| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Казалось бы, к чему такая странная практика? Кому нужно столь радикальное прощение злодеяний, если существует институт амнистии во всевозможных формах и гарантиях? С точки зрения Халифата и мавлави смысл имелся, и он оправдывал особое прощение на протяжении всей истории Экуменики. Фактически Фетва была индульгенцией, которой покупались раскрытия заговоров, культов и ересей уже не планетарного, а общеимперского масштаба, где оказывались замешаны аристократы высшей пробы, черные школы изощренного колдовства, сношение с ксеносами. В подобных случаях даже самая льготная амнистия казалась слишком опасной и недостаточно привлекательной, а вот Фетва — дело иное. Но и заслужить ее было непросто, очень непросто...
Кроме того, существовали некоторые процедурные тонкости, которые позволяли отчасти сгладить неизбежные трения. Например, Фетва выписывалась собственноручно Халифом, но только один раз и требовала личного вручения. Адресат, получивший ее, становился счастливейшим человеком на свете, однако сначала от него требовалось взять в руки заветный свиток.
— Вот так, — закончила Леанор свой краткий экскурс в законодательство Империи. — К сожалению вряд ли смогу рассказать больше. Может быть Влад зна...
Она осеклась, но в очищенном химическим кондиционером воздухе тяжело повисло невысказанное 'знал'. Дживс потерла виски, затем покрасневшие глаза. Дернулась, будто хотела встать и пойти к Сименсену, в импровизированную медицинскую палату, однако осталась на месте. Лишь с тоской глянула на дверь из прессованного картона, за которой лежал под капельницей бывший цензор, превращенный в калеку.
— Фетва, — сказал Уве, просто чтобы разбить холод молчания, затянувший комнату-контейнер. — Прощение всех прощений... Чудесная амнистия...
— Нет, не так, — терпеливо пояснила Дживс. — Именно прощение всех грехов лично от Халифа. Амнистию можно изменить, понизить статус. Отозвать, наконец, по вновь открывшимся обстоятельствам. Фетву отозвать нельзя. Если она передана лично в руки, все мечи вкладываются в ножны. Даже если это происходит в разгар битвы, посреди нечестивого ритуала, где угодно и как угодно — с момента вручения прежнего отступника больше не существует.
— А если ... — Александров замялся, подбирая самый фантазийный пример. — Если он, скажем, в эту минуту пожирал младенца заживо?
Родерик фыркнул, то ли восхищаясь фантазией хирурга, то ли наоборот, порицая. Пастырь скорчил рожу и пригладил собственную бороду, как будто оценивая ее в сравнении с бородой медика.
— Он берет Фетву, и на этом все, — твердо вымолвила Дживс. — Цензоры хоронят трупик, выдумывая подходящую легенду, а пожиратель становится честнейшим гражданином. Ну, если не совершит еще чего-нибудь.
— И никто не пытался все как-то порешать? — недоверчиво уточнил Иркумов, делая отчетливое ударение на 'порешать'. — Свести счеты, восстановить справедливость? Я так понимаю, это выписывается очень редко, так что мразота должна быть какой-то запредельной, бесконечной мразотности, верно ведь?
— Все так, — подтвердила Дживс. — Поэтому Фетва гарантируется лично Халифом и всей мощью Империи. Всей Империи, — теперь Леанор четко выделила нужное слово. — И позвольте я не буду расписывать, как наказывались редкие попытки нарушить волю Халифа. Скажем, для этого специально амнистировались культисты, изощренные в удивительных мучительствах.
— Ого! — не удержался математик, как обычно непосредственный и нервный.
— И по меньшей мере один раз Империя заключила договор с Анци, чтобы те истязали нарушителя своими особенными методами.
Бозон-Вердюра икнул, по-детски слабо, однако в комнате не нашлось никого, кто осудил бы эмоционального юношу. Теперь вся компания взирала на простой деревянный футляр совсем другими глазами. Прощение всех грехов, сколь бы ужасными те не казались. Новая жизнь, с абсолютно чистого листа. Защита всей мощью Империи с бесконечной жесткостью и жестокостью. Да, ради этого стоило убивать и ставить на кон все. Странное поведение Октавиана больше не казалось странным.
— А ее можно ... не знаю ... — Иркумов почесал затылок. — Открыть как-нибудь... Почитать, что там написано?
— Ни в коем случае, — резко выпалила Дживс. — Ее, по-хорошему, и трогать то нельзя, разве что в исключительных обстоятельствах, а уж сломать личную печать Халифа и прочитать недозволенное — все мы пойдем как соучастники!
— Анци, — пробормотал доселе молчавший инженер-археолог, явно захваченный историей про договор с палачами. — В жопу анцей...
— Склонен присоединиться, — церемонно поддержал Александров. — Получается. чем меньше мы будем ... контактировать с ... — он подумал пару мгновений, выбирая самое нейтральное слово. — Предметом, тем лучше.
Холанн встал, чувствуя, как ноги снова отказывают, на этот раз по самой прозаической причине — счетоводу было до смерти страшно. А еще стыдно за свой ужас, подбиравшийся к настоящему взрыву паники, и все равно страшно.
— Мне надо пойти, воздуха глотнуть, — сбивчиво пробормотал он.
— Туда, — дервиш лаконично указал посохом направление.
Уве благодарственно кивнул, сам бы он не сразу нашел дверь, она хорошо скрывалась на фоне ребристой стены контейнера. Холанн жестом остановил Гайку, что собралась, было, его сопроводить. Женщина обиженно нахмурилась, но счетовод все равно шагнул дальше, торопясь оставить за спиной собрание.
— Не шатайся по округе, — напутствовал его в спину дервиш. — Заблудишься в момент.
Снаружи было ветрено и неожиданно тепло. Хотя в долгую шестнадцатидневную ночь температура на поверхности падала до минус сорока градусов и ниже, мегаполис производил слишком много тепла, оно било в атмосферу огромным факелом, словно кратер супервулкана. Чувствуя лишь теплый влажный ветер, Уве скорчился на металлической площадке, закрывая лицо, стараясь переждать приступ нерассуждающей паники. Комиссар сначала отпустил свой ужас на свободу, проникаясь им, впитывая каждой клеточкой, выискивая особое извращенное удовольствие в судорогах, которые бичевали каждый нейрон в мозгу. А затем, как архитектор, методично запирающий реку в бетонное ложе, постарался оседлать панику, направить волны страха вовне. На планете синих джунглей получалось. Получилось и здесь, хотя и не сразу. Тело дрожало, как в ознобе от лихорадки, пальцы тряслись, но Холанн сумел-таки вернуть под контроль и тело, и разум. Счетовод выпрямился, оперся ватными ладонями на поручни из ржавой арматуры, глянул по сторонам.
Это было ... удивительно. Холанн, конечно, слышал о трехмерных мегаполисах, более того, его родной Танбранд считался таковым хотя бы условно. И все же ничего подобного Аверитии он никогда не встречал и не видел даже на картинках. Не с чем было сравнивать, оставалось лишь благоговейно взирать на чудовищную паутину железа, простиравшуюся во всех направлениях, покуда хватало взгляда. А его хватало недалеко, потому что куда ни глянь, везде что-то висело, опиралось, тянулось, выступало, соединялось, пребывало в неподвижности, как ажурные опорные колонны, собранные на широченных клепках, или наоборот, деятельно перемещалось, как подъемники или капсулы в прозрачных почтопроводах на пневматической тяге. А если где-то и оказывалось несколько свободных кубометров, их занимали пучки проводов, собранных в толстые гирлянды на подвесках из цепей. И все это шумело, забивая уши ровным техническим гулом, сквозь который регулярно и зловеще прорывался жесткий стон металлических конструкций
Уве мимолетно порадовался, что не страдает ни клаустрофобией, ни ее противоположностью, потому что здесь можно было начинать бояться и открытого пространства, и замкнутого, одновременно. Холанн опасливо глянул вниз, покрепче ухватившись за поручень. Света вокруг хватало, несмотря на отсутствие специально освещения, однако там, далеко внизу, насколько удавалось разглядеть сквозь сетчатую преграду конструкций и паутину кабельных связок, свечение бледнело и одновременно наливалось ядовитой зеленью. Холанн вспомнил слухи о ядовитом озере на самом дне Дыры, которое флюоресцировало само по себе, но сразу же усомнился — вряд ли взгляд мог свободно преодолеть с десяток километров при такой плотной 'застройке'. Скорее просто оптический фокус. Да и воздух казался лишенным особых миазмов. По крайней мере, с точки зрения Холанна, рядового горожанина, которому в свое время стало плохо от нормальной, насыщенной кислородом атмосферы джунглей.
Уве несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, потер испачканные мокрой ржавчиной пальцы о рубаху. Влажный, сырой холодок проник-таки под теплую материю и напомнил, что пора возвращаться в тепло. Надо было решать, что делать дальше. Холанн со стыдом вспомнил обиженный взгляд Туэрки и заторопился назад. Знакомая фигура качнулась из-за плеча, Уве скривился, подумав, что надо быть внимательнее, он ведь не слышал, чтобы кто-то вышел следом.
— Я сам, — буркнул Комиссар, отказываясь от помощи, и тут подумал, что фигура то знакомая, но этого человека вроде не было с ними в контейнерном убежище. Холанн всмотрелся в лицо нежданного спутника, и слова застряли у счетовода в глотке. Уве шатнулся к ограждению, вцепился в ребристые прутья как верхолаз, повисший на одном лишь крюке над пропастью. Страха не было или, точнее, нахлынувшее чувство сложно было назвать страхом. Смертный холод. Абсолютная, запредельная невозможность происшедшего, вот это прозвучало бы точнее, но лишь самую малость. Даже под страхом немедленной казни Холанн не смог бы сейчас описать, что он в точности ощущает, глядя на знакомую — еще бы ей не быть знакомой! — фигуру, что замерла в тени под широким навесом.
Два Уве Холанна молча уставились друг на друга, один с бесконечной очумелостью во взгляде, второй же с холодной сосредоточенностью. И вряд ли сам Божественный, случись ему вернуться прямо сейчас из своего Великого Путешествия за грань сущего, смог бы найти между ними еще хоть одно малое различие.
— О, господи... — прошептал Уве.
Заскрипела дверь из тонкой жести, приваренная к основательно подзаржавевшим петлям. Из теплого убежища наружу шагнул Александров, укутывая бороду в длинный шарф.
— Там... — вздохнул медик, совершенно не замечая второго Холанна. — Это. Давай назад, в общем. Владимир в себя приходит. Медленно, но все же. И есть еще что обсудить, тут вопрос встал, как нам обустраиваться. Эй, ты чего?
— Э-э-э... — проблеял Уве, переводя взгляд с хирурга на свое отражение и обратно.
— С головой снова не то? — строго задал вопрос медик с хищным прищуром, обещавшим новые диагностически-оздоровительные процедуры.
— Нет, — выдохнул Уве. — Просто ... — невероятно, но факт, медик совершенно не замечал второго Комиссара. А тот словно отодвинулся дальше, в тень, продолжая молча гипнотизировать оригинал холодным немигающим взглядом.
Холанн моргнул, и двойник пропал. Просто исчез в ничтожно краткую долю секунды, пока веки закрывали глаза Счетовода.
— Пора возвращаться, — заторопился Уве, понимая, что ничего не понимает, но, кажется безумие уже где-то рядом.
— Да, надо, — непонимающе качнул головой Александров. — Боргар приходит в себя. А наши ... спасители, — последнее слово далось медику с некоторым усилием. — Должны отбыть. На заработки.
— На заработки? — непонимающе вопросил Холанн, чьи мысли были заняты совсем другими вещами.
— Ну да. Всем надо зарабатывать. Нам, кстати, тоже.
Желание предотвращать, исполнять, служить и защищать оказалось прервано самыми что ни на есть прозаическими мотивами — у Пастыря и 'сэра' Родерика приближался час очередного выступления, которые следовали примерно дважды в стандартную восьмидневную неделю. Кроме того перед объединенной группой встал сугубо жизненный вопрос — как жить дальше? Каким образом мотивировать превращение компактной группы из двух исполнителей при одном мотор-цикле в сообщество из десяти человек. Разумеется, можно скрывать появление новичков, но в сверхкомпактных условиях Аверитии это было бы слишком сложно и подозрительно, особенно сейчас, после ужасных событий 'наверху', когда все подозрительное сразу привлекает усиленное внимание.
Решение вырисовалось достаточно быстро, не самое лучшее, лишь немногим менее рискованное чем полная конспирация, однако лучшего придумать не удалось. Дескать, перед отбытием в другие края, творческий коллектив решил умножить ряды и расширить круг занятий труппы. Благо Октавиан выправил конфидентам временные удостоверения путешественников, которые могли выдержать хотя бы первичную, не слишком тщательную проверку. Оставалось распределить роли.
Иркумов и Гайка немного поспорили за то, кто из них станет официальным ремонтником при мотор-цикле, Туэрка победила, поскольку двухколесный экипаж оказался лишен и многотопливного олеум-дизеля, и компактного реактора, с которыми прежде имел дело танкист. Кроме того механистка с гаечным ключом — это мило, возбуждает зрительский интерес и вообще куда лучше неразговорчивого мужчины в годах с неизгладимой печатью армии на лице. Так что Иркумов немного расстроился, а затем вспомнил бытность в Танбранде и мрачно отправился по окрестностям, предлагая услуги бродячего ремонтника трубопроводов. Учитывая запутанность местных коммуникаций, его ждал если не успех, то, по крайней мере, востребованность. К танкисту присоединился инженер-археолог. Хотя Керлан считал такую мелочную работу оскорблением своей квалификации — инженер специализировался на восстановлении производственных линий археотека — пришлось склоняться перед обстоятельствами.
Бозон-Вердюра вспомнил уроки Холанна и превратился в бухгалтера, причем сразу схватился за голову, обнаружив немыслимый бардак в делах труппы (ни дервиш, ни рыцарь себя математикой и балансом особо не утруждали). С Александровым все оказалось еще проще — медики востребованы всегда и везде, надо было только соблюдать осторожность, не демпинговать и вообще привлекать минимум стороннего внимания. Сименсен сошел за первого пациента, которого все равно никто посторонний (хотелось, по крайней мере, на это надеяться) не видел. Дживс решили представить как телохранителя труппы и сторожа кассы, благо коротко стриженная атлетичная брюнетка и в обычном состоянии выглядела весьма и весьма сурово, а теперь, рядом с больным Владимиром, вообще казалась настоящей фурией.
— Прям совсем конспиративно, — подытожил Родерик. — Точно никто ничего не заподозрит.
— Думаю, настоящие разведчики и еретики умерли бы от смеха, — мрачно предположил танкист, перед тем как уйти с ремонтной сумкой наперевес.
— Уж поверьте, так и есть, — не менее сердито согласилась Дживс.
— Мы не еретики, нам можно всякую хрень творить, — легкомысленно решил Александров, который, похоже, решил на время побыть гласом оптимизма.
— Будьте терпеливы, ибо Господь наш пребывает с терпеливыми в нужде, при болезни и во время сражения, — важно провозгласил Пастырь, словно подводя итог депрессивным размышлениям. — Храните благочестие и знайте, то, что миновало, и не должно было случиться, а то, что случилось, не должно было миновать. Нет победы без терпения, находки без потери, облегчения без трудностей.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
