Скиф

* * *

Ночь накануне похода я провел в стойбище паралатов. Дряблый свет располневшего месяца, который несся куда-то напролом в мутных облаках, освещал вытоптанную землю, кибитки, шатры и тех номадов, кому, как и мне не спалось. Душно мне стало в кибитке вождя, вылез из нее подышать да разговорился с Авасием.

— Пазака, наши номады не полезут на стены Керкинитиды...

Мой друг и телохранитель не спрашивал, но и не утверждал. Скорее просто хотел поговорить со мной о походе. Спать я не хотел и охотно ответил:

— Не полезут. Архонт хочет только напугать ее жителей. Аристид как-то обмолвился, что флот Ольвии перекроет выход из гавани. Номады и другие наемники не дадут горожанам выйти за стены, а флот ольвиополитов не даст им покинуть полис по воде. Только кроме нас у стен Керкинитиды соберутся и другие сколоты, которых возглавляет роксолан Гнур. И мне это совпадение кажется странным. Не думаю, что архонт Ольвии нанял всех их...

— Тебя это беспокоит?

— Верно! Я допускаю, что Гнур взял деньги у архонта Керкинитиды. И если я прав, то наемников-номадов перебьют воины Гнура, а флот Ольвии уберется ни с чем домой.

Авасий купился на мой серьезный тон и обреченность в голосе. Он воскликнул с тоской и отчаянием:

— И нас всех убьют?!

— Как можно так думать, друг мой?! Ты, наверное, позабыл, что Гнур сам позвал меня и назначил встречу именно в это время и именно у стен славного полиса Керкинитида. А значит, наших паралатов его воины не тронут.

Авасий молчал не долго, и выводы из услышанного сделал верные. Он спросил:

— Пазака, ты не собираешься вернуться когда-нибудь в Ольвию?

— Когда-нибудь, может быть, — не раздумывая, ответил я. — Гнур позвал нас на другую войну и признаюсь тебе, я не знаю, что ждет меня и тебя на той войне...

* * *

Узкая палуба транспортного корабля ольвиополитов была заполнена лошадьми и моими соратниками. Еще пять триер — гиппагагос, тех, чьи палубы были усилены для перевозки лошадей шли на веслах в пределах видимости. Нещадно палящее солнце сводило животных с ума. Кони ржали, ветер срывал с их морд белую пену, и палуба дрожала от ударов копыт.

Триера медленно ползла вдоль береговой линии, лениво шевеля рядами длинных весел. Ее мачта была оголена, но не убрана, капитан все еще надеялся почувствовать ветер, парус свернут. О гребцах под верхней палубой, я старался не думать. Впрочем, капитан корабля до сих пор находится на верхней рубке, как и матросы у руля — на задней. Но тем положено... "Наверное, моряки привыкли" — думал я, борясь с приступом тошноты. Когда-то Понт бороздили такие же триеры, только без палубы, да и гребцами на них были воины. На этом корабле гребцы, скорее всего — рабы, закованные в цепи, как преступники. Я хотел отвлечь себя чем-нибудь, чтобы не замечать зноя, не смотреть на воду, ставшую вдруг огромным, отражающим солнечный свет слепящим зеркалом, но мысли о гребцах только усилили тяжелый, тошнотворный дух потных, давно не мытых человеческих тел струящийся снизу.

Ветра не было с утра. Но вчерашние аргументы Аристида мне показались весомыми. По его уверениям морской поход должен занять куда меньше времени и отнять еще меньше сил у людей и животных. Двигаясь по морю, мы избегали опасных переправ вплавь через реки Гипанис и Боресфен и экономили на припасах как минимум две декады53. Но тогда я и представить себе не мог, как всего полдня в море измотают людей и животных!

Тишину знойного полудня нарушали звуки флейты. Нет, они не были теми, волшебными и чарующими, что слышал я накануне. Корабельный флейтист насвистывал всего две ноты: высокую, по которой три ряда весел поднималось вверх, и низкую, служившую сигналом для опускания весел в воду.

Под звон цепей, размеренный скрип тяжелых уключин и чертово стенание флейты я задремал. Моя спина охладила просмоленные доски палубы и фальшборта, тошнота отступила, и пришло умиротворение. Мысль об оставшейся с паралатами Алише, подняла настроение только мне. Фароат где-то глубоко, то ли в сердце, то ли в голове скорбит. А небо над головой в отличие от наших дум — дивное: глубокое и безоблачное.

Глава 18

Калос Лимен — прекрасная гавань в переводе с эллинского. Так ли это, я вскоре узнаю. Туда пятый день плывет наша армада. Капитан триеры совсем не похож на грека. Когда он говорил, то теребил кончик заплетенной в косички рыжей бороды и от того, что его правый глаз слегка косил, смотрел капитан будто мимо.

— А знаешь мальчик? Мы войдем прямо в гавань. В Прекрасную гавань! И на этот раз выгоним херсонеситов из славного полиса навсегда!

Мальчиком он, совсем не обращая внимания на молнии в глазах Авасия, называл меня, а сам при этом добродушно моргал и в его лукавых, голубых как вода Понта глазенках плясали смешинки. Так мне казалось, ведь когда капитан говорил, то смотрел вдаль, туда, где стоял его родной полис — Калос Лимен.

— Мы выгоним херсонеситов?..

Я по правде полагал, что моя война начнется у стен Керкинитиды. Поэтому удивился услышанному. И решил уточнить, что именно капитан имел в виду?

— Нет, мальчик. Херсонеситов из полиса прогоним именно мы — те, кто вырос в этом благодатном краю. А вы, скифы, надеюсь, сделаете так, что наши враги еще долго не смогут сюда вернуться. А к тому времени, когда это случится, мы построим новую стену у самой бухты и установим на ней камнеметы.

Все эти долгие дни в море и благословенные ночевки на берегу, капитан молчал. Наверное, так стали на небесах звезды, коль сегодня он разговорился.

— Если все скифы братья, то и ты мне брат! — вдруг заявил капитан.

Почему он так сказал? Еще в прошлой жизни я запомнил это чувство тревоги, когда не понимаешь чего-то или когда появляется властное стремление расшатать это странное чувство вконец, вырвать с корнем и выбросить к чертовой бабушке. Как это обычно бывает ясность пришла мгновенно — "Сейчас капитан приступит к моей вербовке..."

От нелепости такого умозаключения, я рассмеялся, чем невольно поощрил капитана к пояснению:

— Я родом из прекрасноконных! — заявил он подбоченясь.

Тогда это признание ничего не прояснило о нашем родстве, и я кивнул в ответ просто на всякий случай. Спустя два месяца или около того, оказавшись за стенами Феодосии, я узнал о скифах-каллипидах, которых также иногда называли эллино-скифами. Именно каллипиды в большей степени, чем другие скифы подверглись влиянию эллинской культуры. Из тысячи жителей Калос Лимен их большая часть — потомки обитавших к северу от Ольвии прекрасноконных скифов.

Капитан не стал меня вербовать, он заявил прямо:

— Не служи за презренное золото архонтам! Прогоним из Гавани херсонеситов и я подарю тебе дом!

Я улыбался и снова кивал, будто соглашаясь. Что мне еще оставалась делать? Я плыл на его чертовом корабле и мечтал об одном — чтобы это плавание поскорее окончилось.

* * *

Я открыл глаза, разбуженный криками людей и лошадиным фырканьем. И сразу зажмурился от ярких солнечных лучей. Щурясь, увидел длинные молочно-белые полоски света, невесомо лежащие на палубных досках и столбики пыли, парящие в воздухе. Меня больше не качало, триера не двигалась. Осознав это, я среди прочих звуков стал различать и тихий плеск воды. Приподнявшись над фальшбортом, увидел длинный деревянный причал и под сотню рыбацких лодок вокруг. Рыбаки спешили уйти из гавани, чтобы не мешать швартовке военных кораблей. Куда ни кинь взгляд, было видно серое каменное море одноэтажных домишек, теснившихся на таком же каменистом берегу. Калос Лимен показался мне убогим и унылым, хоть и сравнивать этот полис я мог только с Ольвией.

Грохотнули о причал широкие сходни, по которым тут же мои соплеменники повели лошадей. Хоть ночь, проведенная на палубе, оказалось не такой уж и ужасной, напротив, спалось хорошо, в душе шевельнулась радость по поводу окончания изнурительного плавания.

Пятнадцать минут спустя или около того и я уже снова на улице эллинского полиса, в этом мире, полном загадок, точнее, в этом почти незнакомом мире. Почти, но не совсем, потому что уже узнаю очертания храмов и отличаю жилые дома от хозяйственных построек. Авасий идет за мной и ведет на поводу наших лошадей. О чем он думает? Парень ведь, как говорили в моей прошлой жизни — хуторской, а умудряется всегда сохранять на лице невозмутимое выражение. Наверное, на моем сейчас написано все, ведь я нервничаю: за спиной ведут под уздцы коней мои воины. Паралатов и сколотов Ильмека — полторы сотни. И людям и лошадям тесно между каменных фундаментов местных лачуг. Животных не поили с полудня вчерашнего дня, да и людей накормить не мешало бы...

Куда идти? Узкие улочки городка вьются вдоль берега, и мне кажется, что мы не так уж и сильно удалились от порта. Заприметив большой дом, заметно возвышающийся над крышами соседних домов, бесстрашно ныряю под каменную арку входа, и перед моими глазами открывается просторный двор. Немного в стороне темнеет фасад не то конюшни, не то зернового амбара, если судить по запахам навоза и обмолоченного хлеба.

Прячась от жара восходящего солнца, двое мужчин расположились в тени той постройки и завтракают. Если не считать нескольких кусков лепешки, их завтрак состоит в основном из вина. Ведь после глотка воды обычно человек так не гримасничает. Мужчина помоложе, со светлыми голубыми глазами и копной волос, словно сделанных из свежей соломы кривится после очередного глотка и наконец, замечает нашу компанию. Он тут же информирует об этом того, что постарше. И хоть говорил он не в ухо, но так тихо, что я не смог разобрать слов, а судя по той прыти, с которой парень оказался за спиной старшего товарища — нам тут не рады.

— Хайре! — приветствую незнакомцев.

Моя рука касается груди, и высоко подняв подбородок, я жду ответа. Слишком долго жду. За моей спиной свистит клинок, выходящий из ножен. Старший из эллинов делает шаг на встречу, и я слышу:

— Раука пати!

Не сразу понимаю, что незнакомец обратился ко мне по сколотски. Он назвал меня светлым господином54 и сейчас стоит, ни жив, ни мертв, склонив голову и скрестив на груди руки. И снова за спиной звякнул металл — вжик... Должно быть Авасий вернул меч в ножны.

Я вежливо, как равного, попросил его вывести меня и других воинов за стены полиса и его хору. Пообещал ему заплатить, если укажет он место, где мы сможем напоить лошадей.

— Агапит проведет, — ответил незнакомец и невозмутимо, всем своим видом показывая беспечность, пошел к амбару.

Во мне шевельнулось странное чувство. То ли гнев, то ли раздражение и я поймал себя на желании догнать наглеца и причинить ему боль. Скажу, что тогда овладел собой с трудом. Я снова и снова мысленно напоминал выученные когда-то положения о том, каким должен быть коммунист: "Коммунист всегда обязательно интернационалист. Его высокий дух, идейность, воля, убежденность, научная вера в большое общее дело делают его жизнь глубоко философско осмысленной, цельной и ценной, подлинно большой жизнью, а не мелочной — обывательской, мещанской, с мелкими заботами, ценностями и поступками" — вспоминал заученное когда-то, механически следуя за проводником. Парень, услышав старшего товарища, беспрекословно подчинился, и уверенный в том, что мы сразу же последуем за ним, вышел со двора усадьбы. А моя память подкидывала все больше и больше важных на тот момент цитат: "Коммунисты должны быть справедливыми, равными, демократичными не только друг к другу, но и ко всем людям труда, ко всем людям, человекам вообще, особенно к старикам и детям. Этим коммунист добивается уважения со стороны трудящихся, доверия со стороны людей"

И мне стало легче. Нет, я почувствовал себя просто замечательно. Умилялся запаху козьих кругляков обильно покрывавших высушенную солнцем, вытоптанную тысячами ног и копыт землю улиц славного Калос Лимен, прелой соломы с крыш приземистых хаток и тем, что тут совсем не пахло морем и рыбой как в Ольвии. Я словно вернулся назад, в родную деревню, где царили те же запахи, которые обычно сопровождают скотину — прелой соломы и навоза. День обещал быть солнечным. Копыта лошадей весело стучали по пересохшему грунту, поднимая облака пыли.

Миновали пригороды с их лачугами и одичалым от нищеты людом и потянулись куда ни кинь взгляд поля мелких землевладельцев — потомков первых поселенцев-эллинов, живущих в аккуратных домиках с садиками и чистыми дворами. Из года в год эти люди обязаны были возделывать посевы, ухаживать за ними, собирать урожай и наполнять зерном бездонные закрома Херсонеса. Не мудрено, что Калос Лимен восстал. Теперь эти люди будут жить и работать не для чужаков — херсонеситов, а только для себя!

А когда перед нами протянулись желто-бурые просторы непаханой степи, воины развернулись в лихую конную лаву и с гиканьем поскакали к блестящей на солнце белой полоске озерца.

— Мы заночуем тут, — сказал я проводнику и кинул ему серебряную монетку, — Приведи дека овец, и я куплю их у тебя.

Эллины в те времена еще использовали в качестве цифр буквы. "Дека" — означало десять. Агапит ответил:

— Если господин так желает...

Он не прощаясь, потрусил в сторону желтых от стерни, уже убранных полей.

* * *

Ночью небо затянули облака. Звезды исчезли одна за другой, тонкий месяц поглотила тьма. Пошел дождь: неумолимый, резкий и густой. Косые струи полоскали землю, и пока мы пытались защитить пламя костра, прикрывая его попонами-шкурами, сами промокли, будто погрузились в воды озера, на берегу которого стояли лагерем, с головой.

Вода капала с края моего шлема, стекала по шее и забиралась под панцирь. Я невольно содрогался от холода. Заснуть было нелегко, и, сидя спиной к спине с Авасием, который точил свой меч, я старался расслабить тело, чтобы унять дрожь. Я заметил, что дождь поутих, когда услышал, как точильный камень со скрипом пополз вниз по лезвию.

— Пазака, когда все кончится, что мы будем делать? — спросил Авасий.

И снова я не смог ответить ему сразу, без раздумий. Ведь за этой войной, скорее всего, в этом мире нас уже ожидает новый вызов. Вряд ли мой друг мечтает вернуться к своей семье, и ни за что не поверю, что он хочет осесть где-нибудь на земле. На самом деле мне было нечего сказать Авасию. Сам я жил сегодняшним днем, ничего не загадывая на будущее. Так сложилось и там, в будущем: я жил, ни о чем не мечтая. На это не было ни времени, ни сил. Я учился, тренировался и сражался. Интересно, о чем мечтает моя тень, телохранитель и друг?

— Представь прямо сейчас, что все уже закончилось. Чем бы ты хотел заняться?

Авасий тоже не спешил с ответом. Какое-то время мы молчали, слушая дождь. Наконец, парень ответил:

— Я бы хотел увидеть, как люди живут за Понтом...

— Так и будет! — мне было приятно обещать ему это.

Обрадованный парень вскочил на ноги, а я, вдруг потеряв опору, чуть было не свалился на спину. Подумалось, что мечта Авасия — повидать мир и мне по душе.

Казалось, рассвет никогда не наступит, а если и наступит, мы к тому времени так замерзнем и вымокнем, что не сможем шевельнуться. Но наконец, небо по ту сторону озера стало слегка сереть. Этот серый цвет расползался как пятно. Дождь все еще моросил, но уже в более тонких тучах на востоке образовался красный разрыв — и внезапно наступил день, хотя пасмурный свет все еще прошивали серебряные нити дождя.