— И всех вас, православных христиан, да помянет Господь Бог во царствии Своем! — звучали слова послания патриарха Стефана в палатах Троицко-Ильинского монастыря, где остановился самодержец.
После прочтения грамоты патриарха Никита Иванович передал благословение Стефана русским и казацким воеводам, отдав приказ на занятие Киева. Вскоре были устроены наплавные переправы через реку и армия, возглавляемая государем, вошла в древний русский город, встречаемая восторженными горожанами. Из Киева между тем бежали не только поляки, коим не чинили к этому препятствий, но и небольшая часть духовенства, возглавляемая киевским митрополитом Сильвестром Коссовым, пыталась покинуть город. Однако возок митрополита был остановлен казаками и вскоре Коссов предстал перед царём и был вынужден признать не только единение Гетманщины с Русью, но и верховенство Московского Патриархата. Воеводы, тем временем, совещались со своими казацкими товарищами по поводу дальнейших действий, имея в виду армию Стефана Чернецкого и Петра Потоцкого, приближавшуюся к Киеву со стороны Винницы. Стон стоял по всей Подолии — там, где проходили польские силы, ветер разносил лишь пепел сгоревших жилищ и стыли в снегу тела — воеводы Речи Посполитой хотели утопить восстание в крови мятежного народа, заставить его склонить непокорные чубатые головы и повиноваться польской воле. Хмельницкий оценивал польские силы более чем в сорок тысяч воинов, он же предлагал Трубецкому дать врагу сражение под Киевом, надеясь на численное превосходство объединённой русско-казацкой армии перед поляками. Однако гетман, предлагая ожидать неприятеля на месте, не принимал во внимание донесения о татарских ордах, что могли уже скоро пойти к Киеву на соединение с армией Речи Посполитой. Трубецкой же предлагал идти к Белой Церкви и ожидать противника там, чтобы не дать татарам возможности соединится с ляхами. А в Киеве Алексей Никитич предложил оставить подошедшего к днепровской переправе от Курска с тремя стрелецкими полками и десятью ротами рейтар боярина Никиту Одоевского. Государь Никита Иванович поддержал своего большого воеводу и спустя некоторое время южная армия, оставив на попечение киевских монахов своих заболевших воинов, ушла на юго-запад, постоянно пополняясь в пути местными ополченцами. У Белой Церкви авангард армии был остановлен отрядом винницкого полковника Ивана Богуна. Полковник, несколько дней сдерживавший у Винницы передовые польские силы, при подходе основного войска Потоцкого и Чарнецкого был вынужден с боями прорываться на восток. Показывая отчаянную отвагу и умелое командование, Богун, сохранив более половины численности своего отряда, отошёл к Белой Церкви, где принялся собирать разрозненные отряды охочекомонных*.
Воевода князь Трубецкой, предоставив на военном совете слово Ивану Богуну, с яростью настаивавшему на скорой битве с поляками, с которым согласился и Богдан Хмельницкий, упрочил своё решение дать решительный бой противнику, прежде чем татары придут на помощь полякам. Уже вскоре после совета воеводы и казацкие старшины отправились на изучение местности с целью выбора наилучших позиций для расположения полков.
* Охочекомонный — конный казак-доброволец.
Несколькими днями позже
Бух! Ворота, ведущие во двор дома, в котором квартировали Ян Вольский и Христофор Рыльский, с шумным треском захлопнулись. Послышались крики всполошённой посреди ночи дворни, лошадиный храп и визг собаки, которую, верно, огрели кнутом. Подняв голову со скрещенных на поверхности стола рук, Ян быстро умылся из стоявшей рядом плошки, пытаясь сбросить дремоту. Добавив яркости еле горевшему фонарю, он повернулся лицом к двери, положив на стол револьвер.
На улице, наконец, успокаивалась бушевавшая уже сутки метель, затих и порывистый ветер, ещё днём валивший с ног. Вольский, зевая, потянулся, оглядывая светлицу — Пахом заворочался на лавке у входа, проснувшись вслед за полковником, два стрелка из охранения храпели на полатях. Таких и из пушки не разбудишь! Послышался шум в сенях, топот каблуков и надсадный кашель. Дверь отворилась, и в жарко натопленной светлице повеяло холодом. Рыльский вернулся с военного совета поздней ночью и, сбросив на лавку заснеженную шубу и шапку, широкими шагами подошёл к печи, открыв заслонку, после чего принялся растирать ладонями закоченевшие щёки. За генерал-бригадиром в помещение вошёл и майор из штаба бригады, который, не раздеваясь, устало присел на лавку напротив вскочившего на ноги даура.
— Что нового, Христофор Фёдорович? — Вольский, не приглашённый на совет из-за малого круга его участников, ожидал Рыльского, не ложась спать. — Долго стоять на позициях ещё будем?
— Уж недолго осталось, Ян Игнатич! — откашлявшись, прохрипел гусарский полковник. — Ляхи в Погребище стоят, люд оттуда почти что весь сбёг ишшо в прошлую седьмицу. Эх, запалить надо было...
— Запалить, — протянул Вольский, покачав головой. — А где им жить потом?
Рыльский не ответил, бросив быстрый недоуменный взгляд на своего товарища.
— Трубецкой приказ дал казачкам — проведать ляхов да осмотреть пути, что сюда ведут...
— Так пускай и пара моих людей с ними отправятся! — воскликнул Ян, отчего проснулись и стрелки на печи.
— Они уж, верно, ушли, — махнул рукой Христофор. — А я смекаю, что Чарнецкий к Днепру рвётся, чтобы войско Трубецкого или порубать, или в реку загнать!
— А то! Пусть рвётся, — усмехнулся Вольский. — А мы тут стоять будем. Ещё чего хорошего было на совете слышно?
— Да! Узнал я добрые вести, что из Москвы пришли, — заговорщицки склонился к Вольскому генерал-бригадир, дыхнув кислым винным перегаром. — Набольший воевода говорил, будто свеи заедно с нами будут и скоро в пределы польские вторгнутся. Так что...
— Что? — произнёс Ян с интересом.
— Теперь самое верное время для победы будет! — возбуждённо заговорил военачальник. — Коли всё ишшо и с умом сделать!
Так прошло ещё несколько дней, наполненных ожиданием скорого боя. В воздухе витало его предчувствие, неминуемость битвы заставляла снова и снова проводить совместные тренировки гусарии Рыльского и конноартиллеристов Вольского. Христофор словно внял тезису сибирца о силе пушечной стрельбы и её особого влияния на общий ход сражения. Окрестные пространства были объезжены вдоль и поперёк, берега покрывшейся льдом Роси изучены досконально, а местные селяне, особенно юнцы, всегда сбегались поглазеть на упряжки, что тянули пушки на возках.
Посланный на разведку отряд казаков не возвратился ни через оговоренное время, ни неделей позже. А вскоре, когда даже у Вольского, казалось, иссяк воинский пыл и полковника начала одолевать хандра, в расположение бригады прискакал десяток драгун из полка, стоявшего в деревнях в нескольких верстах ниже по течению Роси. Полком тем командовал бывший новгородский воевода Семён Урусов, удалённый от двора новым государем, он и отправил гонцов в ставку Трубецкого с сообщением о нападении на него польских сил.
— Несметно ляхов! — кричали драгуны, нахлёстывая коней, спеша к городу. Вертелись ржущие кони, вставая на дыбы. — Семён Андреич помочи требует!
— Ишь ты, требует! — усмехнулся Рыльский, глядя на восходящее над Росью солнце. — Верно, передовой отряд его атаковал, а тот и струхнул, привыкши в покое пребывать.
— Эко ты, Христофор Фёдорович! — воскликнул Вольский, сердце которого снова привычно заколотилось. — Всё одно сотоварищу помогать надобно!
Для изготовления бригады к движению потребовалось совсем немного времени по меркам самого Рыльского, безмерно гордого отличным состоянием своего войска, пополнившегося несколькими отрядами казаков и пятью ротами рейтар немецкого строя, составлявшими арьергард бригады. Впереди и по флангам колонны двигались казачьи разъезды, охраняя бригаду от неожиданного столкновения с противником на марше. Однако первыми были встречены остатки полка Урусова, отходившие к Белой Церкви — пусть и потрёпанные, со многими ранеными на санях, но сохраняя порядок, с развевающимися штандартами. Князь Урусов также был положен в сани — пуля врага задела ему плечо, нанеся рваную и кровоточащую рану. Вольский немедленно приказал своим медикам обработать рану воеводы.
К Рыльскому подъехал молодой драгунский офицер, командовавший остатками полка. Представившись капитаном Андреем Лиховским, он доложил, что его полк был атакован внезапно, на рассвете.
— Ляхи сбили наши заслоны на берегу Роси... — пояснял Лиховский, а Рыльский хмурил брови и недовольно качал головой.
Тем временем семитысячный отряд Михала Казимира Радзивилла, шедший впереди основного войска и имевший своей целью подготовить безопасный проход основной армии Чарнецкого до Белой Церкви расположился на кратковременный отдых в трёх близко стоящих деревнях, где ещё недавно квартировали русские драгуны. На следующее утро Радзивиллом был запланирован поход до южного предместья города, где по докладу перебежчиков, находилась часть вражеской артиллерии, а также гусарский полк и некоторое количество казаков. Михал решил, что иного и желать ненужно — заняв предместье и захватив пушки, он наилучшим образом исполнит приказ Чарнецкого. Проведя совещание с высшими офицерами своего войска, Михал, не снимая шубы завалился спать на неказистые крестьянские лавки, составленные одна к другой и застеленные овечьими шкурами. Как сказал изловленный за сараем хозяин дома, ранее на этом ложе почивал русский князь.
— А теперь тут буду почивать я! — рассмеялся тогда Михал, дал знак жолнежам и те отвесили старому крестьянину хороших пинков, выгнав его за околицу вместе с остальными селянами, из тех, что не ушли с русскими драгунами. Едва воевода растянулся на лавках, как тут же провалился в глубокий сон, тяжёлый и безгрезный. До сего момента за двое суток марша он едва ли на пару часов сомкнул глаза, а потому приказал не тревожить его сон по пустякам.
Но уже вскоре, к вящему негодованию Михала, покой его был нагло потревожен.
— Ясновельможный пан! Пан воевода! — придерживая шапку у груди, молодой поручик осторожно, но настойчиво пытался разбудить Радзивилла.
— Разрази тебя гром, пся крев... — пробормотал воевода, бессмысленным взором воспалённых глаз оглядывая светлицу. — Чего надо, Игнаций?!
— Пане добродзею, русские! — утерев со лба обильно выступающий пот, выпалил поручик. — Приближаются с северо-востока! Я только что вернулся с дозора!
— Русские? Неужели им показалось мало? — усмехнулся Радзивилл, поднявшись таки с лавки и подняв с пола глиняную флягу с остатками разбавленного вина. — Княжеские драгуны хотят ещё тумаков?
— Это не драгуны, пан воевода! — поручик указал на слюдяное оконце. — Это гусария!
— Не смеши меня, Игнаций! Откуда у русских может быть настоящая гусария? — наставительным тоном проговорил Михал, с сожалением вставая со своего ложа. — Зови ко мне Иштвана, да побыстрее!
— Он грозился атаковать их! — выпрямил спину поручик.
— Вот дурень! Нельзя лезть в реку, не зная броду! Чёртов наёмник! — заругался Радзивилл. — Прикажи готовить мне лошадь, Игнаций!
Магнат Радзивилл степенно вышел на двор, где его в полной готовности ожидал небольшой отряд крылатых гусар, облачённых в рысьи шкуры поверх доспехов — приближённая дюжина Михала. Игнаций тут же подвёл ему коня к крылечку и вскоре всадники, выбивая копытами коней слежавшийся снег, устремились прочь со двора, пролетая через покосившиеся ворота. Вокруг всадников царила суматоха — отовсюду раздавалось лошадиное ржание, громкие вопли офицерских приказов, то и дело повторяющиеся призывные звуки труб и лязг железа. Стороннему взгляду показалось бы, что вокруг царило беспокойное смятение, но вот захлопали на ветру штандарты и стяги, затрепетали прапоры с крестом на гусарских пиках и вскоре один за другим объединившиеся в отряды всадники выезжали на свободное пространство покрытых снегом полей. Туда же направлялись польские и венгерские пехотинцы, немецкие наёмники. Часть войска Михал оставил в селениях, другую часть отправил на фланги, чтобы упредить возможные атаки русской кавалерии.
— Пан Михал! — скаля белоснежные зубы, воскликнул Иштван Эрдели, командир венгерских наёмников, сидя на гарцующем жеребце словно влитой. — Дозорные не ошиблись! Перед нами остатки драгунского полка и гусары князя Рыльского! Хотя какие это гусары, чёрт возьми?! — рассмеялся венгр. — Боярское ополчение, холопы!
— Не верю, Иштван! — пристально глядя в увеличительную трубу на разворачивающихся в боевой порядок русских кавалеристов, мрачно прокричал Радзивилл.
— Чему не веришь? — удивился наёмник, мигом успокоив животное.
— Русские что-то задумали, иначе, зачем они пришли сейчас? — не отрывая взгляда от окуляра, ответил Михал. — Перед нами никак не более трёх тысяч воинов, у нас же более чем в два раза больше...
— Ты ищешь загадки там, где их нет, друг! — воскликнул венгр. — Атакуй! Этот Рыльский пришёл отомстить за князя! И он готов умереть, неужели ты откажешь ему в этом одолжении? — Эрдели рассмеялся, запрокинув голову, и посмотрел на воеводу, оправляя роскошные усы.
Радзивилл ничего не ответил. Подобрав светлые, вьющиеся волосы под шапочку-подшлемник, он не спеша водрузил на голову гельмет с козырьком и обернулся на своё воинство.
— Вот это дело! — задорно выкрикнул Иштван, хлестанув коня плёткой, он поскакал к своему отряду.
По знаку воеводы трубачи в сей же миг принялись наигрывать сигнал — гусары подобрались, лошади заволновались, услышав знакомую команду. Михал тронул поводья и послушный конь неторопливо тронулся. Вслед за ним последовала и остальная масса доспешных всадников, за спинами которых трепетали крылья из орлиных и гусиных перьев. Следовавшие за конными отрядами пехотинцы с завистью смотрели на гордость Речи Посполитой — олицетворение её мощи, таранной силы, для которой нет преграды. А между тем, там впереди, перед опушкой перелеска, темневшие ряды русской кавалерии продолжали проводить перестроения, всё никак не сподобясь выстроить нужный порядок.
'Странное дело', — подумал Михал, убрав увеличительную трубу в футляр.
Он был уверен в том, что противник ведёт себя совсем не так, как должен. Они до сих пор не изготовились к бою, хотя имели достаточно на то времени. А что может быть хуже на войне, чем непонимание поступков врага? Передние ряды кавалеристов неприятеля стояли недвижной и безмолвной стеной, а сзади них продолжалось постоянное движение, мелькали знамёна и топорщились пики.
'Почему они не разгоняют коней для атаки? Ведь сила атаки всадников состоит в мощи их слитного удара. Кавалерист, пребывающий в покое обречён...' — одна за одной мелькали мысли в голове Радзивилла.
Расстояние между сторонами сокращалось и вскоре пришло время переходить на рысь — ряды гусар немного расширились, фланги подались чуть вперёд. Михал напряжённо смотрел вперёд, на своего врага и врага Польши. До сего момента он ещё не скрещивал сабли с русскими, а только слушал бахвальство старших. Магнаты всё ещё считают армию Московии сбродом, причём полагают это искренне. Не научила их Смоленская война уважать противника. А ведь времена дедовские — Смуты московской, давно прошли. Помимо самого Смоленска русские отняли у Речи Посполитой Чернигов, Полоцк и прочие древние города, а теперь зарятся на Киев, поддерживая казацкие мятежи. Бросив взгляд направо, воеводы увидел лихого Иштвана, подбадривавшего своих офицеров, скачущих рядом.
