Скиф

Вскоре я увидел гребенку частокола, за которым поселок, стоявший на мыске, отделился от материка. Сам мысок с трех сторон окружала река. Потом заметил, что и у реки желтеют соломенные крыши. Как и везде в этом мире в укреплении жили состоятельные семьи и старейшины, вне укреплений — все остальные, на окраинах — беднота.

Караван спустился в балку и, вынырнув из нее, сразу же оказался на окраине поселка. Пахнуло кизячным дымом, залаяли собаки. Несколько серых слепых стен мазаных хижин и нахлобученные на них истлевшие камышовые крыши. Людей не видно, только лохматая собака измазанная грязью глухо рычала на незнакомых людей, прячась за полуразвалившемся плетнем из лещины. За первой хижиной следовала вторая, третья... Всюду навоз, поломанные ограды и следы нищеты.

Чем ближе мы подъезжали к частоколу, тем крупнее и опрятнее становились домики, появились надворные постройки. Показались мужчины в войлочных колпаках, разноцветных штанах и серых рубахах до колен. Женщины несли кувшины с водою и корзины, прикрытые дерюгой. Они были одеты в такие же рубахи, как и мужчины, только до пят и с вышивками на рукавах и груди. Они то, увидев меня, и закричали. Бросив свою поклажу на землю, побежали к детинцу. Мужчины не последовали за ними, но хмурые взгляды исподлобья, топоры и мотыги в руках о многом мне говорили.

У самого частокола Аристид дал команду становиться на ночевку. Я еще не успел снять с Рыжика попону, как из детинца выехала пестрая компания. Сколоты верхом на разномастных лошадях были одеты в синие, желтые и красные одежды. На многих были кафтаны, из оружия — только кинжалы. Они подъехали к подводам и тут же направились ко мне. Я, почему-то сразу подумал, что явились всадники за мною: из ворот детинца вышли те самые женщины-истерички. Шли они теперь без воплей, спешили за наездниками, семенили шагами, насколько позволяли их длинные рубахи. Появление верхоконных из детинца заметили мои ребята и немедля подъехали ко мне, только еще прихватив с собой копья и щиты. Даже Алиша, подражая сармийским женщинам, вооружилась: держала в руках пару коротких дротиков.

Следить за людьми, проходящими по улице мимо вас. Видеть не просто образ, включающий их внешность или какие-нибудь другие особенности, а попытаться понять характер человека, оценить его поведение: как он смотрит на окружающих, на его походку, на мелочи. Не пробовали? В прошлой жизни я часто слышал, мол, каждый сходит с ума по-своему! Я, к примеру, чем-то напоминаю тех скупцов, которые пересчитывают деньги дважды независимо от того отдают их или получают. С той, правда, разницей, что я проверяю не два, а три раза и речь идет о проверке не денежных сумм, а фактов! Имеется ввиду проверка перед началом действий, во время действий и по их окончании.

Каждое из этих занятий имеет свои преимущества, но и неизбежные минусы. Анализ, предшествующий действию, исключительно важен, так как он готовит тебя к предстоящему, хоть он и не может быть точным, поскольку ты пока имеешь дело с тем, что еще не произошло, и неизвестно, произойдет ли именно так, как ты мыслишь.

Нас встречают. Это очевидно, ведь одеты всадники не для боя и практически безоружны. Нас бояться? Скорее — да, чем нет: иначе от чего столько шума по поводу нашего прибытия? Даю знак Лиду опустить оружие ведь проявление агрессии — признак страха, что в данном случае может повредить приобретенной репутации.

Анализ во время действия крайне необходим, чтобы не сделать ошибочного шага, однако он не столь глубок — из-за нехватки времени он подчас производится почти молниеносно. Стараясь не демонстрировать эмоций, бурлящих во мне, я выслушиваю от воина в пестром кафтане с меховым воротником и золотой серьгой в левом ухе приветственную речь, повторяю его действие, когда тот, касается ладонью своей груди там, где сердце и еду за ним, стараясь не замечать сопровождающих. Ребята остаются у подвод: охранять имущество Аристида по-прежнему нужно. За мной едет Авасий. Так уж повелось.

За частоколом кое-что поменялось: те же домики за невысоким плетнем, но иногда взгляд задерживается на темных пятнах срубов. Мои провожатые останавливают коней у одного из них, наверное, самого большего. Вокруг быстро темнеет и уже не разглядеть лиц сопровождающих меня воинов, тех, кто спешились в некотором отдалении. Игдампай, так представился воин, что приветствовал меня, открывает дверь, висящую на кожаных петлях, и предлагает мне войти первым.

Просторное помещение напоминает сарай. На стенах сруба висит конская сбруя, рядом стоят два копья, щит и горит, свидетельствуя о постоянной опасности, угрожающей со всех сторон сколотам-пахарям. В центре, над очагом висит котел с кипящей похлебкой, клубится дым, изрядно продирая горло, прежде, чем уйти в отверстие на крыше. Лавки у стен пока пусты, а встречает меня всего один скиф, за то, какой! Матерый волчище, широкоплечий с узкой, как у девушки талией, длинными, еще черными, спадающими на плечи волосами, он не носит бороду, только усы, свисающие вниз, как у запорожцев из будущего. Таких выдающихся атлетов в этом мире я не встречал, да и в той жизни тоже. На нем надеты только кожаные штаны, заправленные в сапоги, а впечатление от мощного торса усиливают причудливые рисунки на грудных мышцах, и руках. На шее воина, а тот, кого я встретил без сомнений профессионал по части лишить ближнего жизни, поблескивает золотая гривна с головками львов на концах. Крылья горбатого носа трепещут, зрачки больших глаз расширены, как у стражников Гелона после одурманивания канабисом. Он сел у очага прямо на земляной пол и мне ничего не оставалось, как усесться визави.

И если анализ после действий может, напротив, быть подробным и таким углубленным, на какой только способна твоя голова, однако он уже не в состоянии ничего предотвратить из того, что уже стряслось. Я сижу перед настоящим монстром в человеческом обличье и чувствую это каждой клеточкой своего организма.

Словом, любой из этих способов учета наличности, то есть фактов, по-своему несовершенный. Зато все они, образуя единство, стали моей постоянной привычкой и очень мне помогают. Я знаю, что мой страх — это всего лишь отсутствие ясности. Называюсь:

— Фароат, сын Андарина из рода Нотона...

И тут же слышу в ответ:

— Гнур, роксолан...

Глава 11

Человек не сам себе выбирает имя. Имя ему навязывают родители. А поведением каждый определяет себя сам. Назваться роксоланом так, как это сделал Гнур — равно титуловаться сияющим, блистательным, словом, причислить себя к царскому роду и таким образом обозначить свое верховенство. Я смотрел на него, отмечая гордую осанку, разворот плеч и хищный профиль, когда роксолан смотрел на огонь. Весь облик савромата свидетельствовал о присутствии кавказкой крови, а причислить себя к царям мог бы и каждый сколот, правда, если за ним стоит дружина или как говорят тут, бала верных воинов. Я имел за собой всего лишь небольшой отряд — расма по сколотски33, телом пока юн и, наверное, должен проникнувшись моментом, признать старшинство савромата.

Поразмыслив, я решил молчать, сохраняя достоинство. В конце концов, присказка из моей прошлой жизни о рыбе, которая не дура, сгодится для примера и тут. Другая — о молчании, которое означает согласие, наверное, была известна Гнуру. Он, удовлетворившись моим безмолвием, счел возможным просветить о военно-политической ситуации в сколотской ойкумене, аргументируя "во имя той задачи", которую сам считал "благородной". И во имя "моих собственных интересов".

От Гнура я узнал, что в Боспорском царстве правит сейчас архонт по имени Сатир. Правит уже давно, успешно и будто бы даже отобрал у Афин города Нимфей и Киммерик. Овладение новыми землями не только расширило территорию Боспорского государства, но и приблизило его границы к Феодосийскому полису и лишило феодосийцев возможных союзников в лице жителей Нимфея и Киммерика. Настала очередь Феодосии покориться Сатиру.

Афины смирились с потерей своих полисов лишь для виду, чтобы и дальше беспрепятственно получать из Боспорского царства пшеницу, рыбу, кожу и мед. Теперь эллины втайне помогают Тиргатао — царице меотов и Феодосии, воюющими с Сатиром. Эллины нанимают даже тавров, а царь Боспора савроматов. Сам Гнур еще не решил, на чью сторону встать, но войско, по сколотски — спада34 он сейчас и собирает.

Роксолан говорил, не прерываясь, лишь изредка пытаясь встретиться взглядом, а меня вначале отвлекала молодая и красивая девушка, входившая в дом из примыкающего к нему хлева. Я так решил, потому, что стоило только открыться двери, как оттуда тянуло крепким, специфическим запахом. Она то и дело с детским любопытством всматривалась, словно пыталась разглядеть что-то в моих глазах, помешав варево, снова уходила, пряча улыбку в густых русых локонах. Потом в двери дома стали входить все новые и новые люди. Они, молча, рассаживались вдоль стен, а то и просто на земляном полу и казалось, тоже рассматривали меня. Все имели при себе какое-нибудь оружие. Тускло поблескивали медные и серебряные бляхи на ремнях и ножнах мечей и кинжалов.

— Кто эти люди и что им здесь надо? — спросил я у Гнура и только потом заметил Авасия, сидящего на лавке у стены за очагом. Тревога отступила, а савромат просто ответил:

— Родственники...

Снова появилась девушка. С помощью двух мужчин котел был снят с костра и установлен на специально подготовленное место — углубление в земляном полу. Собрание несколько оживилось. Кто-то из "родственников" поднес Гнуру живого петуха. Роксолан поднялся на ноги и быстрым движением руки извлек из ножен акинак и отсек жертве голову. Окропив кровью очаг, Гнур отдал обезглавленную птицу русоволосой и та, "поколдовав" над каждым из углов дома, удалилась.

Вскоре она вернулась и не сама, с подругами. Женщины внесли корзины с едой и посудой, дубовые жбанки с пивом и несколько амфор с вином. Все приступили к трапезе, быстро приготовленной на разостланных холстах.

Я глотнул местного пивка, оказавшегося на вкус лучше вина, и быстро захмелел. Гнур куда-то исчез, не успев предложить мне что-нибудь конкретное, хоть и так было понятно — он хочет моего согласия влиться в его армию.

— Мой маленький дар знатному воину.

Голос Гнура из-за спины, прозвучал неожиданно. Я внутренне напрягся, но смог удержаться, не обернулся.

Роксолан присел передо мною на корточки и положил на холстину кинжал. Он не был предназначен для боя, скорее свидетельствовал о высоком статусе владельца и годился лишь для обрезания мяса с костей. Ножны, рукоять и небольшая гарда кинжала были украшены золотой фольгой и самоцветами, даже кожаный ремень с бронзовым кольцом на конце имел оплетку из тонкой золотой нити.

— Спасибо, — ответил я и тут же, чтобы не обидеть горца, прицепил подарок себе на пояс, надев кольцо на один из многочисленных крючков, упирающихся головками в твердую кожу. — Скажи, что, по-твоему, я могу сделать, после того, как почтенный Аристид окажется в Ольвии?

— Об этом я с тобою и говорил. Многие сколоты кочуют вблизи Счастливой, а тьма их остается в тех краях на зимовку. Обещай воинам-сколотам золото, собери балу и поезжай в Керкинитиду35. Там обо мне уже будут знать. К тому времени, и я решу, с кем воевать будем.

Воевать месте или против, я уточнять не стал. Какая разница? Да и не смог бы: роксолан удовлетворив мое любопытство, покровительственно похлопал по плечу и легкой тигриной походкой направился к группе воинов, выделяющейся среди прочих, орудующих ложками у горшков, криками и смехом.

Я оставался там не долго. Едва Авасий закончив трапезничать, приблизился, как мы, ни с кем не прощаясь, ушли. Правда, внимание на нас уже никто не обращал и прощаться было не с руки: я пока не того полета птица. Прислушивался к разговорам на пиру и пришел к выводу, что за каждым воином-гостем Гнура стоит отряд или дружина. Мне и так была оказана небывалая для Фароата честь, а все потому, что волею случая сам я выдавал себя за того, кем пока не являлся — маста марману. Об обратной стороне такой личины думать не хотелось.

* * *

Ночь лунная, светлая, тихо кругом. Слышно как река плеснет легонько волной на берег и замолчит. Легкий ветерок веет прохладой и деревья чуть-чуть, бесшумно качают ветвями. Пряным воздухом, после прогорклого амбре в доме — не надышусь. Стоим у высокого плетня. Я, чтобы избавится от хмеля, а Авасий, наверное, за компанию. Не интересовался я его самочувствием.

У меня все так же шумит в ушах, и Луна выглядит большим, расплывчатым желтым пятном. Легкие шаги, не встревожившие меня, утихли, и по всему телу вдруг разлилось тепло: Меня обнимают нежные женские руки. Я оборачиваюсь к незнакомке, она отстраняется, пряча лицо за локонами знакомым жестом. Протягиваю к ней руку, слегка провожу по плечу, словно смахивая несуществующий снег, провожу, едва притрагиваясь, но она, покачнувшись сама, вдруг прижимается ко мне, уткнувшись головой в грудь. Ее роскошные волосы, так понравившиеся мне, когда я увидел русоволосую в первый раз, щекочут подбородок. Ее смятение, растерянность, девчоночья незащищенность вдруг исчезают, едва она отрывается от моей груди и, выпрямившись, смотрит ясными серо-жемчужными глазами. Луна заливает меловою бледностью ее лицо — лоб, щеки шею...

— Пазака...

От глухого голоса Авасия вздрагиваю и я. По ее лицу, по тому, как сумасшедшими искрами метнулся в глубине ее глаз испуг, понимаю, что сейчас она уйдет.

— Иди Авасий дальше сам. Я догоню.

Обещаю то, что вряд ли смогу выполнить прямо сейчас. Мой товарищ тут же уходит, нарочито громко топая, и это не ускользает от внимания незнакомки, и снова вижу в ее глазах сумасшедшие искры, но без испуга и кровь приливает к моим щекам. Я нахожу ее губы, холодные, шершавые, потом они стали теплее. Девчонка тоже не умеет целоваться, но входит во вкус быстрее, чем Алиша.

Она была мне приятна. Я не знал, только представлял, как это может быть с Алишой, поэтому не стану сравнивать их. Но в то же время понял, что уже никогда ни к кому не смогу относиться так, как к русоволосой незнакомке. Отдавшись страсти, я даже имени ее не спросил! А чувства мои?! Это, наверное, бывает раз в жизни! А потом... Казалось уснул минут на десять — двадцать. Когда открыл глаза в сеннике (как мы оказались в нем вспоминается с трудом) ее уже не было.

* * *

В моей прошлой жизни слышал я от бабки Матрены будто проснуться с утра от звуков пения петуха — к большой удаче; весь грядущий день будет на редкость благоприятным. Может, и так. Только не сегодня и не для меня почти не спавшего этой ночью. Голова не болит, нет, но только если не трогать пальцами веки или брови...

Авасий сливая мне на руки из глиняного горшка, смотрит с укоризной, еще поглядывает на суетящуюся между вьючными лошадьми Алишу. Она-то уж точно ничего о моих ночных приключениях не знает, а друг будет молчать. Надеюсь...

Стянул через голову рубаху, прошу товарища:

— Полей-ка на спину...

Авасий сопит недовольно, скорее, от того, что не понимает — зачем, но идет к бочонку с дождевой водой (кадки для сбора воды стоят то там, то тут по всему поселку).