Критика Заблуждений ("Гарнизон-2") обновлено 16.06

Огонь обжигал, кожа шла пузырями, легкие задыхались. Шипела огромная лужа крови, которая натекла из-под псионика и теперь заливала угли. Паладин, матерясь и посинев от натуги, наконец перекинул через плечо безвольное тело Боргара и пробился сквозь мерцающий воздух, как через стену из прозрачного сиропа. Исчез.

— Пошла! — гаркнул паломник. Посох уже потихоньку горел, стальная перекладина раскалилась.

'И черт с ним'. Мысль была недостойной цензора, пусть и бывшего, да еще не закончившего практику. С другой же стороны у танбрандцев имелось мало причин вспоминать экзаменатора добрым словом, особенно после 'Ведьминого свиста'. Так что — и черт с ним. После помянем. Может быть. Если останется кому.

Идти было трудно. Уве хоть и оставался низкорослым и легким, тащить себя не помогал. Затем стало еще труднее, когда густой, как студень, воздух начал тормозить каждое движение. Тьма затопила все вокруг, на очередном вдохе Дживс поняла, что вдыхать больше нечего, остался лишь всепоглощающий огонь, который свободно льется в грудь и сжигает каждую альвеолу.

Позади что-то оглушительно хлопнуло, зарычал совсем уж нечеловеческим голосом паломник.

А он успел? — подумала Дживс.

Последняя мысль Леанор оказалась проста и бесхитростна. Сейчас они наверняка умрут. Но если выживут — надо обязательно разыскать и убить всех, кто...

А дальше была только тьма с запахом кипящей крови.

Глава 6

'Они убили его'

'Убили...'

Слова, кругом слова... Они жили собственной жизнью, оживая и распадаясь в сплетении букв. Буквы являлись всем, они передавали действие, цвет, звук. Все в бесконечной вселенной вокруг Холанна было только лишь буквами и словами. Слова складывались в предложения. Сплетались сложными арабесками панлогоса и еще каких-то неизвестных наречий, которыми счетовод не владел, но понимал, как будто писаные фразы сами нашептывали ему на ухо свое содержание.

'Серторий Буукк' — гудело под сводами черепа, где все стало очень просторно и гулко.

'Буукк... Буукк...' — ответило писаное эхо.

'Запомни мое имя...'

Уве хотел закричать, и не мог. Казалось. В этом мире может существовать только нарисованное, отраженное в буквах, так что звук умирал в горле, не родившись, потому что написать крик Холанну было нечем.

'Мое имя — Серторий Буукк. Я был конфидентом Апологии Веры. Специалистом по бухгалтерским операциям. А потом они меня убили. Три пули в голову от коллег по нелегкому труду'

Будь ты проклят, подумал Уве. Не желаю знать, кто ты и что ты такое. И как тебя убили — тоже.

Где я?.. Я умер? Или ранен и брежу в госпитальной палате?

Где Туэрка?

'Ты здесь. Потому что Duobus in unum, друг мой. Скоро ты поймешь'

Я тебе не друг.

Уве было очень холодно. И очень мерзко. С самого рождения будуший счетовод воспитывался в отвращении к любой ереси, к любому проявлению темных, запретных, оскорбляющих Божественного сил и знаний. А сейчас Холанн чувствовал, что скверное окружает его, свободно проникает сквозь душу, унося с собой частицы самого естества, неоскверненной души, как мутный поток уносит частицы земли, подмывая берег с цветущим садом наверху.

Ты демон. Джинн, что приходит во сне, чтобы отравлять душу и губить тела. Прочь от меня.

'Нет. Строго говоря, я марид, хотя ты пока не понимаешь разницу. После. Всему свое время. Они убили меня, но ты жив и здравствуешь. Возвращайся'

Это было похоже на удар кувалдой, прямо в лоб. Так, что череп разлетелся на куски и поочередно вылетел из этой буквенной реальности. Сначала затылочная часть, затем...

— Тихо, Комиссар, тихо. Все хорошо.

Он кричал, кричал сквозь что-то плотное, закрывающее рот. Пытался прокусить жесткую ткань и не мог. Захлебывался стоном и нехваткой воздуха.

— Наконец-то... Приходишь в себя. Дыши.

Сначала пришло ощущение твердого предмета под шеей. Плотный валик, приподнимавший голову. Затем — холод на лице, что-то мокрое, прохладное. Капли стекали по лицу, попадали на губы, оставляя кислый привкус. Тряпка? Компресс?

— Ты живой.

Голос надвигался откуда-то сверху и со стороны. Тряпка сползла с лица, хотя нет, ее сняли. Холанн почувствовал, как чьи-то пальцы быстро, профессионально коснулись кожи, нажали точки у крыльев носа, уголков губ и переносицы. Это казалось больно, на грани терпимого. Боль приводила в чувство, выталкивала из забытья.

— Лежи спокойно, это ...

Последнего слова Уве не понял. Но стало еще немного легче. И голос показался знакомым. Когда боль подступила к самой границе терпимого, невидимый реаниматор внезапно отвесил пациенту пощечину и громко сказал в самое ухо, так, что слова его прозвучали громом:

— Подъем! Послужи Божественному сегодня, ибо завтра ты умрешь!

Уве сел на кровати... Нет, на доске из старого, выцветшего от времени и пронизанного мелкими трещинами пластика. Доску водрузили на два жбана из-под краски, подняв над полом из рифленых металлических листов. Над головой низко-низко подтекал ржавчиной такой же потолок.

— Всегда работает, — удовлетворенно выдохнул Александров, протирая ладони не слишком чистым полотенцем. — Истинно говорю вам, армия собирает квинтэссенцию людской мудрости.

— Ох... — простонал Холанн, сжимая виски. Голова не то, чтобы болела... Чувство было странное, очень странное. Комиссар не мог даже подобрать сравнения. Не боль, не мигрень, не контузия — ничто из богатого набора недугов, с которыми Холанн успел познакомиться, на собственном опыте или чужом. Одно было несомненным — с головой у бывшего счетовода большие нелады.

— Держи, — медик протянул тряпку, щедро смоченную раствором уксуса. — Чем богаты. Хуже точно не станет.

— Спасибо, — механически поблагодарил Комиссар, повязывая компресс. Холодные капли скользнули за воротник, и без того мокрый. Уве отметил, что в небольшой каморке, превращенной в нищебродский медицинский пункт без окон, больше никого нет. Только медик и два его пациента.

— Где мы? Где остальные? Что с Боргаром? — Уве моргнул и понял, что неверно указал очередность. Но медик уже отвечал, правильно расставив приоритеты.

— Владимир, — Александров махнул в сторону второй 'кровати', сооруженной по тому же принципу, только на трех бочонках и с листом под рост двухметрового цензора.

Холанн попытался было встать, но полыхнувший за виском уголек боли настойчиво указал, что идея преждевременная. Уве сжал кулаки, часто сглатывая, пытаясь загнать обратно в желудок подступившую к глотке кислую дурноту. Лежавший навзничь, раздетый Сименсен выглядел ... жалко. И дело было не в его изувеченных руках, с которых медик снял перчатки. Все тело цензора как будто размякло, оплыло. Будто железные мускулы, способные потягаться с гоблой или не самым большим орком, превратились в плотный жир. Над цензором висела импровизированная капельница из бутылки, резинового катетера и проволоки. Все комплектующие имели вид крайне технический и наверняка достались отнюдь не из аптеки. По правде говоря, при взгляде на творческую импровизацию, скрепленную изолентой, на ум сразу приходило слово 'помойка'.

— Жив, но в глубоком беспамятстве, — отрапортовал медик. — Я его кое-как стабилизировал.

— Диагноз? — Холанн неосознанно включил в себе Комиссара, человека, который привык указывать и получать быстрые, точные ответы.

— А вот хрен его знает, — неуставно, однако предельно доходчиво разъяснил Александров. — Никаких физических повреждений я не вижу, но такое впечатление, что все его скелетные мышцы... — медик замялся, подбирая понятные неискушенному собеседнику слова. — Смотри, нервы — это своего рода телефонные линии.

— Да, — кивнул Холанн, морщась.

— Так вот у Владимира часть нервной системы работает как будто в пол силы. Это не затронуло ту часть, которая отвечает за безусловные, рефлекторные действия вроде сердцебиения или дыхания... — Александров помолчал мгновение и честно дополнил. — Или затронуло, но я пока этого не определил в силу ограниченности инструментария.

— Понимаю, — Уве снова кивнул, осторожно и неглубоко, скорее чтобы перебить речь Александрова небольшой паузой. Медик произносил слишком много слишком быстрых слов, больная голова Комиссара едва успевала нанизывать их на шнурок понимания.

— А вот все, что отвечает за осознанную, координированную деятельность, — Александров развел руками. — Это похоже на дегенерацию нервной ткани, словно ее разом состарили лет на пятьдесят. Я не знаю, как такое возможно и что здесь можно сделать.

— Он приходил в себя?

— Нет, слава Божественному.

— ?

— Если я правильно оцениваю характер повреждений, ему будет тяжело двигаться, — честно сообщил Александров, причесывая ладонью изрядно растрепанную бороду. — Как старику с очень серьезным артритом. Это будет ... больно. Очень больно. А наркотиков у меня нет. И еще...

— Что?

— Похоже, перчатки больше не принимают его нервную сигнатуру. Владимиру придется действовать только собственными настоящими руками, ну, пока мы не найдем служителя Спирит Машины, который перенастроит механизм.

Уве помолчал. Подумал. И спросил, совсем не то, что хотел. Слишком страшным казался вопрос, что завис на языке у счетовода.

— А где Дживс? Я думал, они с Боргаром...

Он не закончил.

— Она ... — Александров тяжело вздохнул. Медик хорошо умел врачевать немощь телесную, а вот с душами у него выходило куда хуже. Сказывалась армейская специализация с ее сугубо утилитарным подходом к человеческому материалу.

— Плачет, — выдохнул, наконец, Виктор. — Так, чтобы мы не видели. Она думала, Владу конец. А теперь ждет когда он придет в себя и поймет, насколько изувечен. Насколько теперь бесполезен для путей Божественного.

— Понятно.

— Она здесь, — медик сам ответил на невысказанное. — Туэрка за дверью и ждет. Она волновалась.

Холанн выдохнул, испытывая сложную смесь тревоги и облегчения. Пока Уве рефлексировал, Александров быстро постучал ему по суставам, посветил в глаза маленьким фонариком.

— Что ж, лучше, чем казалось, — констатировал, наконец, лекарь. — Я подозревал инсульт. И сейчас подозреваю, честно говоря. Странная картина. По симптомам тебе в голове как будто разнесло кровоизлияниями половину кровеносных сосудов и выжгло черепномозговые нервы. Однако нет никаких органических повреждений. Ну, кроме шишек и прочего. И ты в здравом рассудке, речь связная. Загадка.

— Впусти ее, — попросил Комиссар.

— Сейчас, — пообещал Александров. — А потом выходите. Мы там собрались. Что-то вроде полевой базы в доме этих ... Есть о чем поговорить.

— Кто из наших? — спросил Уве. Он не закончил, но медик понял.

— Все живы, — успокоил Виктор. — Мы просто не успели вмешаться. Сначала все было тихо, мы ждали команды Октавиана, Иркумов тем временем сел на радиочастоту. Потом... — медик зябко повел плечами. — Потом все очень быстро стало очень плохо. Хотя кому я говорю.

— Это ... — Холанн встрепенулся, провел руками по телу, зашипел, наткнувшись на свежую рану, плотно закрытую повязкой. Откуда появилась новая ссадина, Уве не знал.

— Фетва, — кивнул Александров. — Она у нас. Этот ... мотор-циклист с копьем ее взял у тебя.

— Фетва, — повторил Холанн, катая во рту новое слово. Звучало оно весомо, серьезно. Внушительно. — Они приходили за ней. Убивали друг друга ради нее.

— Да. Дживс знает, что это такое. Цензоры знают, их учат. Но про Фетву после. Я зову Гайку.

— Постой...

— Да?

Холанн вздохнул. Грудь болела, голова тоже. Терпимо, однако, в высшей степени неприятно. И не покидало странное ощущение. Сравнить его было не с чем, в багаже опыта Уве отсутствовало что-нибудь даже отдаленно близкое. Просто ... что-то было не в порядке с головой. Очень сильно не в порядке. Это не являлось болью, скорее ... Холанн запутался в попытках найти аналогию.

— Мы в беде? — просто спросил он, в конце концов.

— О, дружище, — теперь вздохнул медик. — Мы не в беде.

В неярком желтом свете лицо Александрова показалось трагической маской усталости, к тому же исчерченной следами сажи, будто ее стирали сухой тряпкой, забивая в морщины как сухую штукатурку. Пахло дымом и гарью, слабо, но вполне заметно. На одежде медика виднелись заметные пропалины.

— Мы в жопе межзвездных масштабов.

После ухода медика Уве какое-то время лежал, закрыв глаза. В голове было по-прежнему пусто и гулко, иголки боли впились в корни волос и медленно процарапывали череп, но в целом Комиссар чувствовал себя довольно терпимо. Больше всего нервировало странное ощущение чуждости тела, которое то исчезало, то накатывало призрачной волной. Счетовод вздохнул, прерывистый всхлип донесся будто издалека. А затем на лоб опустилась легкая маленькая рука, прохладная, как дуновение ветерка в изнуряюще жаркий день. Некстати вспомнились синие джунгли, вечно пропитанные зловонием гниющей органики. Вспомнились — и сразу канули в забытье, будучи вытеснены без остатка искренней радостью Холанна.

— Здравствуй, — сказал он, не открывая глаз, со слабой улыбкой.

— Здравствуй, — эхом отозвалась Туэрка, и голова счетовода перестала болеть, как будто холодок от ладоней Гайки изгнал все недомогание.

Уве открыл глаза.

— Я тосковал без тебя, — тихо проговорил он, всматриваясь в разноцветные глаза Гайки, словно видел их первый раз.

— И едва не умер, — улыбнулась она, склонившись так, что прядь соломенного цвета волос легко коснулась длинного носа Уве.

— Но я живой, — сообщил он. — Снова живой, как и обещал. Я буду возвращаться, пока ты будешь меня ждать.

— Человек слова, — опять улыбнулась Гайка, нежно ведя кончиками пальцев по скулам и впалым щекам Холанна.

— Мой любимый Комиссар...

Уве опять прикрыл веки, ловя момент, стараясь продлить его как можно дольше. Он жив, лучшая в мире женщина рядом, а все остальное — будет потом.

Потом...

Ее лицо омрачилось тенью грустного понимания, Гайка поджала губы и сообщила:

— Пора.

— Все так плохо?

— И еще хуже.

— Вот за что я тебя люблю... — Уве сдерживая стон, приподнялся и сел, потирая худые голые плечи. Все тело болело и вопияло, как будто его хозяин много часов просидел в тесном ящике, скрюченный в три погибели. — В числе прочего...

Он замолчал, мигрень снова напомнила о себе, легонько, но ощутимо. Туэрка передала Холанну рубаху из плотного материала с мелким ворсом, раскрашенную в трехцветную клетку. Рубаха была явно с чужого плеча и раза в два больше нужного, однако, чистая и приятная на ощупь.

— Просто потому что любишь, — сказала Гайка, и этого оказалось достаточно.

Уве медленно натянул рубаху, затянул две подшитые лямки, игравшие роль пояса, со второй попытки застегнул крупную пуговицу. Суставы все еще ломило, но, в общем, тело более-менее слушалось. Зато лицо энергично сообщило, что его совсем недавно чем-то сильно били.

— Вот всегда так, — грустно вздохнул Уве. — Какой-нибудь исторический момент наступает, а я встречаю его с битой физиономией.

— Исторический момент уже наступил, — голос Туэрки дрогнул, девушка-механик была явно испугана и даже не пыталась этого скрыть. — Многое случилось, пока...