Критика Заблуждений ("Гарнизон-2") обновлено 16.06

Глава 3

'Этот город... порочен'

Уве обдумал внезапно пришедшие на ум слова. Буквально попробовал на вкус, подобно гурману-философу, что питается красотой идеи, скупым изяществом завершенной мысли.

'Город порочен в силу природы своей, и самые странные из нас — лишь песчинки в пустыне его тщеславия'

Холанн вздохнул, понимая, что попробовав развернуть мысль, лишь исказил ее благородную простоту. Да и черт с ней, в общем то. Очень хотелось посмотреть в окно, 'Комиссар', большую часть жизни проживший в казенной клетушке три на четыре метра с клепаными стенами из листового металла, любил окна. Однако в большом зале имелся лишь экран за полупрозрачной завесой, на который проецировалась абстрактная композиция из ромбов и прямоугольников в пяти цветах. Композиция медленно разворачивалась в крутящуюся спираль, затем собиралась фасеточной сферой, рассыпалась, и цикл повторялся. Собственно и 'номером' это место назвать было сложно, скорее здесь подходило слово 'помещение'.

Большая комната, почти квадрат со стенами длиной метров пятнадцать, как на глаз определил Холанн, именовалась 'апартаментами для деловых бесед', но больше походила на высококлассный притон. Уве никогда не видел настоящий притон, за исключением, пожалуй, того, который самолично взорвал противотанковой ракетой во время похода за оружием для 'Злобных'. Но предполагал, что выглядеть они должны примерно так. Все здесь казалось 'богато'. Не аляповато, но именно дорого, эффектно. Без мелочей, которые сразу выдают внимательному взгляду истинное качество отделки. И в то же время — все чуть-чуть с перебором. Самую малость, и все же — ровно настолько, чтобы кинуть мостик от 'неброская роскошь' к 'безвкусная роскошь'.

Особенно этот бассейн... Большой, выложенный бело-синей плиткой, наполненный столь прозрачной, чистой водой, что казался пустым. Основное освещение в 'апартаментах' давали плафоны, идущие ровной линией у самого дна. Их свет, преломленный сквозь толщу воды, казался призрачным, таинственным, даже в какой-то мере интимным.

И запах. Пахло благовониями, едва уловимо, очень приятно. Аромат не имел ничего общего с дешевой парфюмерией, которую гнали на Ахероне как побочную продукцию тяжелого химпрома. Но все равно — не должны 'апартаменты для деловых бесед' пахнуть подобным образом. Разве что беседы эти отнюдь не деловые.

А еще Холанну становилось неуютно при одном лишь взгляде на бассейн. Разум счетовода сразу машинально подсчитывал примерный объем емкости в кубических метрах, затем переводил в тонны, и все это держа в памяти, что под ногами пустота. Не совсем, конечно, под ногами, сначала несколько этажей и технические уровни. Но затем — все равно пустота.

Казалось, что Октавиан, руководствуясь какими-то собственными представлениями о пользе дела, выкупил первое же помещение, что попалось под руку.

— Не хочу я здесь быть, — пожаловался Холанн в пустоту. — Не нравится мне здесь.

Боргар неопределенно пожал плечами, снова кинул на 'Комиссара' все тот же загадочный взгляд. Холанн уже понял, что бывший цензор ничего не скажет о природе загадочного контейнера, хотя точно в курсе, что это такое. С одной стороны подобное отношение немного обижало, в конце концов, цензор и счетовод уже прошли бок-о-бок немало испытаний, не говоря о том, что Сименсен, как ни крути, был обязан Холанну жизнью. С другой... В реакции Боргара было что-то ненормальное. Владимир, сколько помнил его Уве, не боялся никого и ничего, кроме гнева и разочарования Божественного. А сейчас цензор как будто искренне опасался пенала. Вернее того, что маленький цилиндр олицетворял собой.

Холанн вздохнул, плотнее запахнул куртку. Хотя апартаменты имели скрытое отопление, счетовода знобило. Уве с удовольствием бы поел, последний раз он что-то жевал почти двадцать часов назад, незадолго до орбитального маневра. Но еды в зале тоже не имелось, как и напитков, если не считать полного бассейна, а пить из него было как-то неловко. Помимо всего прочего апартаменты оказались лишены всяких средств связи, или же те были хорошо замаскированы, так что даже цензор не смог обнаружить в ходе быстрого обыска.

Боргар присел на высоком стуле, толкнул ногой портфель, как будто глухой металлический стук радовал слух. Подумал и поменялся с портфелем местами, водрузив тот на стул. Открыл простой замок, высвобождая содержимое. Глядя как цензор проверяет свой любимый пулемет, Уве машинально проверил собственное оружие, удобно скрытое под длинной полой куртки.

— Переходи на автомат и дисковые магазины, — сумрачно посоветовал Холанн. — Здесь второго номера нет .

Боргар зло дернул плечом, вложив в одно короткое движение все, что думал об оружейных талантах и познаниях коллеги. В руках у цензора неярко сверкал отраженным светом его личный трофей, оставшийся после 'Ведьминого свиста'. С оружия были сняты сошки и прицел, а ствол обрезан до газоотводной трубки. Получившийся обрез с барабаном под ленту на полсотни патронов не годился для правильного боя, зато очень хорошо работал как 'поливалка' для скоротечной перестрелки в джунглях. Или в застройке. Сименсен настолько привык использовать этот 'коротыш', что даже вылечился от прежней любви к тяжелым дробовикам под 'дротиковые' пакеты и роторные пули.

Холанн в очередной раз постучал ногтем о бусину передатчика, что притаилась в ухе. Тишина... Только ровный скрип статических помех. Может волну потеряли, может тысячи тонн композитных конструкций блокируют передачи. Вероятнее всего антигравитационные колонны напрочь забивали связь, имелся у них такой побочный эффект. А возможно кто-то глушил эфир...

— Десять минут до срока, — сообщил Боргар, не глядя, впрочем, на часы.

Чем дальше, тем больше все происходящее отдавало не то балаганом, не то скверной театральной постановкой. И говорило лишь об одном — что бы ни задумал Октавиан, планировал и делал он 'это' в большой спешке, скорее всего даже по ходу мучительной импровизации. И спрашивается, что могло заставить такого могущественного человека изобретать на ходу планы, сшитые на живую нитку?..

Касаясь правой рукой оружия, левой Уве провел по загадочному тубусу в кармане. Захотелось выкинуть вещь подальше. А затем Боргар вскинул голову и приоткрыл рот. Бронеперчатки сжались на пулемете с такой силой, что протестующе скрипнули потертые деревянные щечки на рукояти. Холанн задавил естественным образом родившийся вопрос 'что такое?' и тоже обратился в слух. Если цензор ничего не сказал, значит, сам был пока ни в чем не уверен.

* * *

Октавиан посмотрел в окно, точнее в огромную — от пола до потолка высотой в три человеческих роста — пластину идеально прозрачного пластика, армированного невидимыми волокнами. Снова вздохнул, как будто хоть одна молекула с той стороны была способна проникнуть сквозь герметичное окно фешенебельного номера для конфиденциальных переговоров. Настоящих переговоров, а не оргий, для которых предназначались иные помещения. Вроде того, куда он поместил танбрандцев. Интересно, что подумают эти неискушенные души относительно нравов среди переговорщиков Апологии Веры...

Отсюда, с высоты девяносто девятого этажа, все казалось маленьким, ненастоящим. Возможно, так сказывалась местная архитектура, опирающаяся на геометрически строгое пересечение вертикальных шпилей и горизонтальных переходов, каждый из которых представлял самостоятельный жилой сектор. Ночью, когда из виду терялись даже узкие клочки неба, непривычный глаз полностью терял ориентацию, и подсознание, лишенное привязки к привычным координатам 'близко-далеко' начинало сомневаться в реальности происходящего. Это нервировало, а экзаменатор и так был на взводе, чувствуя себя как больной в лихорадке.

О, Божественный, скорее бы все это закончилось...

Хотелось придумать еще какую-нибудь красивую мысль, однако экзаменатор воздержался от дальнейшего путешествия в дебри философических рассуждений. Октавиан также хотел было вознести короткую молитву за успех предприятия, но и в этот раз оборвал сам себя, вспомнив:

'Оставь молитву, ибо мы не ищем милости Божественного, но вершим чудеса во славу Его'.

Время чудес... Или хотя бы приближения к оным.

Десять минут до ... условленного момента. Пора забрать обратно Предмет, который Октавиан избегал называть даже молча, про себя. И освободить от службы конфидентов, которые никогда не узнают, к чему оказались причастны, едва-едва, самым краешком. Какие удивительные события вселенского масштаба они подтолкнули своим вынужденным посредничеством.

— Итак...

Подошедший сзади был мягок, вкрадчив и отвратительно неискренен. Настолько, что Октавиану захотелось убить гостя просто из уважения к высокому искусству лжи.

— Все в сборе. Представители Коллегий ждут. Охрана готова, — констатировал гость. — Ваша очередь.

Октавиан вздохнул, повернулся всем телом к собеседнику. Заложил руки за спину, незаметно сжал пальцы в кулаки и расслабил, насколько получилось.

Слуги в белых ливреях неслышимыми тенями возникали и растворялись, меняя почти нетронутые блюда, на случай если кому-нибудь захочется отведать то же самое. Распорядитель как будто витал бесплотным духом, пребывая сразу и везде, но ровно в той степени, чтобы не казаться назойливым или хотя бы заметным. Лишь неяркий свет плафонов играл россыпями прозрачных искр в его больших серьгах. Мода Аверитии временами оказывалась весьма причудливой, и здесь в порядке вещей оказывалось то, что в менее утонченных местах сочли бы неуместными. Например, мужская косметика и вызывающие украшения прислуги, демонстрирующие богатство нанимателя. Октавиану это не нравилось. Еще больше ему не нравилось само присутствие слуг, пусть то даже были не просто слуги, а замаскированные телохранители высочайшего класса. В этой зале никто не доверял никому.

— Пора, — требовательно напомнил гость. — Просто передайте ... Ее.

Октавиан вдруг понял, что не может на глаз определить цену одежды собеседника, с чем ранее справлялся безошибочно. Слишком много планет, много людей и категорий цены... Память давала сбой, как ящик стола, в который затолкали слишком много бумаг. Наверное, вот так и выглядит настоящая старость. Тело еще вполне бодро и может выдержать один или два цикла эндокринального омоложения. А вот разум начинает потихоньку сдавать...

Грустно.

Совершенно некстати экзаменатор подумал, что как ни странно, не существует какого-то единого правила касательно вручения Предмета. Слишком высокая ответственность с одной стороны, слишком разные условия с другой. Бывало, подобные вещи вручались в дворцах. А бывало — на поле боя или в смрадных катакомбах.

— Подождем, — решительно вымолвил Октавиан.

— Чего? — паника прорезалась в голосе собеседника, как игла, пропущенная сквозь капельницу и застрявшая на повороте.

Октавиана снова кинуло в холод болезненного озноба.

— Моего настроения, — отрезал экзаменатор, чувствуя, что играет на собственную жизнь. — Оно, знаете ли, непостоянно и переменчиво. Мы подождем.

Это был выстрел наугад, стрела, отправленная в темноту. И он попал.

— У тебя ее нет, — прошептал гость, отступая на шаг, глаза его полыхнули яростью понимания. — Нет...

Он повернулся. Уже не пытаясь держать маску неискренней выдержки, махнул руками, будто намереваясь отдать некий сигнал... Нет, понял Октавиан, скорее пытаясь остановить уже запущенный механизм.

Но было поздно. Распорядитель в белом камзоле с красно-зелеными принтами и бантом в цветах картеля, ни с того, ни с сего замер, подняв обе руки к плечам. Лицо его застыло бледной маской, сквозь которую разом проступили бисеринки пота, как из выжимаемой губки. Бескровные губы дрожали, а за ними постукивали идеально ровные зубные протезы. Распорядителю было страшно. По-настоящему, запредельно, так, что он казался почти обездвижен лютым ужасом.

Но только почти. И в глазах его светился огонь отчаянной решимости.

Когда дрожащие пальцы коснулись серег, Октавиан бросился на пол, стараясь, чтобы гость оказался между ним и живой пси-бомбой. В падении экзаменатор успел выхватить лучемет и даже поймал в прицел диверсанта-самоубийцу, но в тот момент, когда красная точка прицела загорелась на лбу мишени, распорядитель закрыл глаза и вырвал серьги из мочек, словно кольца из связки гранат.

* * *

Двадцать минут. Срок, указанный Октавианом уже превышен на треть часа. Это повод для тревоги.

Тишина... Вернее то, что горожане принимают за тишину — обычный шумовой фон, который не воспринимается ухом, если не концентрироваться специально. Только вот... Уве даже под страхом смерти не смог бы сказать, что здесь кажется подозрительным. Более того, он даже не был уверен, что это не обман утомленного, издерганного ожиданием сознания. И все равно — над прозрачной синевой бассейна, скользя в туманном, призрачном свете, повисла вполне ощутимая тревога.

Что-то не так.

Что-то очень сильно не так.

— ...! — сообщил пустоте Холанн, достал из-под полы куртки пистолет-пулемет.

Уве ругаться не любил и привык избегать обсценную лексику. Ругань всегда казалась ему девальвацией слов, обесцениванием смысла. Но сейчас крепкое словцо представлялось очень уместным. Прямо как магазин на тридцать два патрона, который так удобно вошел в шахту. И откинутая скоба проволочного приклада.

Заныли корни зубов. Потом, буквально через считанные секунды, начали чесаться ногти. Скрип в бусине передатчика стал особенно неприятным, шуршащим, как будто вдалеке разгружали гравий. Холанн моргнул, убеждаясь, что это не случайный обман зрения — подводные светильники замерцали, пульсируя мутной голубизной. Тени поползли из углов, отвоевывая зал у тусклого света.

— Лампа, — вдруг указал под высокий потолок Сименсен.

Сигнальный огонек противопожарной безопасности, искусно спрятанный в лепнине (а может то была и не лепнина, Уве слабо разбирался в декоре), погас, мигнув напоследок, словно точка лазерного прицела. И вот это уже было по-настоящему серьезно. Пожар — самое страшное, что может случиться в замкнутой системе со структурированным грузопотоком и ограниченным числом коммуникаций. Подвесные комплексы Аверитии были далеки по сути своей от космических кораблей, но только не с точки зрения пожарной безопасности. И поэтому отключившая система пожаротушения вопияла надежнее и внушительнее любой сирены — пришла большая беда.

Боргар молча передернул затвор. Металл клацнул как всегда — солидно, надежно, с уверенностью механизма, который совершенствовался, обретая благородную простоту, тысячелетиями. Тихонько звякнула патронная лента в барабане. Затвор в оружии Холанна щелкнул не в пример тише пулеметного, но тоже вполне надежно. Словно аккомпанируя боевому железу, дрогнул потолок, на самой грани слышимости зазвенели хрустальные подвески в многоярусных украшениях, имитирующих пирамидальные люстры. Высоко наверху, за десятками метров металла и пластика, тяжело застонали несущие конструкции, и было очевидно, что теперь это уже не перепад температур на грани уходящего дня и затяжной ночи. Вода в бассейне дрогнула, лизнула низкие борта мягкой волной.