Мы - люди! (общий файл)

Владимир Подольский

Мы — люди!

Часть первая.

Владимир Петрухин.

Где я? Темно и не пошевелиться. Неужели в реанимационной капсуле? В этом геле, в котором раненый висит, как муха в меду? Ничего не помню, как я сюда угодил? Попробуем мыслить логически: попал в аварию? А где? Как всё болит! Нет, пожалуй, не всё, только голова. Но так, что боль отдаётся во всё тело. Сигнал к пульсации подаёт сердце: оно сокращается и посылает кровь по артериям. И через мизерную долю секунды волна давления достигает головы, мозга, естественно. Нам, правда, рассказывали, что сам мозг не имеет нервных окончаний.

Как это не имеет? Он сам одно большое нервное окончание! Или начало? То есть, к боли он не чувствителен, вроде. Отчего же он с каждым ударом сердца взрывается этой бешеной болью? Которая мгновенно распространяется по всему телу, заставляя цепенеть его до самых кончиков пальцев рук и ног. Миг максимальной амплитуды и четверть секунды отдыха. В эти миллисекунды голова только едва ноет, а всё тело и вовсе не болит совершенно. И снова, повинуясь своей программе поддержания жизни, сердце посылает во все органы насыщенную кислородом кровь.

Ну, почему так по-дурацки? Почему Природа или Бог, кто там придумал эту систему? не позаботились о плавной подаче к потребителям топлива и окислителя. С помощью манжетного насоса, как в Сашкином птицелёте. Может, я на нём и разбился? Брат его усовершенствовал, как и всё, что попадает к нему в руки. Взахлёб рассказывал старшему брату, мне, то есть, что установил в насос какой-то новый моторчик, чуть ли не с неограниченным сроком службы и новую манжету от 'Стрижа'. И модернизировал программное обеспечение.

Завидует малой курсанту Звёздной Академии, вот и демонстрирует на каждом шагу, что и он не лыком шит: Сам ремонтирует своего 'Голубя', старую отцовскую машину. 'Голубь', это как раз то, что положено ему по лётной лицензии, машинка надёжная, но уж больно отцом залётанная. Зато, на нём практически невозможно разбиться, если только не попадёшь в шквал вблизи земли: Даже если сломается всё, крылья автоматически устанавливаются в положение планирования и 'Голубь' обязательно доставит тебя на землю. Конечно, при посадке тряхнёт здорово, поскольку аэродинамическое качество у этого пузана не больно высокое и можно ещё налететь на дерево или стену дома, тут уж, как повезёт. Только это если всё сломается, чего никогда не бывает, и у Сашки не было ни разу. Всегда остаётся возможность маневрировать и избежать столкновений при вынужденной посадке.

Счастливый Сашка! Ведь недавно, казалось, дни напролёт играл с соседскими пацанами в агента Лекса и его верных друзей. А теперь и в школу на птицелёте! У меня так, в его возрасте, не было никакой надежды заполучить себе 'Голубя', хотя бы и подержанного! Отец над ним трясся. Ещё бы! Три его месячные и немалые зарплаты! Правда, давал иногда полетать под своим строгим контролем и исключительно в безветренную погоду. И то, в наушниках постоянно звучал его неумолчный инструктаж:

'Вова! Плавнее вираж, сильно сваливаешься на крыло! Высоко забрался, спустись до тысячи метров! Программу посадки не забудь включить!' А Сашке максимум, что разрешал, посидеть в пилотском кресле и подержаться за джойстики. Как мне братан завидовал!

Посадка на 'Голубе' самое сложное. То есть, не сама посадка, а красивая посадка, когда птицелёт, почти как обычный голубь зависает над самой крышей — у нас на крыше парковка — и, хлопая крыльями, садится на своё место. Такую посадку легко выполнить, если нагрузка не очень велика — пилот и минимум багажа. Если же багажа много, а 'Голубь', кстати, одноместная машина, то садиться приходиться с пробегом. И взлетать тоже с разбега, хотя и небольшого.

В общем, теперь я понимаю, что это слабенький аппарат, зато надёжный и экономичный. Килограмм сахара на сто километров, это не расход. Это без взлёта, естественно, на взлёте расход большой. А если ещё и ветер попутный! Скорость, правда, не больше 130-и при безветрии, конечно. Зато летишь в своё удовольствие, всё разглядишь и где хочешь, сядешь.

Меньше расход только у 'Птеродактиля'. Но тот, скорее для спортсменов. С пилотом он не взлетает принципиально, если только под горку. Поэтому владелец, установив режим 'Взлёт', сначала бежит рядом со своим аппаратом, уворачиваясь от ударов крыльев, потом под ним, а после, когда тот наберёт скорость и поднимется метра на полтора-два, вспрыгивает на лесенку и через люк в брюхе попадает в своё кресло. Естественно, таких экстремалов не много. По мне так, не пристегнувшись и кнопки жать нельзя. Поэтому 'Птеродактилей' больше не делают, но те, кто свои ещё не угробил, берегут их и нахваливают. Зато они могут часами парить в восходящих потоках. Тут 'Голубь' им не конкурент. Но птичка и не для этого сконструирована.

Не случайно 'Голуби' так популярны у туристов. У нас места живописные, так они летом целыми стаями иногда летают. На крышах птицелётных заправок в наших краях рисуют белого голубя, туристы и садятся отдохнуть, да голубков своих покормить, напоить, на горшок посадить. Такая шутка у них, на самом деле это называется 'слить отработку'. В полете, эта процедура запрещена, поскольку отработка жидкость вонючая и довольно агрессивная, но некоторые грешат, кто понаглее. Салаги обычно.

Большинство 'голубятников' используют свои машины в табельном режиме, летают, пока мускулатура у 'Голубя' не состарится, а по прошествии примерно года интенсивной эксплуатации заменяют износившиеся мускульные тяги. Другие же, фанаты, вроде Сашки, пытаются форсировать искусственные мускулы, обмениваются рецептами смесей сахара, глюкозы, каких-то ферментов. А то и переписывают программное обеспечение. Якобы, можно рассчитать более совершенную последовательность управляющих импульсов, чем заводская и повысить КПД и даже скорость полёта.

Ну, мне, как почти что профессионалу ясно, что ничего радикального из 'Голубя' выжать не удастся: главное тут аэродинамика, а у этой птички она — увы! — не очень! Да она ей и не нужна, это машинка местного сообщения. Тем не менее, Сашка горел энтузиазмом и на мои возражения завалил меня файлами своего компьютерного моделирования. А когда я возразил, что 'намоделировать можно что угодно, главное практика', с некоей, даже вроде бы снисходительной улыбкой бывалого конструктора предложил опробовать его модернизации самому.

Сразу не получилось, погостив дома пару дней, я поехал в гости к Стёпке, Степаниде, точнее. Да и завис у неё на три дня почти. Раньше, в прошлые каникулы, её мама называла меня иронически не иначе, как 'космический зятёк' и прямо в моём присутствии прочила в мужья своей старшей дочке то одного, то другого добра молодца исключительно с земными профессиями. А теперь, нечем крыть! На третьем курсе Степанида, никого не спросив, кроме меня, конечно, выбрала специализацию 'Космическая медицина'. И во время одного из обычных телефонных разговоров с матерью случайно проговорилась, что она сейчас на Луне. 'Практические занятия', понимаешь, мама?

Виктория Семёновна с некоторым трудом пережила крушение своих надежд, предусматривающих, кроме всего прочего, в перспективе, постоянное присутствие рядом в старости личного врача и смирилась с тем, что её дочка уже сама имеет право принимать такие решения. И сосредоточилась на пропаганде земного образа жизни среди её младший сестёр. Тех, к её удовлетворению, в Космос не тянуло. Пока, впрочем, ведь пример старшей сестры легко может пересилить материнские нотации.

А вообще, это к делу не относится. Вернулся я домой со Степанидой, что называется: 'показать невесту'. Хотя, что её показывать? Мои и так знали её прекрасно, со школы ещё. Да нет, с детского сада. Выходит, просто погостить. Мы спрыгнули с бицикла и привели себя в порядок, а уже за обедом отец завёл со 'снохой' сугубо специальный медицинский разговор. Он у меня и сам врач, только не космический, понятно, а эпидемиолог. Вроде ненавязчивого экзамена устроил. Папа у меня такой, обстоятельный. Я, правда, мало, что понял из этого собеседования. У нас на факультете только 'скорую помощь' и 'травматологию' дают, да и то, конспективно.

Однако, судя по всему, Степанида этот экзамен выдержала, поскольку, когда она отвернулась на секунду, папа продемонстрировал мне международный знак одобрения — большой палец. Сашка нетактично рассмеялся, мама смутилась, а Степанида ничего не поняла. Ну и ладно, я ей потом всё равно всё рассказал...

Кажется, голову уже меньше дёргает и по гелю пошла вибрация: наверно включился автоматический массаж. Давно уже замечал: если что-нибудь болит, нужно постараться подумать о чём-нибудь приятном и боль слабеет. Или как-нибудь ещё отвлечься — сходить погулять что ли? С удовольствием бы сейчас погулял, но...

Как бы узнать, в каком я состоянии? Руки и ноги, вроде, чувствую. Пальцами пошевелить могу, но не руками и ногами: они, кажется, пристёгнуты к чему-то. А вдруг, это всё фантомные ощущения? И от меня осталась только груда переломанных костей? Лицо у меня, по крайней мере, на воздухе. Только рот и нос прикрывает дыхательная маска. Я её чувствую. Пробую позвать кого-нибудь, но слышу только приглушённое мычание.

Тем не менее, мои попытки кто-то замечает: перед глазами открывается амбразура, и я немедленно зажмуриваюсь от потоков ослепительного света проникающих через неё. Кто-то заслоняет свет, и я слышу слабый голос, который меня что-то вопрошает. Я разбираю только интонацию, но не содержание этой речи и мычу в ответ:

— Э манимаю!

Рука, по-видимому, врача отстёгивает маску и при этом мне в рот попадает несколько капель солоноватой жидкости, регенеративного геля, скорее всего. Стоически отплёвываюсь, пытаюсь приоткрыть глаза, вижу руку и женское лицо, под медицинской маской. Что-то громко щёлкает, и я начинаю слышать: в моей камере, в геле, предусмотрены динамики. Интересный эффект: слышу, ни сколько ушами, сколько телом. Головой, в основном. Если вам это кажется забавным, то ложитесь в гель, и мы потом сравним наши ощущения.

Слышу я вопрос, задаваемый женским голосом:

— Как вы себя чувствуете?

Я себя чувствую, но как? Решаю ответить честно:

— Голова болит.

У лица под маской появляются морщинки около глаз, по-видимому, она улыбается:

— Это нормально! — доносится до меня её голос. — После летаргина всегда так. Сейчас я добавлю в систему обезболивающее, и всё пройдёт.

— Какого летаргина? — недоумеваю я. — Я вообще, где нахожусь? Что со мной случилось?

— Вы, молодой человек, находитесь в госпитале Селенограда. А что с вами произошло, вы должны постараться вспомнить сами, так доктор сказал.

— А почему...?

— Так психологи рекомендуют. В общем, отдыхайте пилот, вам тут ещё сутки лежать, не меньше. Хотите, я вам музыку включу? Есть классическая и современная. Новая группа 'Пасынки Вселенной', моей дочери нравится.

Я подумал, не попросить ли Штрауса, давно хотел переслушать в спокойной обстановке, но потом решил, что не стоит, примут ещё за сноба.

— Спасибо, — говорю. — Я лучше в тишине полежу, повспоминаю.

— Хорошо, как хотите, но я вам опять маску надену, — отвечает. — Не положено без маски: тут и дыхательная смесь подаётся и газоанализатор и микрофон. Кричите, если что, я услышу. Вы темноты не боитесь или вам лампочку включить?

Я только хмыкнул в ответ. Какой пилот боится темноты? Такого бы и близко к 'Академии' не подпустили!

И надела. И крышку закрыла. Лежу, вспоминаю, раз врачи рекомендуют. Летаргин, значит! Как же я под него угодил? То-то меня на птицелётах перемкнуло. Есть у летаргина такие незначительные побочные эффекты, психологические, в частности. Лёгкая амнезия и подвисание воспоминаний. Но, говорят, быстро проходит, как и головная боль.

Так, значит птицелёты не причём. Нет их на Луне, по причине отсутствия достаточных воздушных пространств. Даже под куполами не разлетаешься. А на Сашкином я всё-таки полетал. Действительно, что-то малой там здорово нахимичил: держит голубок свободно под сто сорок и не потеет. Больше я прибавлять не стал, поскольку ресурс мускулатуры нужно беречь: у Сашки скоро соревнования. Приземлился, помню, пожал парню руку, похвалил. Тот аж расцвёл: для него моя похвала дорогого стоит. Дальше, дальше....

А дальше — каникулы подошли к концу. У Степки ещё раньше. Я отвёз её домой к суровой маме, помахал с бицикла... Всем помахал — и маме и Стёпкиным смешливым сёстричкам, что на крыльцо высыпали — и вернулся. Дальше... Всё как в тумане! Соревнования? Нет! Сашка ещё печалился, что я не смогу присутствовать. Очень ему передо мной хотелось покрасоваться с лентой победителя через плечо. Помню, что он всё-таки победил, видел его улыбающуюся физиономию, эту красную ленту. Как же так? Я же там не мог быть! А! Точно, было электронное письмо с видео и фотографиями! И я его получил... Где?

И тут в голове моей прояснилось, и я вспомнил: практика...

* * *

Практика мне выпала не больно завидная. Так посчитали некоторые мои одногруппники. А по мне, так нормально.

Пояс... Гигантский тор, расположенный между орбитами Марса и Юпитера. Как выражается наш планетолог — 'геометрическое место орбит'. На виртуальной карте он кишит астероидами, от нескольких самых крупных, размерами, правда, поменьше Луны, до всякой мелочи. Впрочем, стоит установить на компе привычный космолётчику масштаб, и выясняется, что астероид или просто камушек найдётся не в каждом миллиарде кубокилометров. А значительно реже. Пространство очень велико и пусто, даже в пределах нашей Системы, пилоты понимают это особенно чётко, а обыватели нет. Большинство крупных астероидов картографировано и осваивается, прочие внесены в каталоги.

Распределяются эти недопланеты по Поясу почти равномерно, но есть и некоторые сгущения. Часть астероидов концентрируется в районе точек Лагранжа орбиты Юпитера, то есть одни опережают его по орбите на 60 градусов, а другие на столько же отстают. Даже специальные названия у них есть: 'Троянцы' и 'Греки'. Впрочем, и сами эти группы довольно рыхлые: притяжение прочих планет пытается растащить их, но Юпитер зорко следит за своими вассалами. А прочие астероиды уже миллиарды лет тасует и перемешивает, не давая им соединиться в одну планету, как не дал он этому произойти на заре формирования Системы.

Мы полетели к 'Троянцам', учёные собрались внимательно изучить эту группу, почти не затронутую промышленными разработками. От этого полёта не следовало ожидать особенных открытий, хотя, кто знает? Частный бизнес и мелкие предприниматели не то, что избегали точек Лагранжа, просто далековато они были от тамошних центров цивилизации: Юпитера, Марса, Цереры, Паллады и уж, конечно Земли. Да и не безопасно там было, ещё совсем недавно: многие отправившиеся туда в поисках новых месторождений старатели назад уже никогда не возвращались. Ходили слухи и о пиратах и вообще, разные сказки.

Пираты, впрочем, это вовсе не сказка, как не гоняются за ними ВКС ООН и России, такое впечатление, что они неистребимы. А, с другой стороны, как отличить респектабельных скупщиков или бригаду старателей, прибывших на Цереру на своей старенькой 'Фудзи' для пополнения запаса рабочего тела и продажи добытого непосильным трудом, от этих самых пиратов? Документы в порядке, сведения о сделках в компе. Пиратского флага не наблюдается, а что до лазерных пушек, то это непременная принадлежность горнодобывающего старательского судна. Не кирками же им снимать пустую породу, чтобы добраться до богатой циркониевой или урановой жилы? А то и до алмазной трубки. Сведущие люди говорят, что часто старатель и пират, это вообще, одно и то же.