Критика Заблуждений ("Гарнизон-2") обновлено 16.06

Хрустальный мир заколебался, светлый потолок подернулся рябью, утратил сеяющую прозрачность, с него начали осыпаться осколки, тающие прямо в воздухе. Колонны задвигались, напряглись, будто мышцы, притягивая потолок.

— Тебе пора. Мы многое обсудили. Ныне тебе предстоит совершить самый важный выбор в жизни. И его ты сделаешь сам, без помощи, без давления.

— Чтоб ты сдох... — с ненавистью выдохнул Уве, впившись темными, расширенными зрачками в собеседника. — Чтоб ты подох, мерзкий паразит, вор мозгов, еретичная тварь.

Иллюзорная вселенная рассыпалась на глазах, сквозь ее осколки проступал мир настоящий, Уве чувствовал, как возвращается в безрадостное 'здесь и сейчас', к недовольному Александрову и его игле.

— Поздно, друг мой, твое напутствие запоздало, — донесся сквозь хрустальный дождь глас Буукка. — Ведь я уже умер. Три с половиной века назад.

— Электрики-любители, — пробурчал хирург и посмотрел на Холанна. Счетовод сильно вздрогнул, с длинным всхлипом глотнул воздух, будто не дышал, по крайней мере, пару минут, и очумело крутанул головой. Медик отметил неестественно расширенные зрачки пациента. Наморщил высокий лоб, прикидывая, что могло вызвать такую реакцию, ведь опиатами он пациента не пользовал.

— Током ударило? — спросил Александров. — Сильно? Тут ... малость ... перемкнуло.

Уве молча смотрел на него, и от этого взгляда хирургу становилось не по себе. Холанн как будто смотрел сквозь него, такие глаза медик видел у смертельно раненых, которые уже ступили за грань жизни и видели слепым взором такие вещи, которые смертному видеть не нужно.

Секунды шли, хронометр на руке Александрова отмеряли уходящее время, секундная стрелка бежала по кругу, отмеряя секунды странной, ненормальной тишины. Уве все так же, не мигая, смотрел на хирурга. Александров почувствовал дрожь в руках, остро захотелось снова ткнуть Комиссара иглой, чтобы уларом тока выбить из ненормального ступора. Хотя ступора ли ... Сейчас Холанн больше напоминал человека, чья психика перегружена обилием информации, а также необходимостью принимать суровые решения. Обычно такое давление и стресс приводят к срыву или апатии, параличу воли. Иногда к органическим поражениям мозга.

Медик протянул руку к голове Холанна. За мгновение до того, как Александров щелкнул пальцами над ухом, счетовод моргнул и посмотрел на хирурга почти нормальным взглядом. Только прибавилось крошечных точек от микроскопических кровоизлияний.

— Ты в порядке? — спросил медик. Вопрос звучал невыразимо пошло и затасканно, должно быть он так звучал и тысячелетия назад. Однако ничего лучше на ум сразу не пришло.

Холанн медленно сглотнул, острый кадык двинулся под сероватой кожей как острый камень.

— Да, — сказал Уве. — Все в порядке.

Помолчал несколько мгновений и добавил:

— Со мной все хорошо.

Глава 13

Инженер-археолог Керлан Лейс поправил очки, немного подумал, снял их совсем и почистил дужки обрывком салфетки. С этими линзами в тонкой оправе инженер не расставался со времен Танбранда. За минувшие пару лет, в которые уместилось больше событий, чем во всей прошлой жизни археолога, пластмассовые накладки на дужках растрескались и поломались. Голый металл потихоньку окислялся и пачкал уши зеленью, а линзы помутнели от частой протирки неподходящими тряпками. Давно пора было сменить оптику, но Керлан слишком к ней привык. Ему казалось, что новые очки могут подвести в самый неподходящий момент, так что — потом, как-нибудь потом. 'Потом' регулярно откладывалось и можно сказать, очки старели вместе с хозяином, по ходу суровых испытаний и неприятных приключений.

Археолог закончил чистку, глянул вокруг невооруженными глазами. В контейнере они бодрствовали вдвоем — с математиком Вердюрой. Недоучившийся студент, бухгалтер и программист алгоритмов зенитных ракет корпел над стопкой документов, пытаясь свести грустный баланс труппы. Вообще-то подобными вещами следовало заниматься Холанну, но счетовод после встречи с колдуном был как не в себе, так что заниматься тоскливыми числами пришлось не Уве, а математику. Бозон корчил рожи, кусал карандаш и вообще являл миру образ крайне мрачный, недовольный жизнью. Впрочем, делал он это молча, так что никому не мешал. Все прочие расползлись по углам для сна, кроме Пастыря.

Дервиш пробурчал, что ему надо помолиться в одиночестве, взял старую кожаную сумку, накинул поверх робы паломника теплый войлочный плащ и ушел. Причем оставил черный обугленный посох, с которым прежде не расставался ни на миг. Инженер обратил внимание на тяжелый взгляд, которым проводил напарника меха-рыцарь. Родерик словно знал что-то скверное, подозрительное, ведомое лишь им двоим — паломнику и рыцарю — однако оставил это знание при себе и не остановил дервиша.

Керлан водрузил очки обратно и прикрыл глаза, наслаждаясь тишиной. Точнее более низким уровнем шума, поскольку Аверития полностью не умолкала никогда. Инженер подумал, насколько все-таки похожи, но притом различаются Танбранд и Город-в-Дыре. Два мегаполиса, стоящие на миллионах тонн стали и бетона. Две циклопические конструкции, обладающие подлинной трехмерностью, где высота — полноценная составляющая городской архитектуры. И при этом столько нюансов, отличий, специфических решений... Керлану хотелось бы остаться здесь подольше, изучить Аверитию, возможно поработать бок о бок с местными коллегами, разделить с ними собственное занние и приобщиться к чужому. Мечты, мечты... Как и все остальные танбрандцы, Лейс более не принадлежал себе, отныне и до неопределенного будущего его жизнью распоряжалась Защита Веры.

Инженер отрыл глаза, вздохнул, опять взглянул на математика. Бозон то и дело отбрасывал за уши длинные волосы, беззвучно ругался — истолковать по-иному энергичные движения губ не представлялось возможным — и в целом корпел. Керлан подумал, что ему тоже пора вернуться к работе и погрузился в изучение документов. Они хранились в последней папке и представляли собой уже не выдержки из старых протоколов, а собственные наброски покойного Октавиана. Оперативные наметки и планы Боргар оставил себе, однако среди бумаг нашлись интересные схемы, явно какие-то городские планы. В них и пытался разобраться инженер-археолог. Пока что выходило ... неоднозначно. Общую суть Лейс уловил, что именно указано в чертежах — понял, однако, чтобы сложить мозаику не хватало самого главного.

— Точка отсчета... точка отсчета, — пробормотал себе под нос инженер.

Бозон вздрогнул, поднял голову и покрутил ей в поисках нового звука. Длинные пряди снова разлохматились и закрыли обзор. Математик опять вступил в короткую борьбу с непослушными волосами, от чего Керлан едва заметно улыбнулся. Математик был ... забавным. Человек, застрявший в студенческом угаре и веселье, которого даже страх гибели не мог по-настоящему запугать. Инженеру вспомнилось, как они с Боргаром забили каюту Бозона награбленными в библиотеке учебниками, попутно описав случайному попутчику, во что он ввязался и сообщив, что у недоучки есть ровно сто четыре дня — и ни одним больше — чтобы стать настоящим специалистом.

И ведь стал же ... Алгоритм, написанный студиозом, не стал вершиной прикладного программирования, но свое дело сделал, пусть и не с первого раза. Атомный беспилотный разведчик наемников они тогда сбили... Только благодаря этому 'злобные карлики' сумели протащить через перевал старую артиллерию и — главное! — снаряды. А без пушек Сименсен мог сколько угодно наводить ужас на патрули и карательные отряды противника в синихджунглях, но штурм укрепленного лагеря не имел шансов.

Сименсен и Холанн... Теперь мысли инженера перескочили на эту странную пару — слегка безумный дуэт, на редкость гармонично дополнявший друг друга. Командир и комиссар. Тот, кто строит планы и тот, кто ведет людей за собой. Только вот командир теперь изувечен и вряд ли сможет опять возглавить группу. Тем более, что Родерик и Пастырь, похоже, подчиняться никому не собираются.

Что с ними будет?..

Стараясь забыться, отогнать невеселые думы, Керлан снова расправил чертеж, готовясь погрузиться в работу. А Бозон уснул прямо за столом, склеенным из пластмассовых трубок и толстого гофрированного картона. Длинные волосы разметались поверх смятых бумаг, исчерканных графитовой палочкой. Инженер-археолог снова улыбнулся, добродушно, почти отечески. И нахмурился, вновь погрузившись в неразгаданную загадку мертвого инквизитора.

* * *

Пастырь ушел далеко. Так далеко, как только смог, через лабиринт уровней, крутых лестниц, подъемников и качающихся на цепной подвеске переходов. Дальше, еще дальше, а потом еще немножко. От Родерика, от новых 'коллег', от людей вообще.

На небольшой пересадочной станции ему предложили составить компанию в 'пуле' — вагончике скоростного трамвая-монорельса для четверых пассажиров. Молодые люди — парень и две девицы, приглашающе махали и улыбались. Возможно, им требовалось напутствие божьего человека, а может быть привлекла экзотичность паломника. Дервиш покачал головой и зашагал дальше по чуть пружинящему решетчатому помосту, молодежь расстроилась и проводила Пастыря недовольными гримасами. За спиной с шипением закрылась широкая дверь вагона — непривычная, открывающаяся вверх и вперед, над крышей, как забрало старого шлема Родерика. Трамвай двинулся. Пастырь запахнул плотнее накидку и пошел дальше, опускаясь все ниже и ниже по многоуровневой паутине.

Людей попадалось немало, но все же в разы меньше, чем дервиш привык видеть в больших городах. Сказывалась специфическая организация подвесной жизни и то, что Аверития жила в двойном ритме. Один — административное деление времени, близкое к стандарту Святой Земли. Другой — астрономические сутки самой планеты, называемой Октогинта, длящиеся триста восемьдесят земных часов. 'Днем' Аверития бурлила жизнью и напоминала муравейник, в том числе и обилием толп, перемещавшихся вверх-вниз. Среднее время сна падало до трех-четырех часов в административные сутки, каждый гражданин, как будто изо-всех сил, торопился жить. Затем солнце уходило за горизонт, тьма опускалась на вымороженную, отполированную снежно-пыльными бурями поверхность, где выживали только лишайники и простейшие микроорганизмы. Аверития тоже засыпала, набираясь энергии перед следующим всплеском дневной активности.

Среди встречных преобладали квалифицированные рабочие и клерки ниже среднего звена. Рабочие носили забавные недо-комбинезоны — широкие штаны с обилием карманов, переходящие в передник на помочах. Стандартные робы административных служащих, привычные в любом уголке Экуменики, здесь не прижились, вместо них аборигены предпочитали носить специфического кроя пары из однотонных штанов и коротких курток, которые, якобы, вели историю еще из времен Старой Земли, которая тогда не была Святой. Многие встречные склоняли головы перед служителем Церкви — плащ скрывал рясу паломника, однако не полностью. Дервиш отвечал благословением, но механически, привычным жестом, поскольку мысли его были заняты совсем иным.

Через полтора-два часа пути — хронометра у Пастыря не было — и несколько уровней вниз, паломник нашел место, которое показалось ему более-менее приемлемым. Здесь начинались районы 'клеток' — объемных решеток с перекрытиями, где люди обживали не контейнеры, а клетушки, разделенные пластиковыми листами или просто занавесками из клеенок и прочих отходов разнообразной промышленности. Было много — еще больше обычного — труб всех мыслимых калибров и назначений, коробов с проводами и прочей инфраструктуры. Среди прохожих часто встречались преступные личности — как правило, их отличала местная криминальная мода — шайбы, вставленные в крылья носа, превращавшие часть лица в безобразный свиной пятачок (да, Пастырь знал, что такое 'свинья'). Не раз и не два паломник ловил настороженные, оценивающие взгляды, которые незримо выворачивали карманы, однако связываться с божьим человеком таких размеров потенциальные злодеи опасались. Так что дробовик на веревочной перевязи под плащом и разделочный нож в правом сапоге не пригодились.

Наконец Пастырь нашел то, что искал — укромное место, где можно было рассчитывать на уединение, вдали от любопытных глаз. Небольшая площадка из сваренных прутьев тонкой арматуры незаметно укрылась между вертикальным коробом с электрокабелями и шахтой технического лифта. Короб оказался частично демонтирован, кабели обесточены. Лифт также не работал до утра, о чем свидетельствовала кривая, написанная от руки табличка. Никто из местных и не подумал что-нибудь скрутить или поломать — на Аверитии страшнее всего была не служба сбора податей или инквизиция, а техническая полиция. И общее понимание всех жителей, что свинченная гайка сегодня равняется техногенной катастрофе завтра. Техновандалов обычно убивали на месте сами же граждане.

Пастырь снял плащ, расстелил его, аккуратно сложив ковриком. Опустился на колени, чувствуя мягкое тепло войлока. Сложил руки в шихабе и прочел кроткую молитву, прося Божественного уберечь душу от искушения. Прошептал сам себе достоверный хадис о пустыннике, силе веры и соотношении большого зла с малым. Как обычно в такие минуты, Пастырю было неловко и очень стыдно перед Императором, а главное — донимал вопрос о позволительности намерений. Кроме того, следовало признать, что в последнее время паломник слишком часто обращался к Другой Стороне, это было аморально и просто слишком опасно. Но другого выхода дервиш сейчас не видел. Его обуревали сомнения, подозрения и тяжелые предчувствия. Рассеять их представлялось возможным лишь при помощи запретной практики. Запретной для нелицензированного, необученного, 'природного' псионика.

Скрипел металл, снизу непрерывно дуло, и если бы не подстилка, дервиш уже продрог бы. Вокруг тихо стонали конструкции — продолжалась деформация от перепада суточных температур. Закрыв глаза, легко было предположить себя высоко в горах, рядом с подъемником-фуникулером. Ощущение громадной высоты сохранялось, несмотря на то, что куда ни глянь, везде глаз наталкивался на преграду. Окружающий мир дробился мириадами мелких деталей и элементов технического ландшафта, однако вездесущий ветер, шум и непередаваемое чувство объема настойчиво подсказывали истинное положение дел.

Усилием воли Пастырь изгнал сомнения, сосредоточившись на текущем мгновении. Очень сильно не хватало посоха, но после встречи с Буукком аккумулятор псионической энергии частично утратил силу и к тому же разладился. Его присутствие могло помешать, а в худшем случае сработать маяком запрещенных манипуляций с Искажением, наведя местных инквизиторов.

Паломник закрыл глаза, достал из сумы три связанных клейкой лентой зажигательные гранаты, сделанные из шахтерских термитных запалов — оружие кустарное, однако мощное и надежное. Повесил на шею, как жутковатый религиозный символ, проверил, легко ли будет вырвать предохранительное кольцо. Как обычно попросил, чтобы это не понадобилось, и Зло, искажающее душу и тело, вновь миновало скромного монаха, милостью Божественного — Защитника и Отца всех людей. Затем дервиш порылся в глубоком кармане и вытащил горсть игральных костей. Перебрал крошечные — не больше ногтя — кубики в широких ладонях, слушая сухой шорох. Точки давно стерлись от времени, для игры и гадания кости не годились, однако этого от них и не требовалось. Пастырь использовал кубики для концентрации, вместо карт Таро, по старой привычке.