Критика Заблуждений ("Гарнизон-2") обновлено 16.06

— Многое, — согласился Уве, одергивая рукав.

— Мое оружие? — счетовод хлопнул по бокам.

Гайка лишь молча развела руками. Холанн тяжело вздохнул. Странная вещь — сила привычки, бОльшую часть своей жизни Уве прожил, ни разу не прикоснувшись к орудиям убийства. Впервые бывший канцелярский работник взял оружие в руки два года назад, а сейчас без него чувствовал себя как не-святой мученик в окружении еретиков с жертвенными инструментами. Что ж, оружие преходяще, Божественный дал, Божественный позволил утратить и даст новое в своей бесконечной милости. Но с пистолетами было бы лучше.

— Посмотрим, насколько глубока эта жопа. Рассказывай. Что я пропустил?

Паломнику все-таки удалось открыть 'следовой' портал, прежде чем Материум растворил в себе следы, оставленные вражеским колдуном. Удалось и продержать призрачный проход так долго, чтобы беглецы успели сбежать. Мрачный, по-своему ироничный парадокс заключался в том, что конфиденты могли рассчитывать лишь на удачу и могущество нечестивого псионика. Чем сильнее тот был, тем более стабилизированный портал мог создать для себя. И соответственно тем больше имелось шансов на то, что конфидентов, рискнувших пройти следом, не отправит вглубь планетной коры или сердце ближайшей звезды. Ведь в Джабраиловом пространстве нет расстояний и направлений в человеческом понимании.

Им повезло. Сила колдуна, ранее позволившая ему победить в схватке, теперь спасла беглецов, материализовав их даже в пределах Аверитии. Последовавшее затем собирание двух разрозненных групп Туэрка описала крайне скупо, но Холанн понял, что приключение вышло еще то. К счастью помогла общая городская суматоха, вызванная катастрофой в гостиничном комплексе. По странным и непонятным для имперцев основаниям она вылилась не в строжайший пропускной режим с массовыми проверками документов и рейдами цензоров, а в какое-то непотребство с массовыми толпами на трехмерных коммуникациях Аверитии. Затеряться оказалось легко, добраться до полевой базы автономной группы конфидентов — тоже. Так две группы наемников Апологии Веры, наконец, полностью объединились.

Первым и естественным порывом уцелевших было, разумеется, немедленно связаться с кураторами и запросить помощь. Как ни странно, сдерживающим элементом в данном случае оказалась не Дживс, которой по долгу прежней службы полагалось быть параноиком, а паломник. Монах рассудил, что, во-первых конфиденты попали в очень мутное дело. А во-вторых — и это главное — случиться все то, что случилось, могло лишь в одном случае...

И в воздухе отчетливо проступило несказанное, но очевидное слово.

Предательство.

Встреча представителей нескольких Коллегий на нейтральной территории, заведомо могла произойти только в обстановке абсолютной секретности. Но враги точно знали — кто, где и когда. И если атаки псиоников были понятны и по-своему логичны, то поведение цензоров Эпархии, прибегнувших к открытому терроризму на опекаемой территории, казалось абсолютно необъяснимо. Чистки планетарных руководств начинались и по меньшим поводам. Так что если Божественный явил свою милость, уберегая служителей Церкви от ужасов Искажения при самоубийственном путешествии через следовой портал, было бы, по меньшей мере, глупо испытывать Его терпение, рискуя добровольно предать себя в руки изменников веры.

Дальше вышла некрасивая сцена, поскольку на одной чаше весов были здравые и логичные мысли паломника, а на другой — тяжело раненый Сименсен и беспамятный Холанн с признаками обширного инсульта. Две вполне ощутимые жизни против возможной, еще только предполагаемой измены. Дело шло к тому, что небольшая группа уменьшится, по крайней мере, еще на одного человека, поскольку Дживс сохранила лучевой пистолет, но и монах производил впечатление непростого бойца, пусть даже его посох выгорел в пламени колдовства.

И в этот момент демонолога поддержал Александров. Вспоминая в лицо медика, Холанн отчетливо представлял, насколько тяжело дался тому выбор. Человек, посвятивший себя спасению жизней, добровольно согласился рискнуть сразу двумя. Причем не сторонних пациентов, а соратников и настоящих друзей. Но военного врача вела безжалостная логика профессионального хирурга.

Одна против двух, Леанор сдалась, но трещина пробежала между соратниками по группе. А Холанн, слушая, подумал — возможно, Туэрка не ошиблась, когда мимоходом заметила, что, кажется, бывшего цензора и бывшего стажера связывает не только бывшая служба.

Объединенная группа затаилась, выжидая и буквально зализывая раны. И тут Холанн очень кстати, наконец, пришел в себя.

Новое убежище группы располагалось в жилом модуле, сделанном из нескольких контейнеров для крупногабаритных космических перевозок. Эти конструкции были отработаны и доведены до идеала тысячелетиями эксплуатации, ребристые ящики из прессованного мусора и пластика, армированные сталью, служили веками, а затем, будучи изношенными до полной потери функциональности, продавались 'вниз', на планеты под склады и жилье для невзыскательных потребителей.

Судя по жилью и шуму за тонкими стенками без окон, танбрандцы переехали на много уровней вниз, туда, где уже заканчивался комфорт верхних ярусов Аверитии, но еще не начиналась зона подземелья, отравленного токсичными стоками и отходами производства. Здесь располагалась промышленная зона, основные транспортные терминалы подземных трасс и уйма коммуникационных развязок. Лучшее место, чтобы затеряться, хотя бы на время.

В контейнере, игравшем роль импровизированного зала совещаний, не было ни стола, ни стульев, лишь несколько ящиков, на которых полагалось сидеть. В центре контейнера, прямо под стандартной лампой со светящимся газом, стоял здоровенный мотор-цикл на двух широких колесах, которые будто сняли с бронемашины, настолько те были широкими, с жесткими зацепами. Агрегат казался сложным и к тому же трансформируемым, во всяком случае, шарниров и торчащих деталей в нем было многовато для обычной техники. На единственном сидении из потертой, но качественной кожи лежал знакомый Холанну пенал с кольцом из то ли сургуча, то ли пластичной керамики и простой печатью. Похоже, таинственный предмет по-прежнему никто не хотел брать в руки.

Как-то так вышло, что собравшиеся разбились на две неравные части. По одну сторону танбрандцы, те, кто остался под рукой Октавиана после 'войны прецедента' в синих джунглях. Уве, Гайка, Леанор Дживс, медик Александров, танкист Иркумов, инженер-археолог Керлан Лейс и вольный (то есть не служащий Спирит Машине) математик Бозон-Вердюра. Боргар, который все еще не пришел в себя, лежал за стеной под капельницей, сымпровизированной военным хирургом из подручных материалов — пустой бутылки, мотка проволоки, резинового жгута и прочего мусора. Напротив, по другую сторону двухколесного чудища, сели владельцы 'базы' — мотор-циклист и дервиш. Механизированный рыцарь не выпускал из рук телескопическое копье, пока что собранное. Воин даже не пытался казаться дружелюбным, бросая мрачные взгляды из-под длинной белой пряди, ярко выделявшейся в черных волосах, стриженных 'под горшок'. Его напарник, без затей именующий себя 'Пастырь', тоже сидел, утвердив меж расставленных ног посох. Теперь это была просто длинная крепкая палка с металлическим навершием, к тому же обожженная до черноты, лишенная даже капли псионической мощи. Но в руках дервиша длинный молоток имел вид грозный и на редкость внушительный.

Холанн оглядел собрание слева-направо, затем наоборот, справа-налево. Иркумов хмыкнул, Александров привычным жестом причесал пятерней широкую бороду. За минувшие годы хирург, прежде бривший голову до зеркального блеска, отпустил роскошную шевелюру и теперь смотрел на окружающий мир как через окошко с узкой шерстяной рамой. Дживс ничего не сказала, глаза у нее покраснели, веки опухли, как у человека страдающего конъюнктивитом или просто много плакавшего в последние часы.

Дервиш переглянулся с механизированным рыцарем, скорчил неприятную рожу.

— Ну что, — пробасил он. — Давайте, наконец, знакомиться по-человечески, что ли...

Прозвучало это без особого энтузиазма, но и не слишком враждебно. Холанн подумал пару мгновений и решил, что видимо ломать лед взаимной подозрительности и неприязни придется ему. Уве встал, одернул рубаху, которая болталась на худом теле, как накидка пончо. Судя по размерам, одеждой со счетоводом поделился паладин, потому что в рубаху с плеча дервиша Уве мог бы завернуться целиком, как в спальный мешок. К воину Холанн и двинулся, обходя мотор-цикл, протягивая на ходу руку.

— Уве Холанн, счетовод и бухгалтер. Прозывают еще Комиссаром, но то давняя история. Конфидент Апологии Веры, был в подчинении экзаменатора Коллегии Критики Заблуждений Октавиана.

После секундной паузы паладин поднялся и сжал протянутую руку, крепко, почти до хруста. Пожатие, да и сам воин сразу напомнили Холанну давно покойного комиссара Тамаса — та же стальная крепость мышц без ярко выраженного атлетического сложения.

— Родерик. Сэр Родерик, механизированный паладин и свободный наемник, — назвался копейщик. — Был временным конфидентом у некой персоны из Коллегии Поощрения Добродетели и удержания от порока.

— Демонологи, — уточнил Холанн. Дервиш ограничился утвердительным кивком.

— Был?

Персона погибла вместе с вашим ... Октавианом.

— Значит экзаменатор наш ... того, — буркнул со своего места Иркумов.

— Совершенно определенно, — сказал 'сэр' Родерик.

В последовавшем далее коротком диалоге прояснились еще некоторые интересные вещи.

Пастырь и Родерик были в какой-то мере коллегами-близнецами танбрандцев, но от другой Коллегии и несколько ином статусе. Действуя под видом странствующего цирка из двух человек — эквилибриста и музыканта — они заранее прибывали на место и 'вживались', играя роль крайнего резерва на самый черный день. Так было и в этот раз — паладин и дервиш отыграли как по нотам свои роли, заработали некоторую популярность, а паломник еще нес слово Божье в массы конфедератов, устраивая моления с проповедями для бедных и детей.

Затем они получили от своего господина недвусмысленный и очень странный приказ: в случае срыва подготавливаемого мероприятия не думать о патроне, а бежать со всех ног и выручать группу конфидентов Октавиана из двух человек. Причем любой ценой выручать, не считаясь ни с чем, если же не выйдет, то, по крайней мере, забрать некий Предмет, коим обладает 'самый мелкий'. Зачем спасать и чем так ценен Предмет — демонологи не знали, но приказ скрупулезно выполнили. О сути акции, которая оказалась столь масштабна и закончилась грандиозным провалом, коллеги по профессии тоже не ведали или предпочитали делать вид, что не ведают. Впрочем, Холанну показалось, что монах и паладин точно так же удивлены и так же не понимают суть происходящего. Особенно, почему явный акт терроризма был официально представлен трагической техногенной катастрофой.

— Ясно, вымолвил, наконец, Уве, понимая, что запутывается еще больше. — Ладно... Итого, нашим патронам как следует навалял непонятно кто, цензоры Эребуса сошли с ума, вокруг измена и предательство, мы на вражеской территории и вынуждены скрываться, — продолжил Уве логическую цепочку. — И это значит... — счетовод потер виски, собираясь с мыслями, голова по-прежнему не отпускала странностью, ощущением, что разум Холанна не привязан к телу, находясь где-то в стороне, так, что между намерением и действием проходит некоторая пауза. Ничтожно малая, совершенно невидимая со стороны, однако едва-едва ощутимая сознанием.

— Это значит, что мы вернулись на войну, — решительно подытожил Комиссар.

— Праведный муж радуется, коль силы Зла плетут против него козни, — наставительно пробасил Пастырь. — Ведь это значит, что его признали достойным испытания Веры.

— Ага, — согласился без особого энтузиазма Холанн. — А теперь объясните мне кто-нибудь, наконец, что это за ...

Он молча указал на пенал, кажущийся еще более внушительным и официальным под сине-зеленоватым светом газовых ламп.

— У Октавиана руки едва ли не тряслись, когда он мне это дал, — сообщил Уве, умолчав про съеденный экзаменатором листок. — И Владимир повел себя как-то странно, едва увидел печать.

— Владимир узнал его, — вступила в беседу Леанор. Голос ее звучал почти ровно и почти спокойно, но Холанн за два года успел неплохо изучить коллегу и выловил в ее словах нотку ... непонятно чего. Сложную смесь опасения, причем не за себя, а также бесконечного удивления.

Да что же это за штука такая?

— Цензоров обучают сложностям ... — Дживс замялась, подыскивая нужное слово. — Особенных актов волеизъявления высших административных инстанций. Мы должны уметь дать точную правовую оценку многим вещам, в том числе и деяниям, связанным с некоторыми проявлениями воли Халифа.

— Воли ... Халифа? — раздельно повторил Уве, истово надеясь, что ослышался.

— Да, — мрачно подтвердила Дживс. — В том числе касающихся Высших Милостей. Вот это, — она указала на пенал. — Фетва. Самый важный документ на планете.

— Судя по тому, как старательно ее пытались перехватить, — вздохнул Александров. — Как бы не во всей феме.

— И что же такое Фетва? — спросил Холанн, решив ничему не удивляться?

— Есть две Высшие Милости, которые может даровать лично Халиф, — начала рассказ Леанор. — Вне законов и традиций...

Глава 7

Всю жизнь Экуменической Империи Людей определяли Законы. Суровый, но справедливый кодекс тысячелетней теократии, охватывающий все мыслимые области, вооруженный множеством прецедентов, досконально изученных 'мавлави' — высшими толкователями канонов права и веры. От рождения и до смерти каждая минута бытия любого гражданина, вплоть до самого Халифа, была измерена и предписана. Одни называли эту стройную систему поощрений и запретов счастливыми берегами, что устремляют к полезным достижениям и оберегают от гибельных искушений, другие — клеткой, умаляющей само понятие человека и свободы воли. Однако никто не сомневался, что Закон и есть Империя.

Однако...

Однако существовали два явления, две особенные практики, резко выбивавшиеся из общей традиции. Называли их словами, пришедшими из глубокой старины — Баракат и Фетва, высшие милости, даруемые только и исключительно Халифом, лучшим из людей, наместником Божественного Императора и временным хранителем Его наследия.

Баракат был наградой, благодеянием, вручаемым за экстраординарные успехи, проявление мужества и прочие достижения, описываемые со всевозможными приставками 'сверх-сверх'. При этом Баракат нельзя было получить за прямое исполнение своих обязанностей, предписанного долга и тому подобное. Генерал, выигравший тяжелейшую кампанию, следователь, разоблачивший планетарный заговор, поэт, создавший уникальную оду Императору — все они награждались в установленном порядке, соответственно законам и по справедливой традиции. Баракат же даровался лишь за то, что человек делать был не обязан, однако сотворил, превзойдя все мыслимые ограничения и запреты.

Фетва же являлась оборотной стороной, темным полюсом Бараката — то было прощение величайших грехов и преступлений. Причем не просто амнистия, нет. Одарение Фетвой как будто омывало злодея животворной водой, оно предписывало в буквальном смысле забыть, стереть из памяти и всех архивов Империи следы преступной деятельности одаряемого, до последней строчки. Преступник, еретик начинал жизнь с чистого листа, какие бы чудовищные поступки не тянулись за ним гнилостным шлейфом. И на страже этого оказывался весь правоохранительный аппарат Империи — нарушение предписаний Фетвы каралось чудовищными, запредельными карами, причем с коллективной ответственностью и наказанием до третьего колена.