополнил собой компанию.
Вскоре он уже вёл привычный теологический диспут. Время в подобных беседах течёт незаметно, а польза несомненна! Ирландский акцент у собеседников только веселил, а среди концепций, которым приходилось противостоять, нашлись несколько до боли знакомых. Друиды и сами не осознавали, насколько глубокими отметинами наградило их веру христианство.
Но главное — он начал понемногу узнавать этих людей. Кузнец вовсе оказался открытой книгой. Не скрывал — его больше прочего волнует мудрость, связанная с огненным ремеслом. Когда дочь бога всех ремёсел приходит жить к людям — это наверняка означает щедрые новшества. И главное для него — именно эти знания, а прочие мудрствования он оставляет товарищам. Двое других казались искренними в своих заблуждениях, но ни одна душа не гладка, как галька на берегу — найдётся за что ухватиться. Дай только срок.
Но на сей раз ни срока, ни отдыха не досталось. Распахнулась дверь, ведущая во внутренний двор заезжего дома. И сразу с порога прозвучала пара хлёстких приказов. Тон, голос августы. Недовольной августы. Валлийских слов Пирр не разобрал. Но — обернулся. Новокрещёная Нион. Девушка, одетая девочкой. Как у человека может быть чужой голос? Зато приказы понял здоровый бородатый варвар, привалившийся к стойке.
— Харальд! Встань рядом!
Норманн неторопливо прошествовал к ней, занял место за левым плечом, как телохранитель. Нион стремительно подошла к Пирру.
— Отдай.
Это было греческое слово. Пирр поперхнулся на полуслове. А та протянула ладошку:
— Отдай, — и снова, нетерпеливым звоном, — Отдай.
Патриарху константинопольскому всегда плохо думалось в присутствии крупных ребят с мечами. Иначе, возможно, он сидел бы сейчас в столице. Или в ссылке, более близкой к берегам Босфора, чем эта перевёрнутая страна. Но время он потянуть попытался
— Ты о чём, дочь моя?
Неслышащий взгляд.
— Ты взял часть богини. Нарушил целостность. Отдай. Иначе... — решительный кивок за плечо. Пирр понял только "Отдай". И жест.
— Не обижай святого отца, — вступился было человек в пледе одного из горных кланов, — а к твоей богине у нас и вовсе неудовольствие имеется...
— Решим потом, — отмахнулась подбородком, и раскалённым добела голосом — Пирру, — Отдай!
— Нет, соплюшка, ты выслушаешь сей...
Спокойно брошенное за плечо:
— Убей.
Нион не успела произнести второе слово. Горец, как любой посетитель трактира, оружие отдал на входе. А потому удара мечом не ожидал. Инстинктивно закрылся руками... И рухнул на пол.
Нион — уж точно не Луковка — снова повернулась к Пирру.
— Мешал. Отдай.
— Верну, — поспешно обещал Пирр, глядя на бездыханное тело перед собой, — с собой нет. Схожу принесу.
— Мы идём с тобой, — это уже варвар. Койне. Понять можно. Особенно, если очень хочется жить.
Он уже всходил вверх по лестнице, и не видел, как друиды склонились над телом. Пожали плечами.
— А ловко, — заметил кузнец, — и крови нет.
— А ведь она пророчица, — заметил седой, — а говорят, что друидов в Камбрии не осталось...
"Тело", постанывая, поднялось на ноги. Харальд, как разумный человек, меч показал. Но ударил кулаком, с левой. Крови, и верно, не было. Как и претензий за нее.
На деле норманн переаккуратничал. Знал бы, что к крови от удара в Камбрии отношение совсем не то, что в Норвегии — непременно ударил бы именно мечом. Плашмя. Чтоб рожу в кровь... Но побоялся нарушить местный обычай. А на родине за такое бы убил. И был бы вправе — хульное слово хуже пущенной крови. Но для избежания кровной мести убил бы на поединке. Хольмганг. И уж никак не половинил бы злоязычного на месте.
Между тем "тело" потрогало набухающую шишку, и поплелось к стойке. С Кейром разбираться. Тот, впрочем, бухнул на прилавок кружку угольного.
— А не хами, — сказал, — у нас не принято. Нион Вахан при Немайн состоит, а значит, — не удержался, блеснул новым словом, — иллюстрия. Самое малое. А ты её этак. Вот и получил...
— Неженки городские, — пробурчал побитый, — чуть что — в морду. Я ведь, правда, только поговорить хотел. Обиду высказать. А теперь на совете придётся.
— И что у тебя за обида?
— Да та же, что у короля.
— Девка, что ли, замуж не идёт?
— Ну. Хочет главной быть в семье, и точка. А всё Немайн! Как ткачи городские стали пряжу и ткань для римлян скупать, так бабы все, кто помастеровитее, на них работать стали. И ни пледа нового, ни штанов, ни рубахи. Разве из того, что в городе не приняли. Чего похуже, в общем. А сами на серебряные монетки смотрят-любуются, не на парней...
Кейр хмыкнул. Значит, скоро невесты за женихами потянутся в Кер-Мирддин. И городским девицам придётся потруднее. Но уж никак не жёниным сестрёнкам!
Пирр ничего этого не заметил. Спина его отказалась воспринимать происходящее. Да он ноги переставлял только от страха! На его глазах один варвар хладнокровно убил другого, имевшего несчастье вступиться за опального патриарха. В таких условиях он не умел предаваться размышлениям. Потом, потом — особенно когда он ближе познакомился с Луковкой — он придумает тысячу решений, одно другого изящнее, каждое из которых оставило бы решительную, но неспособную к размышлению девушку в дураках, и спасло его репутацию в глазах тайного агента, а значит, и патрикия Григория. Лучшей из теней несбывшегося станет идея отдать Луковке кусочек воска. Мол, помял пальцами. Взяла бы... И стала бы посмешищем. Правда, Луковка бы взяла, а не Нион Вахан времён тех скорбных мечтаний.
Сейчас же он бездумно торопился к дверям разведчика-торговца. Заперто!
Охрана у Эмилия была. Он её сам отослал, для пущей секретности. А дверь отворил. Мало ли, хозяин выкроил-таки время для переговоров. С утра только бросил коротко, мол, беспокоиться нечего, клан слово держит, а подробности завтра. Один день погоды не сделает. Будь дромон менее повреждён, Эмилий — центенарий даже мысленно себя так называл, личина-то на годы — велел бы кораблю отправляться в обратный путь, нести известия силясь обогнать сезон штормов. А сейчас немореходный корабль и при спокойном море неминуемо должен был отправиться на дно. Да, если плавания в океане, станут регулярными, придётся корабелам ломать головы, мореходный корабль изобретать.
Но искалеченный корабль не может сразу выйти в море — а навигация уже завершена. Так что дромону придётся зимовать в Камбрии. Существенные расходы — на Средиземном он бы полдесятка торговых рейсов сделать успел, и вполне окупил содержание. Ну да расходы — это не главное. Главное — доставить информацию. Только как? Гонца через саксонское побережье? Оно закроется нескоро, да и капитан, желающий рискнуть за деньги и пересечь узкий пролив всегда найдется. Уж один день доброй погоды в любом месяце может случиться...
Вот мыслил о нужном завтра — а получил Нион Вахан сегодня... Полуженщина-полуребёнок, та, что неотложно сидит при предполагаемой августе. Совсем не выглядит ни глупой, ни несерьёзной. Скорее — слишком сфокусированной.
— Верни им слепок, Эмилий...
На Пирра было неприятно смотреть. Нет, это не тайный агент. И даже не понимающий любитель...
