5. Искусство и Кофе

Только когда маркиз отнял руку, я осознала, какие холодные у него были пальцы. Святые Небеса, он же, наверное, замёрз, как последний бродяга, пока добирался до кофейни — в своём-то щегольском сюртуке да по такой погодке!

— Полагаю, наш договор нужно закрепить — хотя бы чашечкой горячего чая с пряностями, как вы считаете? — настойчиво предложила я и взяла маркиза за руку, уводя его к свободному столику. — Отказ не принимается, так и знайте.

— И не думал отказываться, — серьёзно кивнул Рэйвен. — К тому же нам есть что обсудить. Возвращаясь к статье в газете... Виржиния, как вам могло прийти в голову участвовать в подобном безумии? Зачем вас понесло в этот собор?

Я принужденно рассмеялась. Опять дядя Рэйвен за старое... Он неисправим.

— А с каких это пор собор является неподобающим местом для пребывания молодой особы?

Не успев присесть за столик, я подскочила и едва не налетела на дядю, любезно отодвинувшего для меня стул.

— Эллис! То есть мистер Норманн! Так вы еще здесь?

— А куда бы я делся? — Детектив с нахальством поглядывал на нас с маркизом, спрятав руки в карманы. Волосы у него были растрёпаны и казались сейчас однородно-серыми — оптический эффект от смешавшихся тёмных и седых прядей. — Газета моя лежит здесь, да и плащ — вон, на крючке висит... Доброй ночи, лорд Рокпорт, не смотрите на меня так грозно. Честное слово, я ничего дурного не замышлял — по крайней мере, сегодня, — дотошно уточнил Эллис.

Маркиз крепко, почти до боли сжал моё плечо — не иначе, как от избытка чувств. Я раздражённо дернула рукой, чтобы освободиться.

— Не могу сказать, что рад видеть вас, мистер Норманн, — холодно произнес он. Дышать отчего-то стало труднее, как будто воздух стал острым и колким.

Детективу, впрочем, любые слова были нипочем.

— А я вот рад вас видеть, — шкодливо ухмыльнулся он и шагнул ближе. — У меня к вам разговор. Точнее, сделка.

— Обязательно обсуждать её здесь и сейчас?

Голосом маркиза, думаю, можно было уже металл резать, как мягкий сыр.

— Конечно. Она ведь и Виржинии касается, — светло и беспечно улыбнулся Эллис. И, прежде чем Рэйвен успел что-либо возразить, продолжил скороговоркой: — Тот парикмахер, который покушался на неё, Халински, умер в тюрьме через два дня после задержания. Он совершенно точно был безумен. Он то рыдал, то смеялся, то сыпал угрозами, то звал покойную жену, то просто кричал — до сорванного горла, а потом беззвучно шептал что-то сжавшись в комок. Я дважды пытался допросить его — и все безрезультатно, ни одного внятного ответ. Но одна вещь накрепко засела у меня в памяти... — Эллис сделал паузу. Но маркиз теперь и не думал его перебивать. Он внимательно слушал, с каждым следующим словом детектива неосознанно подтягивая меня всё ближе к себе, так, что к концу тирады я оказалась в плотном кольце объятий, то ли сдерживающем, то ли защищающем. — Я задавал Халински обычные в подобных случаях вопросы. Цель нападения, замыслы, сообщники... И всякий раз Халински начинал нести какую-то ерунду, всегда разную. И лишь ответы на один вопрос всегда повторялись, хотя я не сразу понял это, потому что отвечал безумец... на древнероманском. Но не так давно я додумался показать протоколы допросов одному знающему человеку, и тот нашёл в потоке бессвязного бреда схожие по смыслу выражения. "Респонсум эспентактес" — ищущий ответа, и "коллигере дебита" — взыскивающий долги, и "коллигендис мессем" — собирающий урожай, и "прессор" — преследователь, и "кадавер" — мертвец, и "хоспитиум ноктем" — ночной гость, и "канус" — седой, и "окулис альбис" — белоглазый, — монотонно и жутко цитировал Эллис по памяти, закрыв глаза. Веки у него подрагивали. — Каждый раз, когда я спрашивал Халински о сообщнике, повторял это. А позже... позже выяснилось, что покойная жена безумца не была так уж похожа на Виржинию или на Эвани Тайлер. И ещё. — Эллис открыл наконец глаза. — Женщина из лавки напротив дома, где жил Халински, была очень дружна с его покойной женой. По словам этой торговки, Халински сразу после смерти обожаемой супруги впал в чёрную меланхолию и сумел прийти в себя только через полтора месяца. И он однажды обмолвился, что ему в этом помог какой-то человек — "благородный господин с чёрной служанкой".

Маркиз резко выдохнул. Сердце у него заколотилось в бешеном ритме. Но если б я не стояла так — вплотную прижавшись, то даже и не заметила бы этого. Когда маркиз заговорил, голос его был ровным и холодным.

— Вы уверены, что торговка сказала именно это?

— Да. Я нарочно переспросил ее несколько раз. Но, видимо, слова Халински были слишком необычными и крепко запали ей в голову. "Благородный господин с черной служанкой" — нечасто такое можно встретить, даже в нашем Бромли, да? — внезапно усмехнулся Эллис. — А вот вы, маркиз, кажется, уже видели такого человека.

— Нет. Не видел, — произнёс дядя Рэйвен с неожиданной болью в голосе. — Если бы я хоть раз увидел того человека, то Иден был бы жив.

Я резко отпрянула, выворачиваясь из дядиных объятий.

— Постойте, — упёрлась я рукой ему в грудь. И жесткий, царапающий кожу сюртук, и пышный шелковый воротник сорочки сминались под пальцами одинаково легко. — Вы же не хотите сказать, что тот человек... устроил пожар четыре года назад?

"Убил моих родителей", — этого я выговорить не сумела.

— Я не знаю, — ответил маркиз, глядя будто бы сквозь меня. — Леди Милдред было что-то известно, уверен. Но она молчала до самого конца и теперь уже точно ничего не расскажет. Я искал этого человека, Виржиния. Сначала десять лет, а потом ещё четыре года. И всё, что смог найти — скупые свидетельства, туманные описания и одну старинную, растрескавшуюся лаковую миниатюру. На ней девочка, очень похожая на леди Милдред, держала за руку чернокожего ребенка, а за их спинами стоял человек в зеленом. Поперёк его лица шла трещина. Это всё.

Эллис, вот уже с полминуты молча наблюдавший за нами, вдруг быстрым шагом пересёк комнату — до тех пор, пока не встал вплотную к нам. Я оказалась буквально зажата между ними — невысоким, по-женски хрупким детективом, в чьих волосах седины было больше, чем тёмного цвета, и возвышающимся над ним на целую голову Рэйвеном.

— Я могу найти того человека, — тихо произнес Эллис и медленно положил руки маркизу на плечи. Низким и маленьким он в тот момент не выглядел. — Я справлюсь. Ещё ни один убийца не сумел меня обмануть. Рано или поздно я настигаю их всех. И сейчас я предлагаю вам сделку, Ричард Рэйвен Рокпорт, маркиз Рокпортский, глава Особой службы Его величества Вильгельма Второго. Я найду того, кто убил Идена и Ноэми, кто преследовал Виржинию, и отдам его вам. А вы взамен поможете мне дотянуться до тех, кого высокое положение хранит от правосудия. Сделка?

И Рэйвен ответил тихо, но в голосе его точно кипел раскалённый металл:

— Сделка.

Я думала, что вот прямо сейчас потеряю сознание и упаду между ними, сложившись пополам, как пустое платье, но крепко сомкнутые руки Рэйвена не позволили. А потом Эллис улыбнулся — сумасшедше, мальчишески и светло.

И сказал:

— Ну, и ещё, дополнительным пунктом к сделке. Я хочу, чтоб вы перестали отгонять меня от Виржинии и постоянно вызывать на всякие там "профилактические допросы", надоело уже. Всё равно я от неё не отвяжусь. Где я ещё найду благородную леди, которая будет поить меня кофе бесплатно, угощать всякими десертами, выслушивать абсолютно всё, что придёт мне в голову, временами называть меня негодяем и дураком, шипеть на меня, хвалить меня... и при этом ни капли, ни на грамм не влюбляться?

— Неправда, — не выдержала я и возмутилась. — Я вас очень люблю, Эллис... — Оба, и маркиз, и детектив застыли, будто памятники сами себе. Я невозмутимо выпуталась из объятий маркиза, подлезла под поднятой рукой Эллиса, отошла на пару шагов и только тогда уточнила: — Как брата, разумеется.

И оглянулась.

И Эллис, и дядя Рэйвен смотрели на меня одинаково... неодобрительно. Мягко говоря.

Что ж, пожалуй, они сработаются — и, возможно, даже не сведут друг друга с ума.

Я улыбнулась и начала медленно обходить зал по кругу, гася светильники.

— Доброй ночи вам, господа. Кофейня закрывается. Спасибо, что были моими гостями сегодня.

Дядя, к счастью, в последующие несколько дней был занят, и поэтому я могла лелеять надежду, что он за это время немного поостынет и не станет выговаривать мне за выходку в кофейне. Что же касается Эллиса, так тот обиделся страшно, о чём и поспешил крикнуть мне вдогонку — правда, не уточняя, за что обиделся. Так или иначе, вот уже половину недели он никак не давал о себе знать.

Я, признаться, немного скучала по нему. Это заметила даже Глэдис, но истолковала по-своему — и пригласила на выставку картин из частной коллекции, которые какой-то лорд из Марсовии, граф де Ларнак, любезно привёз в Королевскую галерею Бромли.

Но мои надежды на весёлое времяпрепровождение, увы, не оправдались. Глэдис почти сразу встретила каких-то своих друзей, настроенных не менее возвышенно, и они всей дружной компанией пустились в обсуждение настолько тонких материй, что у меня скулы от зевоты свело. Поэтому я позволила себе маленькое отступление от правил этикета и отправилась бродить по галерее в одиночестве, оставив Глэдис в обществе единомышленников.

Полагаю, она от этого не слишком страдала.

Предаваясь меланхолии, я бродила из зала в зал, отстраненно разглядывая картины, пока одна из них не привлекла моё внимание.

Это было не очень большое полотно; меньше человеческого роста в высоту, на взгляд. В отличие от других картин, краски здесь были тёмные, но издалека чудилось, будто от неё исходит свет. Наверное, из-за искусно прорисованной луны: я даже нарочно остановилась и подошла ближе, чтобы её рассмотреть, и лишь потом разглядела изображение целиком. И тут же в памяти у меня зазвучал размеренный, глубокий голос мисс Дюмон.

Ночь, лунный свет, степь и три дороги, которые сходятся у большого камня. На камне сидит, положив ногу на ногу, красивый светловолосый юноша лет двадцати, босой, но закутанный в тёмно-синий плащ. В правой руке у юноши трубка с длинным-длинным мундштуком из белой кости. Трубка украшена резным изображением диковинных птиц и цветов. Черты юноши тонки и немного женственны. На правой руке у него несколько колец с синими камнями. На коленях у него раскрытая книга. Под левой ногой дремлет белая змея, и хвост её обвивается вокруг щиколотки, тело скрыто под пятою, а голова покоится на стопе. Над правым плечом у юноши цветут белые розы, и лепестки осыпаются на плащ. Когда вы смотрите на картину, появляется неясное ощущение, будто бы юноша глядит куда-то поверх вашей головы. На что-то у вас за спиной. Или на кого-то.

На кого-то.

Приступ суеверной жути прошил меня, подобно удару молнии. Не владея собою, я отпрянула — и натолкнулась на кого-то.

И быть мне покрытой позором из-за трусливого вопля, но этот кто-то вовремя закрыл мне рот рукою в надушенной перчатке.

— Тише, тише леди, — произнёс незнакомец — или, точнее, проворковал. Голос ему достался на редкость нежный и умиротворяющий. Я бы сказала — сладкий, но для сладкого в нём было слишком много иронии. — Вижу, вы сражены силою искусства, но не стоит это демонстрировать столь откровенно.

Спустя три или четыре заполошных удара сердца я всё же справилась с приступом и вернула себе хотя бы видимость самообладания. И уже тогда можно было отстраниться, изображая воплощенное Достоинство и Утонченность, и повернуться к своему спасителю со светской улыбкой.

— Благодарю вас за помощь, мистер... — Я осеклась, недоговорив. На меня смотрел молодой мужчина — почти точная копия того, кто был изображен на картине, только чуть старше... и человечнее, что ли?

Воспоминания о снах, продолжавшихся весь последний месяц, обрушились, как лавина. Я стояла, ошеломленная, и едва могла дышать.

— Кто вы?

Он улыбнулся, опуская ресницы — бледный и белокожий, больше похожий на тень, чем на живого человека.

— Так, никто. Просто незнакомец на перекрёстке, случайный прохожий. Может, чья-то мечта — или чей-то кошмар... Но к чему все эти представления? Мы ведь с вами уже встречались, юная леди, любительница смотреть чужие сны? — Он протянул руку и легонько коснулся моей щеки. — Не пугайтесь, я не сержусь. Что привело вас в галерею? Любовь к искусству?

— Нелюбовь к скуке, — честно призналась я и отступила на шаг, уклоняясь от прикосновения. Не то чтобы это было неприятно — просто слишком странно. — Откровенно говоря, я ничего не понимаю в искусстве.

Он засмеялся, и морщинки вокруг его глаз обозначились чётче. Всё же... человек?

— Я тоже. Хотя и обязан искусству жизнью. — Он бледным призраком проскользнул мимо меня, к картине, и почти прикоснулся к полотну — рука застыла на волосок от поверхности. — Чаще всего искусство и жизнь идут порознь, бесконечно отражаясь друг в друге, и лишь великие мастера способны переплести их друг с другом... Ноэль был именно таким. И потому он сгорел слишком рано. Раньше сама мысль об этом отдавалась болью во мне. Но знаете, что я думаю сейчас? Он всё ещё жив. Подобные ему не уходят бесследно, не ушёл и он. И теперь Ноэль смотрит на нас отовсюду — глазами "Островитянок", из торжественной океанской дали... даже моими глазами, — и незнакомец провел рукою вдоль изгиба змеиного тела на картине; мне померещилось слабое шипение. — А что вы думаете об этом, леди?

Сначала я не знала, что ответить, а потом вспомнила счастливые лица Джулии и Лоренса во время венчания — и улыбнулась.

— Его картины меняют судьбы людей — за это я могу поручиться. А значит, так или иначе, он жив. И... — Я поколебалась. — Наверное, он был хорошим человеком, если картины приносят удачу, да?

В глазах у незнакомца мелькнуло странное выражение.

— Да, — сказал он тихо, и уголки губ у него опустились. — Очень хорошим.

Я хотела спросить у незнакомца что-то ещё — очень важное, как жизнь, и прекрасное, как искусство, но мысли никак не могли собраться в правильные слова. А потом прямо над ухом у меня зазвенел взволнованный голос Глэдис:

— Леди Виржиния, святые Небеса, как вы нас напугали!

...и с изумлением я осознала, что лежу на холодном полу галереи — перед злополучной картиной, а вокруг толпятся утончённые друзья Глэдис и охают на все лады.

— Что случилось? — растерянно пробормотала я, пытаясь подняться. Один из мужчин, кажется, известный театральный критик, протянул мне руку, помогая встать.

— Наверное, вы упали в обморок, — предположила побледневшая от испуга Глэдис. — У вас же это семейное, верно, леди Виржиния? Ваш отец тоже...

— Кажется, да, — кивнула я. — Леди Клэймор, а куда делся тот незнакомец?

— Какой еще незнакомец? — нахмурилась она. — Здесь никого не было. Верно? — Глэдис обернулась к друзьям, и какая-то пожилая леди с энтузиазмом подтвердила:

— Да-да! Я была в том же зале и всё видела. Вы, леди Виржиния, подошли к картине, постояли немного — и вдруг свалились! Ох, и перепугалась же я, — потрясенно прижала она ладони к щекам.