Закон эволюции - роман завершен

Рейхсминистр глотнул из кружки.

— Что касается Энджи, то он, как человек благородный, воспользовался своим правом заменить отравленную пилюлю пустышкой. Таблетки, которые судья поставил перед его будущей невестой, были пустые. Обе. Но она струсила. А свобода воли... свобода воли — мираж, как и любая другая свобода. Вы — свободны? Я — свободен? Нет. Еще до вашего рождения кто-то сказал одну мудрую вещь: нельзя жить в обществе и быть свободным от него. И даже там, где кроме вас не будет ни единого человека, ваша свобода будет ограничена гравитацией, природными преградами и прочими законами мироздания. Муравей не может быть свободен от своего муравейника. Я, к слову, тут вспомнил, что как только вашу страну прижимали, во Вьетнаме или там в Корее, вы призывали молодых парней в армию, чтобы швырнуть их в мясорубку. И не спрашивали, хотят они или нет. Так почему под ружье парня поставить можно, а как девчонку под венец — сразу же обвинения в насилии?

Он глотнул еще и продолжил.

— Кстати, история героизма Энджи Франчи на этом не заканчивается. Шесть лет спустя, к тому времени имея двоих сыновей, он с женой находился на курорте. В отеле начался пожар, отрезавший выходы. Энджи прыгнул из окна третьего этажа с женой на руках, так, чтобы упасть плашмя и стать для нее смягчающей подушкой. Герои — они до конца герои. Снова Энджи пошел на смерть, теперь уже ради жены, и, как вы понимаете, в этот раз его шансы были совсем нулевые. Он погиб, но его жена, пролежав в больнице четыре месяца, полностью поправилась. Что мы имеем в итоге? Энджи Франчи прожил шесть лет более или менее нормально, завел семью, оставил после себя достойных наследников. Оба его сына — офицеры вооруженных сил. Оба уже отличились, один с двумя медалями, второй с орденом. А еще я вселил уверенность в людей, которые рискуют ради общества, они уже знают, что общество никогда их не бросит, не отправит гнить и спиваться, что бы ни случилось. Цена? Шесть лет замужем за калекой для миссис Франчи. Сущий пустяк. Ведь вы же помните, что невозможно сделать так, чтобы все и всем было хорошо. И вот что еще, капитан. В том отеле было много женщин со своими абсолютно нормальными, здоровыми мужьями. Большинство их погибло, потому что из всех мужчин отдать свою жизнь ради жены сумел только безногий однорукий изуродованный калека. А те, другие мужья — они тоже погибли. Только впустую, бессмысленно и позорно. А жена Энджи вышла замуж повторно, уже по своей воле, родила еще троих детей...

Маркус покачал головой.

— Вы напомнили мне об одном небезызвестном тиране, который говорил, что смерть миллионов — это статистика. Вы видите в своих гражданах всего лишь белковые тела. В обществе — механизм. И упорно не желаете смотреть на людей, как на людей. Да, безусловно, сделать счастливыми всех невозможно, но демократия и равенство — это способ сделать счастливыми как можно большее число людей. Вы же пошли от обратного, сделали счастливыми сильное меньшинство. Пусть я даже соглашусь с вами, что в моей стране ограничивали — заметьте, ограничивали, а не угнетали! — тех, кто сильнее. Но сильный все равно имеет преимущества перед слабым. Он все равно как-то пробьется. Вы же делаете счастливыми сильных, позволяя им угнетать тех, кто слабее. Счастье сильного что, дороже счастья многих слабых?! Счастье лейтенанта Франчи дороже счастья той, которую выбрал?

Виттман налил себе еще шербета из кувшина, сделал глоток и поставил чашку на стол.

— Видите ли, капитан, право на счастье есть только у того, кто готов за него бороться. Вы никак не можете понять, что мне, как правителю человечества, безразлично чье-либо счастье. Ваше счастье, допустим, мимолетно и эфемерно, оно умрет вместе с вами. Вы видите одну несчастную девушку, которой пришлось выйти замуж за калеку. А мне, по большому счету, плевать. Важнее, что Энджи передал свои гены, обогатив ими наш генофонд. Важнее, что я дал чувство уверенности тем, кто каждый день рискует ради всеобщего блага, чем усилил наш социум.

Давайте я объясню вам, почему мы построили идеальное общество там, где демократия облажалась по полной программе. Дело в том, что любое неблагополучие в обществе проистекает из несчастья людей, которые способны каким-либо образом бороться против своего несчастья или, что то же самое, за счастье. Преступность любого рода — это попытка человека исправить в своей жизни то, что его не устраивает. Жажда богатства толкает на преступления ради выгоды. Голод толкает на преступление ради пропитания. Сексуальная неудовлетворенность — на насилие. Неуважение со стороны других людей или любая обида — на месть. Неприятие политической системы — на революцию. И так далее, и тому подобное. Но вы уже поняли: за каждым преступлением стоит несоответствие желаемого и действительного. И каждое преступление совершено человеком, который готов на решительные действия ради исправления ситуации.

В демократическом социуме, где все равны, но благ на всех не хватает, блага эти распространяются таким образом, что обделенными оказываются как слабые, которые будут молча терпеть нужду, так и сильные, которые терпеть не станут. Вот эти-то сильные обделенные и есть потенциальные бунтовщики и преступники.

— ...И вы сделали так, чтобы обделенными оказались только слабые, которые не в состоянии протестовать и бунтовать, — насмешливо фыркнул Маркус, — гениально, что тут еще сказать!

Виттман остался совершенно спокоен.

— Ваш сарказм неуместен, капитан. Это даже не гениально — рационально. Ситуация та же, что и с лейтенантом Франчи и его женой. Кто-то один останется несчастлив. И мне, как правителю, приходится решать, кому именно. Вы не далее как пару минут назад сказали, что счастье сильного не дороже счастья слабого. Верно и обратное. Кого-то надо обречь на несчастье. Сильный будет бунтовать и нарушать закон, воровать, грабить, убивать, причиняя много зла. Потому логично оставить несчастным того, кто примет свою судьбу смиренно.

— Удовлетворяя запросы сильных, вы забываете, что аппетит имеет обыкновение со временем расти, — желчно заметил Маркус.

Певрый Рейхсминистр снисходительно улыбнулся:

— Это вы забываете, что преступности у нас все-таки нет. Вот тут мы подходим к еще одному важному свойству концепции Вызовов. Имущественное расслоение в зависимости от способностей. Каждый владеет тем, что может защитить. Вспомните инцидент в кафе. Тот парень, которого вы побили, сказал: 'эта тачка слишком хороша для тебя'. Вот он, смысл. Вы можете владеть лишь тем, что можете защитить от слабых и на что не покусятся сильные. Именно этот фактор окончательно сводит смысл преступления ради наживы на нет. Можно воровать, накапливать деньги. Но смысл вам с этих денег? Купите слишком хороший дом — отберут. Купите слишком хорошую машину — отберут.

— Получается, в деньгах и смысла нету особого?

— Почему же? На деньги можно покупать то, что отбирать не станут. Вы можете посещать дорогие рестораны, театры, ездить на курорты, носить дорогие шмотки. Можете позволить себе вторую или даже третью жену. А если заболеете — будете лечиться в самой современной больнице. Но сегодня у нас деньги уже перестали быть воплощением и гарантией богатства. Что мы имеем в итоге? Преступности ради выгоды практически нет, это бессмысленно. Те немногие, которые пускаются на это дело по глупости, легко перевоспитываются, как итог, мы сильно экономим на тюрьмах. Наркотики? Капитан, ваша страна отчаянно боролась с наркотиками, но, помнится, их продавали чуть ли не в школах.

— Поменьше смотрите голливудские фильмы, — буркнул Маркус.

— В них если не правда, то очень близкая к правде картина. А давайте, найдите у нас наркотики. В Сингапуре и некоторых других странах в двадцать первом веке за наркотики была смертная казнь — и все равно возили. У нас — двадцать лет тюрьмы. Наркоту не найти, просто потому, что толку мало, а риск — огромен. Посылая детей в школу, вы не боитесь, что их там подсадят. Отпуская их на дискотеку, не опасаетесь, что они там чем-то запрещенным закинутся. Так и со всем остальным: у нас не совершают преступления ради денег. Человек, способный пойти на преступление, например, если его дом сгорел, может купить любую лачугу и законно отобрать у кого-то дом в два раза лучше. Затем — еще раз отобрать дом в два раза лучше. И еще раз. И вот у него снова есть дом, соответствующий его статусу. Совершенно законно. Это наша система в деле, капитан. Преступность — многоголовая гидра, с которой ваша демократия не справилась, а у нас это чудище само издохло.

— А как же те, кто в самом низу этой пищевой цепочки?

— В самом низу те, которые не способны ни на какой протест или нарушение закона.

— Вот я и говорю — вы узаконили преступность.

— Ваши слова логически бессмысленны. Преступность — это преступление закона. Его нельзя узаконить.

Виттман поерзал в кресле, закинул ногу на ногу и сделал внезапный выпад:

— Капитан, а вам известно, что все то, против чего вы тут выступаете, имело место и в вашей стране? Естественный отбор происходил и у вас. Тот же университет. Только умные проходят и поднимаются наверх. Кто глупее — остается рабочим. Передел имущества? Так он и у вас был. Те же казино, покер, к примеру. У вас, в вашей демократической стране, была целая прослойка паразитов, профессиональных игроков в покер, живущих исключительно за счет умения держать 'покерфэйс' и просчитывать вероятности. Откуда возьмутся блага для народа, если куча людей ничего не производит?!

— Да, тут крыть мне нечем, — неохотно согласился Маркус.

— Вот-вот. У нас все то же самое. Просто у вас перераспределяли блага покером, в выгоде были паразиты. У нас перераспределяют состязаниями, выгоду получают наиболее ценные для общества люди. На самом деле мы ничего нового не придумали. Просто форма чуть другая. Более прогрессивная. Что мы получаем в итоге? Нет преступности, нет насилия — огромная экономия. Все повально заняты спортом — экономия на здравоохранении. Вот за счет этого мы и повышаем уровень жизни населения. В том числе и самых слабых.

— Только покеристы женщин в карты не выигрывали, ага. Мне вот интересно, а бывает так, чтобы проигравший Вызов убил выигравшего?

— Бывает, иногда. Но очень редко, потому что наказание — казнь. Без суда. А что касается женщин — я еще раз объясню. Меня, как правителя человечества, не волнует счастье определенной чужой мне женщины. Если гены хорошие — ее задача родить здоровых полноценных детей. Поймите, мы, люди, всего лишь на краткий миг задерживаемся под звездой по имени Солнце и уходим в небытие. А человечество остается, и вместе с ним — наши гены. И чье-то короткое счастье для процветания нашего вида значения не имеет.

Маркус устало покачал головой.

— И зачем все это? Мы — не белковые тела. Мы люди. И мы хотим просто нормально жить и быть счастливыми. Все хотят быть счастливыми. Вы говорите в целом рациональные вещи, но творите, прикрываясь ими, ужасные дела. Да еще и берете на себя, словно господь бог, право решать, кого осчастливить, а кого — сделать несчастным. Нимб не жмет?

— Кто-то должен это делать. Вам все не идет из головы герой-калека и его жена?

— Угадали.

— А разве я не доказал вам, что счастье для них двоих невозможно? Умыть руки, как в свое время сделал Понтий Пилат — это трусость. Я обладаю правом принимать решения и мужеством, чтобы брать на себя ответственность за свои решения. Я решил, что в том случае Франчи заслуживает счастья больше, вот и все.

Астронавт кивнул.

— Да, все звучит гладко, как это всегда и бывает у политиков. Прогресс и эволюция — это хорошо, но вот методы... Уверен можно было бы добиться тех же результатов, только не такими жесткими методами. Принудительный подбор партнеров — это все равно варварство. Как, черт возьми, юная девушка должна отстоять свою свободу против здорового взрослого мужчины? Получается, если я умный, можно творить что угодно, меняя молоденьких партнерш по три или пять раз в год?! Да мне подумать страшно, что за люди те, которые так поступают!

Виттман покосился на Хрбицу:

— Магистр, цифры?

Тот откашлялся и сказал:

— Статистически, из каждой тысячи Вызовов только сто сорок шесть — за обладание женщиной. Из которых победой претендента заканчиваются пятьдесят два, то есть едва ли треть. Из этих пятидесяти двух победителей тридцать девять оставляют за собой права на женщину более чем на месяц. А из этих тридцати девяти заключают полноценный доминантный брак тридцать пять. Из этих тридцати пяти браков рождаются дети — в тридцати трех, тридцать длятся до смерти одного из партнеров.

— Как видите, — сказал Виттман, — вызов как средство домогательства используется очень редко, обычно на это идут ради создания семьи. И большинство этих семей весьма прочно. Если вы не знали, то девочка по вызову обойдется в разы дешевле Вызова, простите за каламбур. А что до юной девчушки — во-первых, совершеннолетние граждане с восемнадцати до двадцати одного года могут быть вызваны только ровесниками. Во-вторых, если молодая женщина не может отстоять свою свободу — значит, ей достался гораздо лучший супруг, чем она сама. Пусть радуется.

— Честно говоря, для меня дика такая концепция брака... Как можно создать семью с человеком, который тебя не любит, а то и презирает, если не ненавидит?

— Вам честно ответить? Сам не представляю. Потому это такая редкость.

— Что такое доминантный брак?

— Это когда у одного партнера есть права на другого. Если вы завоевываете женщину на Вызове и женитесь — ее права внутри семьи меньше ваших. Проще говоря, жена обязана во всем вас слушаться.

— Это уже рабство получается!

— Серьезно? У мусульман такие порядки были еще в ваше время, и ничего. А чтобы вы не думали, что в таких семьях царит беспредел — муж, имея права главы семьи, имеет и соответствующие обязанности. А если он плохой или жестокий муж — жена вправе пожаловаться либо в суд, либо таким людям, как Янек. Периодически мои агенты рассматривают подобные жалобы, они обладают достаточными полномочиями, чтобы расторгнуть брак и наказать мужа.

— Все равно бредовые средневековые порядки. И попытки как-то их окультурить только оттеняют это варварство.

— Варварство? — прищурился Виттман. — Так я вам секрет открою. Любой гражданин вправе выехать за границу. Некоторые и правда едут, надеясь, что там устроятся лучше. Большинство возвращается очень быстро, некоторых больше никто никогда не увидит. Но не потому, что им там хорошо. Вот там — варварство. Женщина, которая опасается Вызова, вполне может уехать за границу. Там, если ей повезет, ее не изнасилуют в километре от пограничной стены, не убьют, не продадут в рабство...

— В рабство?!

— Ну да, а что? Я разве вам не говорил, что местами сохранились порядки семнадцатого века? В каждом обществе свои порядки. У нас — какие есть, такие есть. И если кто-либо продолжает жить тут после совершеннолетия — значит, согласен соблюдать наши законы. Никто ведь никого не держит. Напротив, это за границей запрещают ехать к нам. Даже расстреливают тех, кто хочет жить у нас, а не там. Варварство, говорите? У нас страна, где мечтает жить каждый. А варварство, самое настоящее варварство — за пограничной стеной.