Корректировка

Свинцовые дни

"Как жаль, что не роняли вам на череп утюгов, скорблю о вас, как мало вы успели..."

Глава первая

Деревянные ступеньки скрипели под ногами, пахло пылью, кошками и борщом.

— Повезло вам, — в который раз начала агитацию риелторша Ирина, активная тетка неопределенного возраста с маленькой головой и стремительно расширяющимся книзу туловищем, — только сегодня заявка на сдачу появилась, вас первого веду. А цена! По таким деньгам разве что комнату снять, а тут отдельная квартира... — она поднималась на три ступеньки ниже меня, словно опасаясь, что клиент сбежит, так и не увидев свалившегося на него сокровища. — Дом конечно старый, но квартиры типовые. Зал большой. Даже балкон есть. Да сейчас сами увидите! А место-то какое прекрасное — престижный район!

Квартал двухэтажных деревянных домиков смотрелся маленьким кусочком деревни среди городской застройки. Заросший травой двор с какими-то покосившимися сараями, палисадники с грядками. Бабки на облезлой скамейке лузгают семечки. Рядом чинно восседает старая лохматая дворняга. На завалинке разлегся бандитского вида рыжий кот.

— За такие деньги разве что комнату снимешь... — неутомимо повторяла Ирина свои аргументы, — или где-нибудь на отшибе квартирешку. А тут рай, просто рай! Место, залюбуешься, в квартире все удобства, зимой тепло! Стены деревянные дышат, это вам не бетон! А то что старый... так пятьдесят лет стоял и еще простоит. Вы ж тут не всю жизнь собрались жить. На год снимаете? К тому времени, небось, не завалится, — она, захихикала над своей шуткой. Смех у нее был жидкий, булькающий.

Второй этаж. Пришли. На площадке две двери. Между ними электрощиток запертый на висячий замок. Мы остановились перед левой дверью с номером три. Так себе дверца, фанерная, со времен царя Гороха не меняли. Хотя, воровать у меня все равно нечего.

— А соседи кто? — спросил я, прислушиваясь к невнятному бормотанию за дверью соседней квартиры, — не трудовые, случайно, мигранты?

— Да бог с вами! — изображая удивление, Ирина хлопнула себя по могучим бедрам, отчего куколь на ее затылке качнулась из стороны в сторону. — Здесь одни пенсионеры живут. Сами ж видели. Тишь да гладь, и божья благодать!

Она не стала жать кнопку звонка, а деловито отперла дверь извлеченным из сумки ключом.

— Проходите, не стесняйтесь.

— А где же хозяева? — поинтересовался я.

— А нет хозяев, — радостно сообщила риелторша.

— Как так, иногородние что ли?

— Ну, типа того, — не стала она вдаваться в подробности. — Так это для вас дополнительная выгода! А то бывает, попадется какая-нибудь вредная бабка и ходит потом, проверяет свою рухлядь по нескольку раз в месяц. Оно вам надо?

— А платить как же?

— А платить через банк. Реквизиты я вам дам... как договор подпишем, так и дам. Ну, проходите, смотрите.

Квартира оказалась двухкомнатной, но вторая комната была заперта. От того и сдавалась как однешка.

Я оглядел зал. Выцветшие обои, линолеум волнами, крашеный потолок в трещинах, щербатая люстра с "хрустальными" висюльками. Из мебели: унылый коричневый диван истертыми неведомыми задницами, такое же кресло. Между ними облезлый журнальный столик. Покосившийся платяной шкаф, с треснутым зеркалом. На стене картина-мазня: горный водопад в окружении ядовито-зеленых елочек. В правом углу притулился старинный черно-белый телевизор на длинных ножках.

Когда я заглянул на крохотную кухню, древний холодильник ЗИЛ — Москва затрясся и приветливо заржал, словно радуясь новому знакомству. На нем опасно раскачивался пыльный кактус.

Не квартира, а какая-то лавка старьевщика.

— Ну что, — нетерпеливо поинтересовалась риелторша, — снимать будем?

Я задумался. Квартирка конечно похабная, но с другой стороны права Ирина, за такие деньги ничего лучшего не найдешь, тем более в нормальном месте. Повезло, можно сказать. Все магазины рядом, вокруг тихие зеленые улочки. Буду гулять по аллеям, сидеть на лавочках под липами, смотреть на симпатичных мамаш с детьми, кормить голубей, пить пиво наконец. А самое главное — родился я и вырос в этом районе, так что ностальгия и все такое прочее.

— Согласен, — решился я. — Сейчас еще только санузел гляну.

— Конечно, конечно! Глядите, смотрите, вам здесь жить... а я пока на кухне договорчик заполню. Паспорт позвольте ваш. Ага... — начала записывать она круглым девчоночьим почерком, — заказчик... Неверов Феликс Константинович... да мы с вами тезки, я ведь тоже Константиновна!.. так... Пятьдесят первого года рождения... номер паспорта... серия... выдан...

* * *

Щелкнул замок, и Ирина Константиновна покинула квартиру, оставив мне экземпляр договора, ключи и неожиданную дыру в бюджете размером в пять тысяч рублей.

— Ну как же так, тезка, дорогой вы мой человек, — укоризненно поджала она губы в ответ на мою вялую попытку возразить, — ну вот же в договоре написано: Стоимость услуг исполнителя по договору согласовывается сторонами по каждому предложенному объекту отдельно... Поскольку объект является высоколиквидным, — продолжила она уже своими словами, — стоимость услуг определена в размере месячной арендной платы.

— Ну, говорили же, что пятьдесят процентов, — бормотал я, уже сдаваясь.

— Кто говорил, Феликс Константинович? Кто это слышал? Кто видел? Впрочем, воля ваша, можете отказаться. Но квартирка классная, и, между прочим, хозяева залог не требуют! Улетит вмиг. Я ведь для вас ее придерживала... Жалеть потом будете! Ох, будете жалеть!

Столько напора и железной уверенности было в ее словах, что я безропотно достал портмоне и отсчитал вымогательнице требуемую мзду.

Крыса ты, Константиновна, хоть и тезка! — без особой злости подумал я, глядя в окно на ее удаляющееся туловище с куколем на макушке.

Вещи перевез на такси. Вещей было две спортивные сумки, а еще маленький телевизор и ноутбук. Бросил все это посреди комнаты и на том же такси вернулся обратно. Надо было сдать ключи хозяевам старой квартиры, а заодно и прикупить продуктов на вечер.

* * *

Вы возможно спросите, как я докатился до такой жизни, что на старости лет мыкаюсь по съемным квартирам? А я вам отвечу: ничего удивительного в этом нет если знать историю моей жизни. А она, жизнь моя, делится, на три неравных части. Первая часть, была правильной, даже образцовой. Счастливое пионерско-комсомольское детство. Все давалось мне легко. Учеба сперва в обычной, а затем (благодаря победам на областных и союзных олимпиадах) в специализированной школе при Университете. Затем сам Университет, с красным дипломом по окончанию, аспирантура, женитьба по любви, развод, защита кандидатской диссертации, хорошая работа, вторая женитьба (по расчету — папа-академик), квартира, машина. Научная карьера уверенно шла в гору. К девяносто первому году я уже был молодым доктором наук и заместителем директора закрытого НИИ с перспективой скорого членкорства. Лаборатория моя занималась космической тематикой — разрабатывала ракетные двигатели малой тяги. Такие используют для ориентации космических аппаратов. Видали, наверное, телевизионную картинку, где какой-нибудь "Прогресс" готовится к стыковке с МКС? Вокруг круглой туши приближающегося корабля то и дело пшикают струйки реактивных выхлопов, направляя тяжелую махину точно в цель — в этом есть заслуга и вашего покорного слуги.

Но вот настал девяносто второй. В один миг из уважаемого, обеспеченного, уверенного в своем будущем человека, я превратился... ну не в нищего конечно, но в кого-то близкого к ним по сути.

Институт наш, как это ни странно, приватизировали. Директора, старого академика, выпнули на пенсию — не нужен он был новым хозяевам. Меня оставили и даже предложили занять его должность, но что в том проку если три четверти Института уже были сданы в аренду под офисы и склады и столько же сотрудников уволено. Оставшиеся получали сущие копейки. Какая уж тут наука. Все космические разработки были свернуты, а нам предложили... утилизировать ракетное топливо — гептил. Дескать, много его и никому оно теперь не нужно.

Заниматься профанацией, тем более за еду я не захотел, и ушел из науки. Многие ученые тогда уезжали работать за границу, но благодаря уровню допуска я был лишен и этой возможности. Я вернулся из Новосибирска в Обнорск и началась вторая, "неравновесная" часть моей жизни, связанная с коммерцией.

Следует признать, поначалу я достиг неплохих результатов и даже стал долларовым миллионером. Роскошный дом, виллы, яхты, лимузины, седина в бороду — бес в ребро, развод со старой женой, оставшейся в Новосибе, женитьба на новой — молоденькой юрисконсульте, годящейся в дочки, рождение настоящей дочери, словом, все в шоколаде. Но достичь — это одно, удержать совсем другое. Как говорится в анекдоте: концепция изменилась — мы обосрались. Бизнес "систематизировался". Прибыльные активы стали подгребать под себя люди со связями и серьезными силовыми возможностями. Да чего я буду рассказывать, кто жил в то время — знает. Пришел и мой черед. Кинули раз, кинули два, поменяли состав акционеров и бизнес пришлось отдать. Остался должен. Много. Продал всё. Не хватило. Воспользовавшись помощью друзей-ученых, срочно переправил семью к ним в Штаты, а сам пустился в бега.

По счастью, "кредитора" моего вскоре убили его бывшие партнеры, и в заварившейся после этого каше о моей скромной персоне благополучно все забыли.

Я получил возможность выползти из тени. Так началась и продолжается по сию пору третья часть моей жизни — "никчемная".

Жена к тому времени со мной развелась и вышла замуж за того самого друга-ученого. Я ее не осуждал. Чего пропадать красивой женской особи. Тем более, возвращаться в Россию она не собиралась, а мне в Америке делать нечего, хоть и звали туда, а уровень допуска к тому сроку весь вышел. Жаль, что дочку теперь вижу лишь по скайпу, но против объективной реальности не попрешь — там ей лучше.

Родители мои давно умерли. Отец еще в восьмидесятом (сердце), а мама пережила его на тринадцать лет. Как-то раз проснувшись, я с удивлением сообразил, что давным-давно старше отца и через год сравняюсь возрастом с мамой. Интересное, надо сказать ощущение — не из самых приятных.

Некоторые средства от коммерческой деятельности мне все же сохранить удалось. Их и пенсии на скромную жизнь хватало. С тех пор я нигде больше не работал. Все идеалы мои были разбиты, а целей не видно, поэтому работать не зачем, не для кого и не имело никакого смысла. Как не имела смысла и сама жизнь моя. Живу потому что привык. Живу один. Друзья кто умерли, кто разъехались, кто просто потерялся в суматохе. Из родни осталась только престарелая тетушка — мамина младшая сестра. Во время редких телефонных звонков она постоянно меня жалеет. Как, мол, один живу-мучаюсь? Почему не найду себе какую-нибудь добрую женщину? Зачем, спрашиваю я, чтоб вдвоем мучиться? Она не понимает такого расклада и снова и снова затягивает свою сказку про белого бычка. На колу висит мочало — эта песня хороша, начинай сначала. Я слушаю и уже не возражаю.

Квартиру так и не купил, сперва опасаясь привлечь к себе внимание, а затем привыкнув жить на съемных. Свободный образ жизни — что-то не понравилось или просто надоело — раз и сменил жилплощадь. Нынешняя, юбилейная — двадцатая по счету.

* * *

Когда я закончил раскладывать вещи была уже половина восьмого. Примостившись на колченогой табуретке между холодильником и столом, я стал пить пиво из банки, поглядывая то в окно, то на экран раскрытого ноутбука, вяло при том почитывая очередной "патриотический" форум.

Надоедливым шмелем жужжала газонокосилка. Палисадник под моим окном был красиво засажен разнообразными цветами, а у соседнего дома зарос огромными, вровень со штакетником, лопухами. На крыше мужик в драной тельняшке второй час возился с телевизионной антенной похожей на рыбный скелетик. Солнце готовилось нырнуть за верхушки недалеких девятиэтажек. По вечернему белесое небо, чертили последние стрижи.

Мысли мои текли в хаотичном порядке, одновременно по разным направлениям. Например, я думал о том, что кухонное окно выходит на проезжую часть и это плохо потому что шумно. Но с другой стороны, спать в кухне я не собираюсь, а окно залы обращено во двор, а там тихо, если, конечно, по ночам не собираются пьяные компании. Еще я думал, не найти ли мне все же какую-нибудь необременительную работу, например, преподавать на четверть ставки. Нет, не деньги меня интересовали, а возможность отвлечься от унылой повседневности пенсионерского существования. Все же иногда хотелось общения. Реального, а не виртуального в инете. Реальное общение с молодыми людьми придает жизни видимость смысла, в отличие от бессмысленной ругани на форумах, которая лишь увеличивает энтропию вселенной.

И, наконец, самая неприятная мысль была о том, что надо собраться и сходить в поликлинику. Может чего выпишут от бессонницы. Уж больно плохо я стал спать по ночам, а от того страдаю мизантропией. Древнее народное средство алкоголь, помогает, но ненадолго — просыпаешься в полпятого утра и лежишь ворочаешься, проклиная ноющие колени, тянущий левый бок и размышляя о бессмысленности жизни и неизбежности скорой смерти. Тьфу!

Пиво в банке закончилось и больше мне его не хотелось. Это так, размочить желудок. На ужин у меня коньяк, оливки с маслинами, половина курочки-гриль и икра. Новоселье все-таки, да еще юбилейное!

* * *

Темнело. Завершилась, помещением в архив, очередная форумная баталия на тему крушения СССР. Участники дискуссии, местные пикейные жилеты и дальше бы обменивались оскорблениями, ссылками на труды авторитетов, и пространными, в основном безграмотными рассуждениями, но пришел админ и прикрыл совсрач. Соперники перебрались в другие темы, а я от выпитого коньяка стал добр к людям и малость заскучал. К тому ж от курицы остались одни косточки, а зад мой расплющился о табурет. Захлопнув ноутбук, я сгреб бутылку, бокал, тарелку с оставшимися бутербродами, и поплелся к дивану.

Полночь застала меня, бездумно пялящимся в экран телевизора. Коньяка осталось на донышке, а засохшая на бутерброде икра противно липла к зубам.

С улицы доносился шум редких в эту пору машин и гавкала какая-то сумасшедшая собака, периодически переходя на вой. Большая круглая луна таращилась в окно. Сегодня, кажется, полнолуние и даже какое-то суперлуние. Или завтра? Встал, чтоб задернуть штору и меня ощутимо повело. О-о! Да вы, ваше благородие, нарезались! Завтра придет расплата в виде вялости, упадка сил и новых приступов мизантропии. Да, старость, не радость — в былые времена от такого количества выпитого я лишь становился веселее.

Передумав идти к окну, я побрел в ванную.

Духотища-то какая. Надо принять душ — станет легче.

Упругие прохладные струйки щекотали кожу, а в голову лезли несвоевременные мысли.

Когда-то я был фанатичным трудоголиком, мечтавшим свернуть горы и осчастливить, если не все человечество, то хотя бы свою страну, теперь стал принципиальным бездельником и циником, вечно одиноким угрюмым сычом. Зато во мне есть и положительная сторона: я не виню в своих неудачах государство, обстоятельства, семью и плохую карму. Во всем виноват лично я сам и никто более. Таким образом, я лишен комплексов, которые мешают большинству людей объективно воспринимать реальность.

Я с наслаждением намочил голову, растерся мочалкой, почистил зубы — и впрямь полегчало.

Выбравшись из ванной, остановился на пороге, оглядывая убогий интерьер своего нового жилища. Да уж, квартирку я снял просто блеск. Квартирка, типа, я вас умоляю. Прошлая была не в пример. Не в пример... Зачем я согласился на эту халупу, ума не приложу. Ну и ладно. С другой стороны, экзотика, в таких я еще не жил. Впрочем, надоест — сменю.

Забытый телевизор молол что-то про Израиль и Сектор Газа. Сионисты... террористы... международные посредники. Какое мне до них дело? — решил я и нажал красную кнопку пульта. Вылил в бокал остатки коньяка. Пойду, открою окно, подышу свежим воздухом.

До окна я так и не дошел. Потому что увидел, что из-под двери в запертую вторую комнату пробивается полоска света...

Это было, мягко говоря, странно. Я как следует, протер глаза и, дождавшись пока исчезнут темные круги, посмотрел еще раз. Свет никуда не исчез, а даже кажется, стал ярче. Поставив коньяк на стол, я подошел и осторожно прижался ухом к двери. Сделал это напрасно, потому что от легкого нажатия дверь открылась и я, спьяну не удержав равновесия, ввалился прямо в белое марево.

Глава вторая

Падая, я непроизвольно зажмурился и когда через секунду открыл глаза, обнаружил себя стоящим на карачках в той же самой комнате из которой я только что пытался выйти. Только задом к двери.

Как так вышло? Не мог же я извернуться в падении словно кошка. Такие трюки мне давно не по силам.

Некоторое время я тупо озирался. Вроде обстановка та же самая. Но, что-то было не так. Твою мать! А где мой телек, коньяк и остатки бутербродов? И почему диван который я долго расправлял, стараясь чтобы он при этом не развалился, теперь стоит собранный, да и выглядит гораздо новей. И протупив еще несколько секунд я, наконец, обнаружил главную несуразность — за окнами было утро. Яркое солнечное утро.

Я приготовился, кряхтя подняться на ноги, но к своему удивлению вскочил как подорванный. Чуть до потолка не допрыгнул, едва успев подхватить свалившиеся трусы. От души выругался и не узнал свой голос. Следующая матерная тирада застряла в горле. Из зеркала на меня смотрел симпатичный молодой парень лет двадцати.

Я помахал ладонью перед лицом, отгоняя наваждение. Парень в зеркале сделал то же самое.

Да это же, Я! Я собственной персоной! Только помолодевший на четыре с лишним десятка лет. Как такое возможно? Некоторое время я крутился перед зеркалом как заядлая модница, разглядывая свои бицепсы-трицепсы (я всегда был спортивным малым) и поддерживая норовящие свалиться трусы — задница моя в том возрасте была куда меньшего размера.

Чудо! Другого слова и не подобрать. Как же прекрасно быть молодым!

Но как такое возможно?

А может я умер и это портал на тот свет? Щурясь от яркого солнца, подошел к окну.

Ничего особенного там не узрел — тот же двор, те же деревянные дома вокруг, заросший лопухами палисадник. Все то же самое... Э-э, нет, не все. Вместо квартала девятиэтажек в полукилометре от нас, чернеет закопченными трубами какой-то частный сектор. Несмотря на жару, из некоторых поднимается дымок. Ну да сегодня ж воскресенье — бани топят. Стоп! Какие бани, какое воскресенье? Какой, на хер, частный сектор? Срывающимися пальцами я распахнул окно и по пояс высунувшись, посмотрел влево. Ну конечно, четырнадцатиэтажную башню элитного дома по ту сторону улицы, как корова языком слизала. Вместо нее жидкий березнячок, за которым виднелись панельные пятиэтажки. В одной из них, я помнится, жил, в стародавние времена. Ну, хоть они никуда не делись. А башни нет. Ну, так понятно — если нет девятиэтажек построенных тридцать с лишним лет назад, откуда взяться башне, которую всего-то года два как воткнули. Я продолжал озираться, замечая все новые и новые несуразности. Совсем мало машин. Да и те прости господи, четыреста двенадцатый москвич... двадцать первая волга... мама родная... горбатый запорожец. Когда я его видел в последний раз? Натужно кряхтя по дороге в горку, на перекресток выползла желтая туша автобуса. ЛИАЗ, совсем еще новый. Седьмой маршрут, он всегда здесь ходил, от Микрорайона до Бетонного завода. Автобус затормозил на остановке. Сложились гармошки дверей, выпустив десяток пассажиров. Несмотря на приличное расстояние, я четко видел детали их одежды. Значит и острота зрения вернулась. Овраг справа от дома весь был застроен разномастными сарайчиками, в которых жители щитовых домиков держали всякую живность вроде кур и коз. Да вон и они бродят тут же неподалеку. Квохчут и мекают. Я детских лет помню эту картину смычки города и деревни. Потом случился жуткий ливень, и все сараи смыло вместе с их обитателями. Когда же это было? Кажется в восьмидесятом. Точно, в год Олимпиады!

Я отошел от окна и обреченно рухнул на диван.

Что же со мной произошло?

Про смерть я уже думал и этот вариант решительно отвергнул. Не нравился он мне. К тому же я чувствовал себя живым, молодым и здоровым, а вовсе не старым и мертвым.

Может коньяк оказался настолько забористым, что я вырубился и все окружающее лишь пьяные грезы? Ага, и при этом чувствую себя, предельно трезвым, словно месяц ничего крепче чая в рот не брал. Нет, не бывает таких снов. Подумал так и все же решил себя ущипнуть. Больно! Нет, точно не сон.

Тогда что же? С ума за пять минут не сходят, и головой я не стукался... Кажется. Чтоб подтвердить это утверждение, я ощупал голову, а затем встал и под разными углами осмотрел ее в зеркале. Целехонька.

Остается признать происходящее реальностью.

Значит?

Значит, я каким-то образом перенесся в прошлое. Судя по картине за окном, куда-то в семидесятые. А если точнее. А если точнее, то этот шрам на левой ладони я получил, когда сдуру согласился помочь незнакомому мужику спустить из грузовика оконное стекло. И было мне тогда двадцать три, кажется. Ну да, только закончил универ. Опс... а шрама-то и нет. Значит на дворе семьдесят первый, тире, семьдесят третий. Вот так забрался.

Я сидел на диване и разглядывал обстановку комнаты. Надо сказать, она практически не изменилась, разве что стала новей. И вещи мои исчезли. Все до единой. Остались одни трусы, и те велики. Ан нет, есть еще и часы на руке. Дешевые китайские, но замаскированные под Ориент. Часы и трусы — прекрасный набор для попадания в другой мир.

Таким образом, передо мной встали два извечных русских вопроса: кто виноват, и что делать?

С первым вопросом пока беспросветно, поэтому и думать о нем незачем, начнем со второго.

Значит, дело было так: я вошел в другую комнату... ну, как вошел... впал. Впал я, значит, в дверной проем, и оказался мало того, что в той же комнате, так еще и в прошлом. В таком случае, вторая комната, это не комната вовсе, а что-то вроде портала и чтоб вернуться надо войти в нее еще раз. Логично? Вроде, логично.

Я встал и подошел к межкомнатной двери. Она была плотно прикрыта, словно я не вваливался в нее пятнадцать минут назад. Толкнул рукой — не поддается. Нажал плечом — лишь жалобно скрипнул косяк. Вышибить ее что ли? Нет, погоди, шепнул мне внутренний голос, вышибить всегда успеем. Вдруг что-то нарушится, и я навсегда останусь в прошлом.

От этой мысли сладко заныло под ложечкой.

А что ты, собственно, забыл в том настоящем? — поинтересовался мой здравый смысл, — кто и что тебя там ждет? Старость и смерть тебя там ждет! А сейчас, может тебе дан второй шанс, прожить жизнь так чтобы не было мучительно больно... ну и так далее.

Кем дан? — спросил я у здравого смысла.

Да как хочешь так его и называй. Выбирай по вкусу: бог, дьявол, рептилоиды с Нибиру. Гомеостатическое мироздание, наконец. Какая разница?

Как какая разница? От этого зависит его цель. Бог помогает людям, дьявол вредит. Рептилоиды вообще не понятно чего хотят, то ли всех поработить то ли, наоборот, осчастливить, а гомеостатическое мироздание всего лишь не желает быть нарушенным.

Экий ты стал пан-философ, — сказал я себе, — обещал не думать про первый вопрос и сразу же обещание нарушил. Какая тебе вера после этого?

Шорох за спиной заставил меня резко обернуться. В проеме открытого окна устраивался здоровенный рыжий кот. Ну, то есть это могла быть и кошка, но мне почему-то сразу стало ясно, что расположившаяся на подоконнике зверюга именно кот. Уж больно наглый у него был вид.

— Эй! — сказал я ему, — Чего это ты сюда, как к себе домой вперся?

Рыжий, не обратив на меня никакого внимания, принялся вылизывать правую лапу. А ведь он и вправду может здесь жить, дошло до меня. Наверняка у квартиры есть хозяева и они в любой момент могут вернуться, а я в таком виде. Решат, что залез вор и вызовут милицию. Голый вор — оригинально.

И тут раздался звонок. Я вздрогнул и облившись холодным потом, заметался по комнате. Звонили в дверь. Тут я, наконец, сообразил, что если звонят, значит, нет ключей и на цыпочках прокравшись к двери, глянул в глазок. На площадке стояла бабка добродушно-глуповатого вида, одетая, несмотря на жару, в линялую кофту и длинную холщевую юбку с выцветшими цветами, за ней маячила девчонка лет шестнадцати, русоволосая в коротком ситцевом сарафанчике.

Вас мне только не хватало, подумал я, отступая вглубь коридора — не открывать же им. Бабка с девчонкой о чем-то переговаривались за дверью. Звонок громыхнул еще пару раз и все стихло.

Убедившись в глазок, что площадка пуста, я вернулся в зал.

Кот тоже куда-то делся. Ну и, слава богу, с облегчением подумал я, закрывая окно, шляются тут всякие, а потом ложечки пропадают.

Кстати о ложечках, надо проверить, чем мы тут располагаем. Может одежонка какая отыщется.

Одежонки не нашлось. Шкаф был абсолютно пуст, если не считать пары плечиков сиротливо покачивающихся на перекладине. Зато на антресолях, в компании нескольких сушеных тараканов нашлась фуфайка и старый спортивный костюм. Внимательно осмотрев это линялое чудо, я с опаской в него облачился. В зеркале отразился студент, собравшийся на сельхозработы. Майка с ностальгическими завязками на вороте и запузыренные трикотаны были настолько застираны и потеряли форму, что даже первоначальный цвет их определить не представлялось возможным, не говоря уже о том мужские они или женские. Ладно хоть без дыр.

Следующей для осмотра пришла очередь кухни.

Что-то бандитская рожа этого кота мне больно знакома, размышлял я, роясь в кухонных шкафчиках. Не его ли видел, когда с риелторшой шел смотреть квартиру. Да ну нафиг — между этими событиями сорок с лишним лет. Просто совпадение, мало ли рыжих котов на свете.

Из кухонной утвари нашлось несколько старых кастрюль и десяток щербатых тарелок, граненые стаканы разной емкости, а в раковине с облупившейся эмалью валялось семейство алюминиевых вилок-ложек. Были они помятые с гнутыми зубчиками и к тому же грязные, словно землю ими копали.

Пусто оказалось и в холодильнике лишь сугробы инея в морозилке. Непохоже, что квартира обитаема. По крайней мере, на постоянной основе.

Я подошел к телевизору. "Горизонт-101" гласила надпись в нижнем левом углу. Полированная деревянная дура на длинных ножках смотрелась солидно. Да и весила солидно — килограмм пятьдесят, насколько я помню. Выпуклый белесый экран отразил мою озадаченную физиономию на фоне окна. Работает ли? Я щелкнул тумблером.

Телевизор работал. Сперва засветилась лампочка с надписью "сеть", затем, после долгого гудения и потрескивания из динамика полилась задорная музыка и наконец осветился экран, явив черно-белую картинку, где сквозь рябь помех отплясывали под переливы гармошки девушки в сарафанах и кокошниках. Через минуту девушек сменили непривычно опрятные механизаторы с волнением отвечающие на вопросы корреспондента. Механизаторы прибыли на выставку сельхозтехники и их ответы иллюстрировались кадрами с рядами всяческих комбайнов, культиваторов и поливальных установок. Устав на них любоваться, я пощелкал каналами: на одном была настроечная таблица, сопровождаемая противным гудением, а по остальным и вовсе сериал белые мурашки. Оно и понятно, в те времена с утра работала лишь первая программа, остальные с шести-семи часов вечера. Я вернулся на первую, там как раз начался выпуск новостей. Строгий диктор заступался за Анжелу Дэвис и клеймил американскую военщину за новые бомбардировки Ханоя, затем сменив пластинку, упомянул очередной пленум ЦК КПСС. Так, уже какая-то временная привязка. Помехи усилились. Понимая лишь каждое третье слово, я лихорадочно крутил телескопические рожки стоящей на телеке, комнатной антенны, но толку от этого было чуть — никаких конкретных дат я так и не узнал. Диктор рассказал что-то про вести с полей и новости закончились, сменившись концертом в честь Дня рыбака. В Союзе было много разных Дней, подумалось мне, и геолога с учителем, и металлурга и даже физкультурника, а сейчас все больше бухгалтера да брокера.

Ладно, ящик подтвердил главное — я действительно в советском прошлом.

Может радиоточка что-то прояснит.

Однако подозрительного вида динамик порадовал лишь передачей "Театр у микрофона". Несколько минут я вслушивался в проникновенные голоса артистов и с удивлением понял, что транслируемый спектакль ничто иное, как "Зеленый фургон" Козачинского. Кажется, в антракте передают последние известия, припомнил я, и оставив радио включенным, пошел открыть окно — от прямых солнечных лучей становилось все жарче.

И сразу понял, что поступил опрометчиво.

Под окном стояла давешняя девчонка в сарафане и смотрела прямо на меня.

— Нюра, — воскликнуло за спиной радио, — ну можно ли так врываться? И патлы, патлы свои пригладь!

— Добрый день! — сказала девчонка.

— Привет, — только и оставалось ответить мне.

— А вы родственник Виктора Мефодьевича?

Отказываться от такой подсказки было глупо.

— Э-э... Племянник.

— А Виктор Мефодьевич, как май, так в поле и до октября, — затараторила девчонка. — А мы с бабой Фросей приглядываем за квартирой. Мы рядом в четвертой живем. А цветов у него нету кроме кактуса, а его и поливать не надо. Поэтому мы ключи и не берем. Но Виктор Мефодьевич предупредил, что может кто-то из родственников появиться. А сегодня смотрим, окно открыто.

— Так это вы звонили? — промямлил я. — Извините, что не открыл, я как раз в ванной был... с дороги, сами понимаете... помыться надо, то се.

— Да ничего! — девчонка радостно закивала, отчего ее русые косички смешно запрыгали, и мне пришло в голову, что неплохо было бы познакомиться с ней поближе, чтоб разъяснить, так сказать, диспозицию.

— Какая симпатичная у меня соседка, — дружелюбно улыбаясь, начал я воплощать свою идею. — А вы бы не зашли ко мне по-соседски в гости, а то, что мы через всю улицу кричим? Заодно и познакомимся.

— А и зайду, — не стала кочевряжиться девушка, — сейчас только до булочной сбегаю. Тут рядом, минут десять.

Через десять минут она конечно не появилась. Не появилась и через двадцать. Томясь от безделья, я слонялся из комнаты в кухню и обратно. Слушал радио и размышлял, кто такой может быть этот загадочный "дядюшка" с поповским отчеством. Несколько раз пробовал дверь — заперта.

Через полчаса, наконец, раздался звонок.

Увидев девушку, я сразу понял причину задержки. Русые косички были расплетены, а длинные волосы тщательно расчесаны. Застиранный сарафанчик сменился на клетчатую юбку выше колен, и белую блузку с голубыми листочками. На ногах белые же туфельки-лодочки на низком каблуке, а губы тронуты помадой.

За секунду я обозрел ее всю, от крепких ножек до распирающих блузку полушарий и остановился на лице. Странно, почему раньше мне всегда нравились тощие девки. Это же просто девочка-персик — нежная кожа, щечки яблочки, губки бантики, глазки цвета сливы.

А я стою тут перед ней, в затрапезном прикиде, босяк босяком. Впрочем, судя по отсутствию брезгливости во взгляде, это ее ничуть не смущает. Во времена моей юности люди были куда проще, носили что придется — страна только выбралась из нищеты. А к стилягам-хипстерам, наоборот, относились с подозрением.

— А как красавицу зовут? — я решил, что немного лести не повредит.

— Евгения, — от смущения девчонка стала важной.

— А меня Феликс.

— Как Дзержинского?

— Типа того. Да вы заходите Женечка. Правда я убраться не успел. Я бы вас чаем напоил, но у дяди Вити даже чайника нет.

— А пойдемте к нам? — предложила Женя. — У нас все есть, и чайник, и варенье, и мед нам деда Коля с пасеки возит.

Отказываться было глупо, да и жрать хотелось.

— А бабушка что скажет? — на всякий случай уточнил я, — не попрет?

— Да что вы! — всплеснула руками девушка, — Баба Фрося мировой человек! Ей только дай кого-нибудь накормить. К тому же, ее и дома нет, она на базаре медом торгует.

Контакт налаживался.

Глава третья

Четвертая квартира отличалась от третьей лишь наличием еще одной комнаты. В зале висел непременный ковер с оленями, под ним раздвижная тахта, покрытая плюшевым пледом. Вдоль противоположной стены выстроились в ряд старинное трюмо, сервант с посудой, и шифоньер. Посреди комнаты царил массивный овальный стол украшенный вазой с букетом полевых цветов. Через распахнутую балконную дверь виднелась кадка с чем-то древовидным. И, наконец, всю третью стену занимал самодельного вида стеллаж заставленный книгами. На меня глядели тусклые корешки всевозможных собраний сочинений. Тут были Конан Дойл и Джек Лондон, и отечественные Лесков с Куприным и прочими Толстыми. Похоже, подумал я, здесь читают только толстые книги. Наверняка, в толстых книгах больше мудрости.

— Сейчас чай будем пить, — сообщила Женя и упорхнула на кухню.

Я подошел к трюмо. Зеркало было высоченное, украшенное сверху резным венцом. Под деревянную раму всунуты многочисленные поздравительные открытки и фотографии с патриархального вида дедами и старухами, детишками в смешных костюмчиках, серьезными молодцами и строгими молодухами. Меня привлекло одно фото, с изображением круглолицего прищуренного паренька в фуражке и парадном мундире с погонами танкиста. Но не это главное, а то, что внизу каллиграфическим почерком было приписано: "Чита, 1972 г."

— Жень, — позвал я, — а кто этот военный?

— Где? — подпоясанная передником девушка раскраснелась от хлопот. — А это братишка мой старший, Андрюшка. Он сейчас в армии, в Забайкалье служит в танковых войсках. Год отслужил, еще год остался. Скучаю по нему, прям не могу.

— Ну-да, ну-да! — посочувствовал я. — Но ничего, не плачь девчонка, пройдут дожди! А фотка-то старая?

— Новая совсем! Неделю назад прислал. Написал, что в мае фотографировался.

Ну, вот все и прояснилось. На всякий случай уточнил.

— Слушай, я что-то забегался, дням счет потерял. Сегодня, какое число? Четвертое?

— Да что ты, шестое уже! — она счастливо рассмеялась. — Первая неделя каникул!

Стол Женька накрыла царский: земляничное варенье, малиновое, яблочное. Мед свежайший, еще пахнущий ульем.

Мы пили ароматный чай, ели варенье и, как подобает солидным людям, степенно беседовали.

Незаметно перешли на "ты".

Я сообщил Евгении, что являюсь студентом НГУ, перешел на последний пятый курс и на каникулах решил посетить малую родину.

— А ты, кем будешь, когда закончишь? Как Виктор Мефодьевич, геологом?

(Вот и стало понятно, чем занимается "дядюшка")

— Нет, я на факультете естественных наук учусь. Химик.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что дядя Витя здесь очень редко бывает. Говорят, у него, здесь Женька перешла на шепот, в другом городе есть любовница и он там в основном проживает. Вот и стоит квартира почти всегда пустая.

Их кухонька была такая же крошечная, как и моя. Мы сидели на расстоянии вытянутой руки, и я не мог удержать невольных взглядов то в вырез ее блузки, то на круглые коленки.

Она честно старалась не замечать моих взглядов и безостановочно щебетала.

Эту трехкомнатную квартиру дали деду Илье, ветерану войны и труда.

— Он всю войну, с первого до последнего дня прошел, — с гордостью говорила Женька. — полный кавалер Ордена Славы, а таких меньше чем героев Советского Союза!

Вот только не успели дать квартиру, как дед возьми да помри от инсульта. С тех пор так и живут они тут вчетвером. Баба Фрося, Нина (Женькина мать), Андрюха брат и сама Евгения.

— А мамочка у нас где? — невзначай поинтересовался я.

— На юге. Ей путевку от профкома дали в Геленджик. Она у нас передовик производства, начальник цеха на швейной фабрике!

— А тебя что ж с собой не взяла?

— Ну... надо же ей от нас отдохнуть, — при этом Женька сделала забавную рожицу явно кому-то подражая.

— А отец где же?

— Да они с мамой развелись, еще, когда мне четыре года было.

— И что?

— И ничего, — развела она руками, — алименты платит и не показывается. Один раз пришел, когда мне шестнадцать исполнилось... почему-то к школе. Я его даже не узнала сначала. Поздравил. Сунул коробку конфет и плюшевого мишку. Вот зачем, спрашивается, взрослой девушке дурацкая игрушка? Лучше бы духи или там, помаду подарил. Как жизнь, спрашивает? Нормально, отвечаю. Ну, постояли десять минут, как дураки, о чем говорить не знаем. Ушел, а я мишку этого в кусты закинула.

— Ну, это ты зря.

— Может и зря, — не стала спорить она.

— А конфеты не выкинула?

Девушка усмехнулась.

— Нашел дуру! Слопали с подружками.

— А ты Жень в какой школе учишься?

— В третьей.

— Я тоже в ней учился, до восьмого класса.

— А потом?

— А потом мы переехали в Новосиб. Там как раз Академгородок строился, отцу квартиру обещали. Здесь-то мы в общаге жили и ничего не светило.

Мы посидели, помолчали. Вроде все темы обсуждены, чай булькает в животе и слопана целая розетка варенья, пора и честь знать — в смысле, валить. Хотя нет, есть еще одно дельце.

— Дали квартиру-то? — прервала девушка затянувшееся молчание.

— Дали, — кивнул я. — Трехкомнатную полногабаритную, на Морском проспекте.

— У вас что, море там есть? — округлила она глаза.

— Да не, какое в Сибири море — это местные так водохранилище называют — Обское море. А ты Евгения комсомолка, поди? — зачем я это спросил?

— Конечно, — удивленно хлопнула она глазами. — А ты нет, что ли?

— А какой класс закончила?

— Девятый, — на ее хорошеньком личике читалось сожаление, что не десятый. Хотела казаться взрослей, хотела мне понравиться. Как не цинично, но этим надо воспользоваться.

— Хочешь еще меду налью? — предложила хозяйка.

— Да нет спасибо, что я Винни-пух что ли. Слушай, тут беда такая приключилась... — я приготовился вдохновенно врать. — Понимаешь, сел в сквере на скамейку... а она свежеокрашеная оказалась... кто-то видать бумажку с предупреждением сорвал, я не заметил, сел... в общем, и рубашка и брюки... все испорчено. Надо на вокзал съездить, там у меня вещички в камере хранения. Вот, у дяди нашел какую-то рвань... но не ехать же в этом — засмеют.

Неся эту пургу, я внимательно наблюдал за реакцией девушки. Согласен, крашеная скамейка — тупая отмазка, типа как в "Джентльменах удачи" — в цистерне, где мы ехали случайно оказался цемент, и наша одежда пришла в негодность.

Но в данном случае реакция превзошла все ожидания — Женька просто олицетворяла собой желание помочь ближнему.

— Что же делать? — с тревогой спросила она непонятно у кого.

— Так я и говорю... нет ли у тебя какой-нибудь одежонки... напрокат? Я только сгоняю и сразу верну в целости и сохранности! Еще и подарочек с меня.

— Точно! — хлопнула она себя по лбу ладошкой. — Чего я думаю, балда! Андрюшка же одного с тобой роста! И размерами вы, как будто схожи... сейчас что-нибудь принесу.

Она вылетела из кухни.

Вернулась минут через пять, и озабоченно сдув челку со лба, сунула мне тоненькую стопку.

— Вот! Парадное Андрюхино! Он на танцы в этом ходил.

В стопке оказались, аккуратно свернутые, чтоб не помялись, рубашка и брюки.

— Майку надо?

Я помотал головой, мол жарко. Не говорить же ей, что мне трусы не помешали бы.

— Да, жарища! — согласилась Женя, — С конца мая ни одного дождика.

Я хмыкнул. Знала бы она, что дождя не будет до самой осени — великая засуха поразила в семьдесят втором европейскую часть СССР.

— Ну-ка, примерь, — потребовала девушка, — Да не стесняйся, стеснительный какой, выйду я.

И действительно вышла.

Скинув злосчастные трикотаны и стянув через голову влажную от пота майку, я быстренько облачился в принесенное. Действительно оказалось впору. Но что это была за одежка. Светло-коричневые брюки в обтяг на бедрах, расклешенные от колен сантиметров на тридцать, внизу заботливо обшитые молниями, чтоб не обшаркивались об асфальт. И приталенная рубашка с огромным отложным воротником, вытачками на спине и узором из оранжевых огурцов.

Блядь, клоун и клоун! Первым желанием было вежливо отказаться, но затем я взял себя в руки. Ведь и вправду такое носили в семьдесят лохматых годах. С запада мода пришла, а наши умельцы ушивали и перешивали неказистый советский ширпотреб.

Я вышел из кухни и наткнулся на восхищенный Женькин взгляд.

— Класс! — она показала большой палец. — Андрюха еще и расстегивался чуть ли не до пупа, типа, так девчонкам больше нравится.

Глянув в зеркало, я обнаружил, две вещи: что прикидом своим напоминаю волка из "Ну погоди", и что на ноги тоже что-то надо одеть, не идти же в сланцах. Подняв глаза, я понял, что Женька следит за моим взглядом.

— И туфли тоже краской испачкал? — тон ее голоса при этом был немножко издевательский.

Андрюхины парадные туфли имели апельсиновый оттенок, толстую подошву и высокий каблук. Такие, мы в свое время называли копытами.

— Женюш... мне уже стыдно просить... но, не заняла бы ты мне...

— Что, и деньги краской испачкались? — лукаво улыбнулась девушка. Похоже, насчет ее наивности я несколько заблуждался.

После некоторого ожидания мне был вручен рубль. Настоящий советский рубль. "Рваный" как мы его тогда называли.

— Женечка — солнышко, ты прелесть! С меня презент!

— Не выдумывай, — покачала она головой, — ничего не надо!

Но взгляд ее при этом говорил: дурак будешь если поверишь.

Хотел было чмокнуть ее в гладкую щечку, но девушка ловко уклонилась, погрозив пальчиком.

Уже на пороге я вспомнил.

— Жень, а чей это кот, такой здоровый рыжий. В окно сегодня ко мне забрался.

— Кот? — она задумалась. — Рыжий? Нет у нас такого. У тети Марины с первого этажа есть кошка сиамская... злая такая. А кота нету. Может с соседних домов забрел.

На том и расстались.

* * *

И вот я на улице. На часах, которые я подвел по Женькиным ходикам, около двух. Я одет как попугай, в кармане у меня рупь, а в голове отсутствие четкого плана. Значит, буду действовать по наитию.

Наитие привело меня на автобусную остановку.

Зачем спрашивается?

И тут я понял зачем.

В школе у меня был закадычный друг Генка Скворцов. Мы знали друг друга с самого детского сада, правда, ходили в разные группы. А в школе попали в один класс и так и просидели за одной партой до восьмого, пока я не свалил в Новосибирск. Сперва переписывались, но потом, как часто бывает, наши контакты прервались и больше я его в той жизни не видел. А почему бы не повидать в этой?

Проблема была в том, что я не только Генкин телефон забыл, но даже где он жил, помнил весьма смутно. А чего вы хотите, пятьдесят лет как-никак прошло. В отличие от внешности, память реципиента ко мне не вернулась. Видимо, как это не обидно признать, я являюсь дубликатом того самого двадцати одного летнего настоящего меня, студента только что закончившего четвертый курс универа.

Хотя, если рассудить, чего тут обидного? Обидно должно быть ему. Ведь это у него, молодого дурачка, впереди ошибки и трудности, а в конечном итоге крах всех надежд. А мне, старому пердуну, дана возможность снова стать молодым. Пусть неизвестно на какой срок, пусть даже на один день, но этим надо воспользоваться сполна и всласть покуролесить!

Жара набрала силу. Над раскаленным асфальтом, на котором казалось можно жарить яичницу, колыхался воздух.

На лавочке под бетонным навесом в ожидании автобуса прятались от солнца пара бабушек с кошелками, и патлатый подросток с сигареткой, да в телефонной будке трепалась по телефону пергидрольная девица неопределенного возраста. Других желающих тащиться куда-то жару в душном чреве автобуса, не наблюдалось.

А поеду-ка я в Центральный район, где жил Генка, похожу по знакомым местам, глядишь и вспомню.

От нашей окраины до центра, на автобусе минут пятнадцать. На легковушке можно и за пять домчаться, но автобус, словно следуя поговорке: "кто понял жизнь, тот не спешит" тарахтит себе потихоньку, тормозя на каждой остановке, коих натыкано чуть ли не через каждые триста метров.

Однако, пора разменять свой рубль. На кондукторах уже тогда начали экономить, и дать мне сдачу будет некому.

Возле остановки расположились киоск "Союзпечати" и желтая бочка с квасом. Купить ли мне газету или выпить квасу? А, пожалуй, и то и то.

От киоска Союзпечати пахло типографской краской. Витрина пестрела обложками журналов, конвертами пластинок-миньонов, открытками с физиономиями артистов, школьными тетрадками и прочей канцелярской хренью. Киоскерша читала журнал "Огонек".

При взгляде на первые полосы давно забытых газет, мне вспомнился древний антисоветский анекдот, где киоскер общается с покупателем: читали что в "Известиях" пишут? "Правды" нет! "Советскую Россию" продали, остался только "Труд" за две копейки.

Этот "Труд" за две копейки я и купил, получив на сдачу весомую пригоршню мелочи.

Сунув газету под мышку, я отправился к квасной бочке, где под брезентовым навесом коротала время дородная продавщица в желтовато-белом халате. Прейскурант гласил: Квас хлебный;

Литр — 12 коп.

Большая кружка — 6 коп.

Маленькая кружка — 3 коп.

— Налейте, пожалуйста, маленькую, — попросил я, протягивая пятак. Полюбовавшись на сомнительное полоскание кружки в фонтанчике, получил ее наполненную неожиданно прохладным квасом и две мокрые копейки сдачи.

Что интересно, вкус кваса из бочки не изменился до наших дней — удивительная стабильность.

Усевшись на краю скамейки, я развернул газету.

Что там пишет профсоюзная пресса?

Не особенно вникая, пробежал глазами по заголовкам.

"Повышать культуру производства" — пространный текст на четверть полосы. "Механизация и автоматизация, — писал безвестный капитан-очевидность, — важный, но далеко не единственный показатель культуры производства. Успешное использование механизмов и автоматики немыслимо без образцового порядка на рабочем месте". Интересно, вот умели же писать таким суконно-посконным слогом, что начиная читать второе предложение уже забываешь, о чем было первое.

"Тебе пятилетка" — очередные достижения советской промышленности обещали обувным фабрикам Сибири сколько-то миллионов квадратных дециметров хромовой кожи.

"Рабочая высота", про знатного токаря-пекаря

"Вечная дружба" с братским, блять, чехословацким народом. Они друг другу-то оказались не братья, не то что нам.

"На полях страны" — яровым клином засеяна херова туча гектаров.

"Выступление Р. Никсона" — главгад из Вашингтона рассуждал о непростом выборе: вывести своих обосравшихся вояк из Вьетнама прямо сейчас или подождать пока им не наваляют еще побольше.

В рубрике "физкультура и спорт" сообщали, что Старшинов успел наколотить уже триста восемьдесят шайб и, наконец, "Последняя колонка" задавалась вопросом: "Сколько глетчеров в Казахстане?"

Глетчеры эти меня доконали, я свернул газету аккуратной трубкой и засунул в урну.

Тут кстати подкатил автобус — двадцать четвертый маршрут "микрорайон — вокзал". Он тоже изнывал от жары, о чем говорило несчастное выражение его квадратной морды и тяжелое дыхание перегретого мотора.

Старушки с подростком окинули автобус равнодушными взглядами — им было со мной не по пути. Девица из будки куда-то исчезла, видать просто приходила позвонить.

Я вошел через переднюю дверь, пытаясь вспомнить сколько стоит проезд. Вроде бы шесть копеек. Или пять? Ладно, мне не жалко, я бросил в прорезь кассы десятник и открутил билет. По привычке проверил не счастливый ли, и пройдя в конец пустого салона плюхнулся на свободное место. Зря я это сделал.

Кресло было раскалено, и моя рубаха тотчас стала мокрой, точно я посетил парилку. Гармошки дверей с грохотом распрямились, автобус взвыл трансмиссией и покатил неспешно ускоряясь. Сразу стало легче — все окна и люки были открыты настежь и во время движения салон неплохо продувался.

Итак, чем же примечателен семьдесят второй? Конечно же первым визитом Никсона в Москву и началом политики разрядки, будь она неладна. Еще? Еще конечно же злополучной Мюнхенской олимпиадой с захватом заложников и хоккейной суперсерией СССР-Канада окончившейся нашим проигрышем в одну шайбу. Семьдесят второй был годом авиакатастроф — по разным причинам разбилась куча самолетов. Из курьезного, вот прямо сейчас в июне будет принят указ по борьбе с пьянством и водку станут продавать с одиннадцати утра. И, наконец этот год станет последним относительно здоровым годом для Брежнева. Поскольку структура политической власти, предусматривает принятие решений по всем сколько-нибудь важным вопросам исключительно на самом высоком уровне — уровне первого лица, вместе с дряхлеющим генсеком будет деградировать вся страна.

Я ехал и от нечего делать глазел по сторонам. Непривычно пустой проспект катился нам навстречу. Он разительно отличался от того современного целлулоидно-яркого, сверкающего огнями и ядовитой расцветкой к которому я привык. Серые фасады домов, блеклые витрины магазинов, лаконичные черно-белые вывески: Хлеб, Бакалея, Парикмахерская, Сберкасса. Машин раз в десять меньше чем сейчас и те тусклых неброских цветов. Рекламные баннеры и растяжки заменяют редкие выцветшие на солнце красные полотнища с призывами неизвестно кому: "Решения XXIV съезда в жизнь" и "Девятой пятилетке ударный труд". Мы миновали неизменного гранитного Ленина у постамента которого угрюмо толпилась группа каменных истуканов изображавших революционных солдат и матросов и въехали на Вокзальную площадь.

Длинное здание вокзала, было построено еще до "эпохи исторического материализма" и имело антикварный вид. Его облезлый фасад в виде триумфальной арки с пилястрами украшали старинные часы и горделивая надпись "Обнорск — Главный", хотя никаких других вокзалов в Обнорске не имелось ни тогда, ни сейчас.

Посреди площади был разбит маленький сквер в центре которого стоял памятник женской голове. Вернее, конечно, не только голове, а всей революционерке Лесе Конкиной, но возможно скульптор не знал, как выглядела Леся, поэтому просто изваял трехметровую прямоугольную стелу на вершину которой водрузил эту самую голову с развевающимися волосами. Из одежды у головы имелся шейный платок, который по странной прихоти скульптора развевался в другую от волос сторону. Лесю кто-то замучил, то ли белогвардейцы, то ли черносотенцы, что, в общем-то не мудрено, ведь злые языки утверждали, что ее настоящее имя Лейша, а фамилия — Канцеленбоген.

На площади, которую я помнил всегда запруженной разнообразной публикой, толпами такси, маршруток и прочим общественным транспортом, ныне народу было раз-два и обчелся.

С левой стороны площади тянулась цепь лотков под тентами из грубой полосатой ткани. Тут продавали мороженое и пирожки, тот же квас, овощи и даже мороженную рыбу.

Женькино варенье давно и бесследно растворилось в недрах моего организма, поэтому я подошел к палатке с пирожками, которая как выяснилось, торговала от кулинарии N6 райпотребсоюза и приобрел беляш, отдав за жирное великолепие с кусочком мяса внутри, пятнадцать копеек.

Глава четвертая

Все-таки замечательная вещь визуальная память. Генкин дом я опознал почти сразу же, и пошел к нему через площадь, на ходу уминая беляш и стараясь при этом не обляпаться текущим из него горячим соком.

Дом у Генки сталинский, постройки сороковых годов. С огромными дверями и широкими лестничными маршами. Эту двушку им дали в шестидесятом, когда Генка учился во втором классе.

Я часто у них бывал и помнится отчаянно завидовал. Мы жили в хрущевке на подселении, а здесь две просторных комнаты, огромная прихожая, высокие потолки, раздельные ванная с туалетом, на полу паркет. А на кухне бабушка, которая не отходила от плиты, постоянно жарила и пекла всякие вкусняшки, одну из которых, яблочный пирог с кремом из сметаны, я запомнил на всю жизнь.

Бабушка и открыла мне дверь.

Как всегда, сразу настежь без всяких цепочек и спрашиваний: кто там?

Я совсем забыл ее лицо, но как увидел, сразу вспомнил. Сердце радостно заколотилось, ведь идя сюда, я очень сильно сомневался, проживают ли они тут до сей поры.

— К Генке что ли? — сварливо поинтересовалась она вместо приветствия. — Так нет его.

Тут только я сообразил, что напрочь забыл ее имя отчество. Да и не звали мы ее никогда по отчеству, бабушка, да бабушка.

— А вы меня не помните? — я был несколько смущен таким неласковым приемом, но отступать не собирался.

— Делать мне нечего, всех его дружков запоминать! Ходют и ходют... Сказано, нет его! Понял? Ну и иди с богом, мил человек.

Она уже приготовилась захлопнуть дверь перед моим носом, как вдруг в мозгу наступило просветление.

— Подождите, Вера э-э... Михайловна! — точно!

Дверь замедлила движение.

— Я Феликс!

— Какой еще Феликс? — голос старушки стал менее сварливым, а на морщинистом личике отразилась работа мысли, — А, Феликс...

— Ну, да... Феликс Неверов, — сомневаюсь, что она вообще знала мою фамилию, но имя-то редкое, должна вспомнить. — Я же у вас со второго класса тут терся. Мы с Генкой за одной партой сидели...

— Точно! — хлопнула она себя по лбу. — А я думаю, чой-то лицо знакомое... А куды ж ты делся?

— Так мы, Вера Михайловна, переехали в другой город.

— Это в какой же?

— В Новосибирск.

— Ишь ты, — удивилась она, — это ж на севере где-то? Как же вас туды занесло? Раньше туды людей ссылали, а вы сами поперлись... Ой, а что это я дура старая тебя в дверях держу? Заходи Феликсушка, заходи дорогой.

От расстегаев с рыбой я вежливо отказался, райпотребсоюзовский беляш надежно заполнил желудок и организм теперь требовал лишь одного — какой-нибудь влаги. Предпочтительно, конечно, пива, но за неимением оного, бабка нацедила мне полный стакан коричневой чачи из банки с чайным грибом.

— А где же Геннадий-то? — поинтересовался я, потягивая кисло-сладкий, слегка пощипывающий язык напиток.

— Да к отцу ж пошел, в больницу. У Толика ж язва разыгралась, вот и положили его, а он ему еду носит. В больнице-то какая еда? А я бульончика куриного наварила, он и понес. Скоро вернуться должен.

Усевшись за стол напротив меня, старушка принялась рассказывать. Я почтительно внимал. Оказывается, Генкина мама Наталья Федоровна, в шестьдесят восьмом заболела "женской хворостью" (онкология, как я понял) и через год голубушка преставилась. Генка тогда в институте учился "в котором на учителей учат" (Пед, надо полагать).

— С горя учебу забросил, вино пить начал — жаловалась бабушка, — его из института выперли и сразу в армию забрили "на моря", на севере где-то, на военном пароходе служил, цельных три года! Весной только вернулся и как в загул ушел, так до сих пор не оклемался. Пьет да по девкам шляется. Дружков каких-то патлатых завел. Одни музыки у них на уме. Ходют и ходют. Я Толе-то говорю: ты б повлиял на него по отцовски-то! А он: пусть погуляет, мол, успеет еще, наработаться. И сам еще в больницу слег... От беда бедовая... горе горькое! Ой, а что я все сижу и сижу, надо же картошечку варить.

И она стала чистить картошку. Я смотрел, как из-под старенького сточенного ножичка ползет бесконечный серпантин кожуры, и мне было грустно. Ведь ее давным-давно на свете нет, и сына ее, Генкиного отца — нет, да что там отца, сам Генка уже дуба врезал. Год назад, случайно встретив одноклассницу, узнал от нее, что Скворцов в конце восьмидесятых стал сильно пить. Пропил отцовскую квартиру, бомжевал и зимой девяносто второго был найден в канализационном коллекторе истыканным ножами — говорят, малолетки пошалили. Так зачем я приперся сюда? Общаться с ожившими мертвецами?

От мыслей этих стало не по себе, и я уже было начал придумывать благовидный предлог, чтоб отвалить по-тихому, как тут пришел Генка.

Ну, как пришел — про Генку никогда нельзя сказать, что он просто пришел. Его появление всегда начинается с высокой ноты. Сперва на площадке грохнула дверь лифта, затем я услышал, как он ругается с соседкой, вредной теткой живущей этажом ниже. Генка не конфликтен, но как пионер всегда готов к любому спору. Ведь в столкновении интересов есть драматургия, а он всегда хотел стать артистом и даже в школе посещал театральный кружок. Затем он ворвался в квартиру и начал шумно возиться в коридоре.

— Ба, — заорал оттуда, — А чьи тут копыта лакированные? У нас гости? — и возник на пороге кухни, растрепанный и лохматый, живее всех живых. Несколько секунд недоуменно таращился на меня. Я встал и сделал шаг ему навстречу.

— Привет, Геша!

— Фелька, ты? — недоумение в его глазах сменилось радостью и через секунду мы уже тискали друг друга в объятиях.

* * *

Через пятнадцать минут мы сидели с ним в сквере возле Леси Конкиной, глазели на легко одетых девушек и решали сложную задачу: встречу старых друзей необходимо было отметить, а всей наличности у меня оставалось семьдесят копеек, а у Генки и вовсе полтинник. Этого хватило бы максимум на поллитровку бормотухи с плавленым сырком, что сами понимаете, для такого выдающегося повода не вариант. Один за другим были отвергнуты следующие идеи. Занять — мне, понятное дело не у кого, а Генка уже и так всем своим знакомым был должен. Упасть кому-нибудь на хвост — та же причина. Сдать стеклотару — суеты много, а выхлопа на копейку. Отец бы конечно денег дал, — рассуждал Генка, — но он в больнице, а у бабки внучек только вчера выцыганил пятерку и, зная ее бережливый характер, ближайшие несколько дней подкатывать к ней с этой целью уже не имело смысла. Да я и сам не хотел этого делать по этическим соображениям.

Оставалось только продать что-нибудь ненужное. Генка предложил сдать книги в Букинист, отец-архитектор собрал довольно-таки неплохую библиотеку. Например, четырехтомник Даля — за него четверной, не меньше можно выручить.

— Нет, — твердо возразил я, — мародерства не допущу, есть у меня идея получше!

И сунул ему под нос свой липовый "Ориент".

— Хорошие котлы! — одобрительно поцокал языком Геша, — у нас у командира боевой части такие были. Не жалко разве?

— С вещами надо расставаться легко. Не знаешь, кому можно толкнуть?

Генка на несколько секунд задумался.

— Есть тут один тип... Только гнилой он, нормальную цену не даст.

— Пошли! — решительно махнул я рукой.

* * *

На стеклянных дверях ресторана "Золотая долина" при гостинице с одноименным названием, расположенной прямо напротив вокзала, висела табличка: "Свободных мест нет". Генка постучал в стекло костяшками пальцев. К нам не спеша приблизился швейцар, толстый высокомерный и значительный, как кастрированный кот.

— Во, бля, — сказал мне Генка, — глянь плывет как важно, словно не швейцар, а целый адмирал.

— Что молодые люди, читать не умеем? — поинтересовался швейцар, глядя на Генку, как на дохлую мышь.

— Да мы бать, не по этому поводу. Яша работает сегодня?

И будучи удостоен снисходительного кивка, добавил:

— Можно его позвать? Дело важное.

Швейцар на несколько секунд замер в неподвижности, словно размышляя не послать ли нас подальше, но не послал и молча удалился.

— Что за Яша? — поинтересовался я.

— Деловой, — объяснил Генка. — Вождь халдейский. Типа, метрдотель. Он тут фарцой заправляет.

— А ты его откуда знаешь?

— Да... — Генка неопределенно махнул рукой, — так, дальний родственник.

Спустя минут десять ожидания в вестибюль спустился хлыщеватый мужчина неопределенного возраста, с порочным лицом. Он был одет в форменный костюм и выглядел еще величественней швейцара. Во взгляде его круглых глаз застыло презрение к окружающим. Хотя, наверное, на дорогих гостей он смотрел иначе, а презрение относилось только к нам, поскольку одеты мы были так себе и выглядели несерьезно.

— Здорово, Яша! — радостно заорал Генка.

— Здоровей видали, — метрдотелю было досадно от такой фамильярности. — Чо надо, босота?

— Тут дело такое... товарищу деньги понадобились. Часы не возьмешь? Покаж Феля.

Я отогнул рукав и продемонстрировал запястье, на котором хрусталем и золотом солидно мерцало изделие китайского ширпотреба. Что-то мелькнуло в бесцветных халдейских глазах. Какое-то подобие интереса.

— Японские, "Ориент", с самоподзаводом, хрустальное стекло, противоударные, водонепроницаемые, — вдохновенно перечислял я действительные и мнимые достоинства своего аппарата, — корпус и браслет с износостойким покрытием.

Официант небрежно протянул холеную руку, и я аккуратно вложил в нее часы.

Он несколько минут крутил их и так и этак, разглядывая со всех сторон, потом поделился сомнениями:

— Ворованные, небось, бочата...

— Да ты что?.. — взвился Генка.

А я не стал обижаться, понимая, что это маркетинговый ход — клиент заинтересовался и начал сбивать цену.

— Дядя, моряк дальнего плаванья, по заказу привез, — мой голос был исполнен достоинства. — Брал за триста, отдаю за двести.

Яша лениво покрутил браслет на пальце.

— За стольник беру... чо вылупился? Красная цена в базарный день.

— Не-е, — Генка замотал кудлатой головой, — это не цена, это грабеж, пошли Фелька отсюда. Завтра тете Лене сдадим за нормальные деньги. Давай сюда котлы.

— Не кипешуй, — отмахнулся от него Яша. — Ладно, сто пятьдесят, и это, пацаны, последнее предложение, больше вам в Обноре никто за них не даст.

Я с трудом скрыл радость и солидно кивнул головой.

— Согласен. А это... Яша... можно мы у вас тут посидим?

Халдейский вождь глянул на вывеску, предупреждающую об отсутствии мест, потом с сомнением на нас. И снисходительно хмыкнув, сказал:

— Тогда сто сорок.

Генка опять начал выпучивать глаза, но я остановил друга.

— Ладно, согласен. Пошли.

Мы следовали за Яшей через вестибюль, а Генка возмущенно шептал мне:

— Хрена ли ты согласился? Этот козел за три сотни их загонит, я тебе отвечаю! И чо в этом шалмане переплачивать, давай лучше пойдем в гастроном и в два раза дешевле все купим...

Я молча усмехался, не объяснять же другу, что проданный механизм я взял за тысячу, что по здешнему курсу будет рублей пять.

Насколько я помню, ресторан "Золотая долина" считался самым шикарным кабаком в Обнорске. Был он небольшим, и попасть сюда особенно в выходные, постороннему человеку удавалось не часто — вечно "закрыт на спецобслуживание" да "мест нет". Вот и сейчас на всех столиках таблички "стол заказан", а народу от силы треть зала.

Яша указал нам на столик в самом дальнем углу и величественно удалился. На столике покрытом кремовой скатертью, стояли солонка с крупной солью, да стакан с салфетками, нарезанными так экономно, словно предназначались для лилипутов.

Я огляделся. Ничего так, миленько. Уютненько. Напротив нас была зеркальная стена, визуально расширяющая небольшой зал ресторана. Остальные стены были облицованы темным деревом, с блестками золотистой смолы. С красочными панно в центральной части, на которых доморощенные умельцы как могли, изобразили копии всесоюзно известных художественных произведений. На одной стене была намазана картина "утро в сосновом лесу" где резвящиеся медведи напоминали бесхвостых котов-переростков. С другой придурковато таращились Васнецовские богатыри, а похожий на прапорщика Илья Муромец держал ладонь почему-то не над глазами, а у виска, словно отдавал честь посетителям ресторана. Псевдо Васнецовская Аленушка с третьей стены навела меня на мысль, что неведомому живописцу позировал трансгендер опередивший свое время. С потолка свисали массивные деревянные люстры, стилизованные под коряги с лампочками в виде свечей. Впечатление посконной старины усиливали стрельчатые узкие окошки с наличниками. По вечерам здесь выступал, аутентичный обстановке, вокально-инструментальный ансамбль "Русь".

Приблизилась официантка. Молоденькая, хорошенькая, еще не успевшая примерить маску стервозности. Подала меню в фирменной обложке и молча удалилась. У нее было много дел, а будет еще больше — вечер только начинался. Я проводил взглядом ее ладную фигурку, скользящую между столиков, и почувствовал приятное возбуждение. В голову закралась шальная мыслишка: а не подснять ли кого-нибудь на вечерок? Впрочем, — урезонил я себя, — сердечными делами займемся позже, а сперва как следует выпьем и закусим. Душа просит праздника, я так долго его ждал!

Я открыл меню.

"Обнорский городской трест ресторанов"

Ишь ты, сколько в том Обнорске ресторанов, а поди ж ты — трест!

"Меню порционных блюд на 6 июня 1972 г."

Прейскурант не поражал особым изобилием, зато удивил ценами: из блюд почти ничего не стоило дороже двух рублей, лишь "севрюга по-московски" да икра из той же севрюги гордо стояли особняком с ценами в три шестьдесят и три тридцать.

Генка по-босяцки желал портвейна, но я вразумил друга: сегодня наш выбор — коньяк. По крайней мере для начала. А к коньяку... ух и развернусь же я сейчас! Шаркну, наконец, по душе!

Вернулась официантка, вынула из передника блокнотик и приготовила карандаш. Безошибочно угадав, кто здесь заказывает музыку, вопросительно уперлась в меня карими вишнями.

— Тэ-экс... — ответил я взглядом на взгляд, — коньячку нам...

— Коньяк отпускается только бутылкой.

— А нам меньше и не надо! Какой у вас самый дорогой?

Самым дорогим оказался Реми Мартин за двадцать рублей.

Нет уж, Реми этого я напился в девяностые, когда был миллионером. Мне чего-нибудь аутентичного, советского. Вот "Апшерон" пять звездочек за одиннадцать тридцать подойдет!

По мере того как я делал заказ выщипанные бровки официантки ползли вверх ибо это выглядело как простое перечисление пунктов меню.

— Издеваетесь? — наконец не выдержала она, — столько и взвод солдат не съест!

— Девушка, а как вас зовут? — невпопад поинтересовался я.

— А какое это имеет отношение?.. Ну, Светлана.

— Знаете что, ну Светлана, на вашем месте я бы снял этот кружевной передничек, купил билет в Москву на первый же рейс и мчался бы на Мосфильм сниматься в главной роли, потому что вы девушка редкой красоты!

Моя грубая лесть произвела впечатление. Все-таки в нашей провинции люди простые им, что не наплети — слушают, развесив уши. Эти самые ушки у девушки слегка покраснели, она разулыбалась, взгляд потеплел.

— Скажете тоже...

— Может Светочка, вы нам сами что-нибудь подберете, на свой вкус, а? В выборе не стесняйтесь, потому что деньги жгут мне ляжку.

Она не стала спорить, очевидно усекла, что пахнет хорошими чаевыми.

Не подумайте, на самом деле я не гурман и не делаю из еды культа. Мне обычно все равно что жрать, главное чтобы обстановка была душевная. А она была такой. В зале играла тихая музыка, царила приятная прохлада и легкий полумрак, рядом сидел старый друг, и нам было что вспомнить.

Посетителей потихоньку прибавлялось. Швейцар то и дело распахивал дверь перед дядями с волосами и без волос, под ручку с празднично украшенными тетями. Самых солидных встречал Яша выскальзывая из-за своего администраторского столика и провожая до места.

Генка от приятных предвкушений был возбужденно-говорлив и беспрерывно что-то рассказывал про наших бывших одноклассников. Я доброжелательно пропускал его болтовню мимо ушей, потому что давно забыл их, случайных спутников моего детства. И тут что-то пробилось сквозь расслабленную негу.

— Повесился? Кто повесился? Какая сорока?

— Да не сорока, а Сорока! Витька Сорокин.

— Ах, Сорокин...

Вспомнил я этого Витьку, лопоухого и круглолицего пацаненка который зачем-то все время хотел стать мои другом, но я не ценил его порывов и обидевшийся Витька начинал устраивать мне всякие пакости. Кончалось это дракой и периодом взаимного равнодушия, после чего все начиналось сначала.

— Год назад, — рассказывал Генка, — причем, отслужил срочную, вернулся, что-то там со своей девкой не поделил, пошел в туалет и вздернулся на бачке!

— Придурок, — резюмировал я.

— Придурок, — согласился Генка.

И тут Света принесла Апшерон с холодными закусками. Мы тут же разлили.

— За встречу!

Немедленно выпили и набили рты салатами.

— Слушай, — вдруг вспомнил я, — а про Настю Князеву знаешь что-нибудь?

— Про невесту-то твою? — лукаво усмехнулся Генка, — Да как у всех: после школы сразу замуж выскочила, родила. Недавно видел ее, опять беременная.

— А муж кто?

— Да обычный работяга. Шоферит вроде.

Я помолчал, что тут скажешь. Дразнили нас женихом и невестой. Таскал я ее портфель и провожал до подъезда. В кино иногда ходили. Все что у нас было, пара неумелых поцелуев на танцплощадке. Их и поцелуями-то назвать сложно — ткнулись торопливо губами, но вот поди ж ты, губы эти холодные и твердые я запомнил на всю жизнь.

— А Дрозда помнишь? — услышал я голос Генки и понял что отвлекся.

Колька Дроздов, второгодник которого перевели к нам в шестом классе, ко мне отличнику испытывал классовую неприязнь и не упускал случая нагадить, причем не сам, а через своих шестерок. Дошло до того, что я стал таскать в портфеле отцовский охотничий нож и как-то раз, когда эта компания очередной раз попыталась зажать меня в углу, достал и немного им помахал. К счастью, обошлось без крови, но вся эта гоп-компания сразу потеряла ко мне интерес. А Кольку потом посадили за кражу.

— Иду как-то вечерком поддатый, — рассказывал Генка, дожевывая салат, — тут какой-то хмырь навстречу чешет, весь синий от партаков, дай говорит, прикурить. Я смотрю, а это Дрозд откинулся. Гляжу на него, шибз шибзом. Идолище поганое. И эту гниду мы боялись? Дать тебе, защеканцу прикурить? — Генка зло хехекнул, и изобразил. — Ну, на, лови! Все кулаки об клыки его железные разбил.

Подоспела официантка с солеными груздями, заливным из осетрины и мясным ассорти. Склонилась над столиком.

— Светочка, а вы замужем? — поинтересовался я, заглядывая в декольте.

— А почему вам это интересно?

— При вашей ангельской внешности разве найдется мужчина, которому это будет неинтересно, особенно если он умен и чертовски привлекателен?

Она снисходительно улыбнулась.

— Особенно, если он чертовски скромен! — и добавила ехидным тоном, — Не светит вам от Светы, молодой человек, я замужем.

— Очень жаль! — вполне искренне сказал я. — Светочка, вы только что разбили мне сердце!

Светлана хмыкнула и убежала, а мы выпили и набили рты груздями и заливным.

Ресторан наполнился под завязку. Сдвинув столики веселилось несколько больших компаний. Над ними в несколько слоев плавали облака табачного дыма. Здравницы сливались в протяжный гул и безостановочно звенели бокалы. Распутная жизнь советских людей бурлила ключом.

Явились музыканты и начали пробовать свои инструменты.

К тому моменту, как Света принесла горячее, мы уже прикончили полкило. Я было хотел добавки, но Генка взвыл, что душа его больше не принимает этот клоповник и потребовал вина. Я внял просьбам друга, и заказал семьсот пятьдесят "крымского" портвейна. Мы ведь в те годы действительно крепким не баловались, все больше на сладенькое налегали — портвешки, плодово-выгодные и прочую вермуть. Правда на последних курсах я облагородился и стал употреблять всякие рислинги да каберне, в народе небрежно называемые "сухарем" и "кисляком".

В беседе с Генкой, я понял, что рассказывать мне особо нечего. Ну, учусь, езжу в стройотряды, влюбляюсь в сокурсниц, претендую на красный дипломом. Все это было мелким и ничтожным по сравнению с Генкиными рассказами о флотской жизни. Служил мой приятель в "рулях", так называлась штурманская боевая часть или БЧ-1, по специальности штурманский электрик. Оказывается, все боевые части имели смешные, непонятные сухопутному уху названия: "маслы" — электро-механическая; "рогатые" — ракетно-артиллеристская; "румыны" — минно-торпедная и так далее.

"Раз решили мы бухнуть от скуки, — рассказывал он, — дело зимой было, а зима там жуткое дело, сплошная ночь — к обеду солнце выползет на полшишки и опять за горизонт. Скинулись, ну и пошли два наших моремана в самоволку. У штурманОв, в отличие от других БЧ, есть такая привилегия: скажешь вахтенному на трапе, мол, на флагман надо за картами, или за метеопрогнозом, или еще какой хренью и тебя без разговоров пропускают на берег, а дальше через гору и в город. Правда в Североморске с этим делом строго, не дай бог на глаза патрулю попадешь, проблем не оберешься. Короче, страшно, но жажда сильнее страха. Дошли они до магазина, уговорили какого-то сердобольного мужика взять вина, (матросам там спиртное ни хера не отпускают) он и купил им семь огнетушителей. Они их в сумку и скачками до корабля, и уже на горе сообразили: а заносить-то как бухло? На трапе стопудово сумку обшмонают и вместо праздника на губу угодишь. Спрятали они бутылки в снег и на корабль, совет держать. Недолго думая, взяли мы два рулона карт. Один большой, другой маленький. Внутрь большого вставили пятилитровую банку, а внутри маленького просто оставили пустоту. Сошли вдвоем с корабля, нашли бутылки и слили винище в банку, а последнюю бутылку сунули в маленький рулон. Так и пошли — впереди я с большим рулоном, сзади Мелкий с маленьким. А винище-то в снегу охладилось чуть ли не до минусовой температуры, а я, когда собирался варежки забыл, а у банки крышки не было. Иду, банку за донышко поддерживаю, чтоб не выпала, а вино, сука, плещется и на руки проливается. Пока до корабля дошли, пальцы окоченели до полной бесчувственности. Надо по трапу подниматься, а он скользкий и обе руки заняты за леера не придержаться. Сейчас, думаю, или выроню или наебнусь и что-то будет. Но дошел как-то. Зато вахтенный офицер в нашу сторону даже не глянул".

Таких историй у Генки имелся непочатый край. Из них складывался образ величайшего распиздяя всех времен и народов.

Жемчужиной коллекции, была легенда о том, как он ездил в город Баку поступать в военно-морское училище.

"В Союзе штурманские факультеты есть только в двух училищах, — рассказывал Генка, — Ленинградском имени Фрунзе и Каспийском имени Кирова. Ленинградское наш старлей заканчивал и от него мы знали, что порядки там строгие — уставщина и муштра. Терпеть это еще пять лет мне совсем не улыбалось, и я выбрал Бакинское училище. У нас стажировались два его выпускника — полные раздолбаи, толстые и веселые — юг есть юг".

Наступило лето и ему оформили документы на поступление.

До Баку он добрался без приключений. Описывал Генка столицу солнечной республики в самых восторженных тонах. Такой свободы не было даже на гражданке. "А воздух, какой там воздух! А море!" Днем абитуриенты готовились к экзаменам, а вечерами и по выходным шлялись по городу, сидели в кафешках, ходили в кино и на пляж, бухали дешевое вино, знакомились с девушками (русских там много). Местные черныши офицеров недолюбливали, зато к младшему составу относились вполне дружелюбно. Экзамены Генка сдавал без проблем, но перед последним, по физике, ухитрился заболеть дизентерией. "Жарко там очень, пить все время хочется. Вот и попил водички из-под крана". Слег в госпиталь на две недели, а экзамены тем временем закончились. Настало время возвращаться на север. Скворцову оформили проездные документы, и он решил съездить в город, напоследок кутнуть. Кутнуть кутнул, но при этом подтвердил свою славу раздолбая и умудрился где-то потерять военный билет, в котором, к тому же лежало командировочное предписание и билет на поезд. "Парадка-то ушитая и карманы мы зашивали, чтоб не топорщились, а военник за ремень засовывали. Вот он где-то и выпал, а я по пьяни не заметил". Таким образом, всех документов у Генки остался один комсомольский билет, который он не брал с собой. С этим багажом он и поплелся в отдел кадров училища, где его послали подальше, заявив, что не знают кто он такой и знать не хотят. На следующий день старший матрос Скворцов явился в Бакинскую комендатуру и пожаловался на жизнь. Помощник коменданта позвонил в приемную начальника училища, тот устроил разнос своим подчиненным и Генке выписали дубликат командировочного предписания. Толку с этого предписания было ноль, потому что, во-первых, билет теперь надо было покупать за свои деньги (которых не было), а во-вторых — не было в продаже самих билетов. Юг, разгар лета, какие билеты, вы, о чем? Генка попытался сесть в поезд зайцем, но его каждый раз вытуривали бдительные проводники. И тут ему повезло — прямо на перроне он встретил того самого сердобольного майора помощника коменданта. В поезде Баку-Ленинград должна была ехать группа детей поступать в Нахимовское училище, майор пришел их проводить и заодно пристроил Генку на место одного заболевшего парнишки.

Однако доехал Скворцов только до Минеральных вод, где ночью сошел с поезда. Нет, нет, не из дезертирских побуждений. Просто он очень долго был, на севере, оставался еще год с лишним и поэтому парень решил сперва заехать домой в Обнорск, немного отдохнуть. Неделька другая ведь ничего не решает, правда? Успеет еще наслужится.

Ситуация в Минводах была схожей с Бакинской — ни денег, ни билетов — но осложнялась отсутствием доброго майора. Тогда Генка набрался наглости и атаковал проводников поезда Минводы-Обнорск. Здесь были не тертые Бакинские упыри, а русские девчонки-студентки. Размахивая у них перед носом своим предписанием, он потребовал немедленно везти его к месту службы. Девчонки дрогнули и отправились к начальнику поезда. Начальник — молодая тетка, прониклась сочувствием к парнишке и согласилась дать место... но, при условии полной оплаты проезда. Трудно сказать, на что он рассчитывал, когда стоял возле ее купе. Скорей всего полагался на авось. И тут ему повезло во второй раз. К нему приблизился, слегка пахнущий вином, молодой человек приятной наружности, очевидно привлеченный морской формой и поинтересовался, чего он тут грустит? Быстро выяснилось, что приятный молодой человек является выпускником того самого Каспийского училища, которое он только что закончил и получив воинское звание едет в отпуск на родину. Узнав в чем состоят Генкины затруднения, лейтенант ни секунды не колеблясь, достал из портмоне два червонца и вручил их старшему матросу, после чего удалился в направлении вагона-ресторана.

Так Генка доехал до Обнорска.

Родственникам он наплел, что приехал в законный отпуск, те и уши развесили. Но не успел он как следует насладиться гражданской жизнью, как вдруг на имя отца пришла телеграмма за подписью главного военного прокурора города Североморска, мол, в случае появления вашего сына просим немедленно сообщить и все такое прочее. Что тут началось! Сообщать конечно никто никуда не стал, но Генку быстро собрали в путь. Возник вопрос: как отправлять? Поездом далеко и долго, а чтоб купить билет на самолет, с семидесятого года нужен паспорт или военный билет. А у Генки ни того ни другого. Ничего, любой вопрос можно решить. Подключив тяжелую артиллерию в виде тети Лены, директора треста комиссионных магазинов, купили авиабилет по комсомольскому билету. Но, надо же еще как-то сесть на самолет, а для этого тоже нужен паспорт. Сообразительные родственники вручили Генке обложку от серпастого-молоткастого и держа эту обложку перед собой как икону он бодро прошагал мимо контролеров в аэропорту. Риск конечно был, но те даже не взглянули, военный же.

И что, конец истории?

Конечно же нет! Потому что билет ему купили не до Мурманска, а до Архангельска. В Мурманск из Обнорска нет прямого авиарейса, а в Архангельск — есть. Вот родственники и подумали: от Мурманска до Архангельска рукой подать — доберется как-нибудь. Доберусь, чего там, согласился Генка.

Вот только и Генка, и родственники не очень хорошо знали географию, из которой известно, что разделяет эти два близких города, Белое море, которое так просто не перепрыгнешь. Вернее, как разъяснили Генке в аэропорту, без документов вообще никак не перепрыгнешь, потому что пограничный контроль.

Раз пересечь нельзя, попробуем объехать, решил наш путешественник и отправился на вокзал, где его ждал очередной сюрприз.

— Нет такого рейса, — обломала тетка в кассе в ответ на просьбу продать билетик до Мурманска и на вопрос: что же делать? -равнодушно отвернулась.

Тогда Генка решил повторить Бакинский трюк и обратился в комендатуру, ну и тут к своему удивлению столкнулся с полнейшим равнодушием.

— Я чо, пойду искать твои документы? — удивился дежурный и помахал рукой, вали, мол, не отсвечивай.

Вот это уже, без преувеличений, полная жопа, — размышлял Генка, прогуливаясь по набережной Северной Двины. Несколько дней он болтался по городу ночуя на вокзале и в речпорту, пока наконец в его стриженую голову не пришла светлая мысль.

Дело в том, что на его корабле, который считался флагманским, находился штаб оперативного дежурного по эскадре и личный состав БЧ-1 традиционно использовали в качестве помощников дежурного. Генка и сам много раз был помощником. Вахта не пыльная, сидеть ночью на Ходовом посту и принимать телефонограммы пока дежурный офицер дрых на диванчике, да иногда бегать с поручениями на соседние корабли. Уж всяко лучше, чем заступать в караул или чистить картошку. Так вот, Генка решил позвонить этому самому дежурному и пожаловаться на жизнь, мол стремлюсь на родной корабль всеми силами, но непреодолимые стены вырастают на пути.

Сказано-сделано и бравый моряк отправился искать городской Главпочтамт. Он ходил и спрашивал прохожих, а те посылали его в разные стороны, пока в троллейбусе не встретил девушку, которая в ответ, задала встречный вопрос: "А зачем он вам?"

Генка поведал ей свою историю, и девушка сказала неожиданно твердым голосом: "Вам надо помочь! Едемте со мной".

По дороге выяснилось, что девушка работает учителем в школе, ведет младшие классы, а заодно и живет при той же школе в служебной квартире. В учительской был телефон, и Генка позвонил по хорошо знакомому номеру.

Сказать, что дежурный был удивлен, значит ничего не сказать, он тут же отправил помощника и через пять минут вахтенный офицер корабля был у телефона. И вот тут Генку ждал очередной сюрприз: каплей Криворотов оказался равнодушной скотиной, он промямлил что-то невнятное, типа, а я тут причем? И положил трубку.

Вот это был удар! Ну ладно посторонние люди, но от своего, такого предательства Генка не ожидал.

Вошла девушка, увидела его растерянное лицо и предложила остаться пока у нее. Генка остался и первую ночь честно спал на полу. На вторую ночь они уже не удержались и сбылась ученическая Генкина мечта — трахнуть училку.

Забегая вперед, надо сказать, что каплей Криворотов от неожиданности просто протупил. Уже через минуту он понял, что натворил и понесся к старпому по дороге роняя кал. Ему, кстати, потом влепили строгий выговор. На корабле началась паника. Штурману срочно выдали аж пятьсот рублей и отправили в Архангельск искать Генку.

Генку он естественно не нашел — Архангельск город не маленький — прокутил по ресторанам командировочные и вернулся ни с чем.

А Генкина история продолжалась.

Девушку звали Оля, она приехала из Витебска и несколько дней Генка не мог от нее оторваться, пока не довел до полного изнеможения. Оля была гораздо старше Генки и прекрасно понимала, чем вся эта мерихлюндия может для него закончиться. Придя в себя, она принялась действовать — отправилась на вокзал и выяснила, что добраться до Мурманска по железной дороге все-таки можно. Одним единственным прицепным вагоном, который отправлялся раз в неделю поездом Архангельск-Ленинград и на какой-то промежуточной станции перецеплялся к другому составу. Выяснив это, она купила билет на завтрашний день и вечером преподнесла его Генке.

Генка одновременно был рад и расстроен. Он не хотел отлепляться от Оли, хотя успел уже несколько пресытиться сексом. Да и ей эта случайная связь стала немножко в тягость и провожать его она пошла в основном для того, чтобы лично убедиться в отъезде нечаянного любовника.

До перецепки Генка добрался без приключений, но на перегоне Беломорск — Кемь, когда вышел покурить в тамбур к нему обратился человек представившийся Колей.

Коля был уже немного датый, и сообщил, что его младший брат служит в морфлоте и поэтому он хочет Генку угостить.

Почему бы не выпить? — подумал Генка, — особенно на халяву, и согласился.

Коля купил у проводника бутылку водки, добыл откуда-то два стакана и соленый огурец. Генку насторожила такая скудная закусь, но не отказываться же от угощения. Вагон был полупустой, и они без труда нашли свободный плацкарт. Коля набулькал водку до краев, видимо считая, что меньшими дозами моряки не пьют, и бодро вылакал свой стакан. Генка неразумно последовал его примеру и чуть не захлебнулся, водка была теплая и мерзкая на вкус. Они поговорили минут пятнадцать, съели огурец, допили остатки водки, после чего Коля счел свою хлебосольную миссию выполненной и удалился.

У Генки приятно шумело в голове и хотелось продолжения банкета. Деньги еще оставались, и он пошел в вагон-ресторан. Первым кого он там встретил, был Коля. Они обрадовались друг другу как старые друзья после долгой разлуки и заказали шампанского. Как пили первый бокал Генка еще помнил, а дальше как в песне Высоцкого: "Ой, где был я вчера — не найду днем с огнем. Только помню, что стены с обоями..."

С той разницей, что Генка не помнил и стен.

Зато на всю жизнь запомнил стены, в которых он пришел в себя.

Это был бетонный пенал два на полтора — камера-одиночка гарнизонной гауптвахты города с намекающим названием — Кандалакша.

— Пиздец тебе парень, — сказал ему дубак-прапор, — года на два дисбата накуралесил. Точно говорят — пьяная матросня хуже динамита!

Прапор был не в курсе, сам ли Генка сошел с поезда или его сняли. Но зато знал, что случилось после. А было так: бухой в сиську мореман, вместе с каким-то, таким же пьяным морпехом бегали по перрону, орали благим и не очень благим матом. Потом дрались с патрулем и Генку никак не могли угомонить, пока не связали веревками и не заткнули рот кляпом.

— Ты ж начальника патруля на хуях при всех таскал, в морду ему плевал, — усмехался прапор, — если он заявление напишет — готовься дружок, точно дисбат.

И тут Генке повезло в третий раз — начальник патруля оказался его земляком из Обнорска и, узнав про это, не стал писать заявление. Генкино заключение ограничилось десятью сутками.

В справке, которую ему выдали, причиной задержания значилась стандартная формулировка: самовольное оставление части.

— А ведь тебя не за это задержали, — задумчиво сказал прапор, выдавая Генке вещи и комсомольский билет, которые, как ни странно, оказались в целости и сохранности. Но переписывать справку ему было лень и это стало уже четвертым везением.

На Кандалакшский вокзал Генка прибыл без копейки денег, но с богатым жизненным опытом. Две симпатичные студентки, подрабатывающие на каникулах проводницами, сразу сдались, как только он сунул им под нос свое предписание. "Действительно, — сказала одна другой, — какой тебе билет, ведь у него предписание! Да и поезд пустой, пусть едет"

В поезде Генка пил портвейн с каким-то геологом, закусывая сгущенным молоком. Геолог сходил в Оленегорске. Он тряс пачкой заработанных денег и звал Генку в гости. Генке хотелось в гости к геологу, но каким-то шестым чувством он понял, что запасы везения исчерпаны и больше испытывать судьбу не стоит.

На Мурманском автовокзале, он подошел к кондукторше и честно сказал, что денег нет, но ехать надо и строгая женщина ничего не смогла ему возразить.

По дороге в Североморск, Генку было сняли с автобуса суровые морпехи, проверяющие у пассажиров документы. Их капитан долго изучал его комсомольский билет, а потом сказал: "Да хер с ним, пусть едет", и Генка успел заскочить в уже отъезжающий автобус.

На трапе его как дорогого гостя встречал сам старпом (позвонили с КПП). И первым его вопросом было:

— Скворцов, где ты шлялся, мудила?!

На следующий день Генку вызвали к командиру.

Он шел в сопровождении замполита, понимая, что сейчас будет решаться его судьба. Командир корабля для личного состава царь и бог: захочет — помилует, не захочет — отдаст прокурору. У Генки тряслись поджилки, а в голове складывались оправдательные речи.

Но ни каких слов не понадобилось. Командир его даже не принял. Стоя в коридоре, возле открытой двери в командирскую каюту Генка, слушал его разговор с замполитом.

"Парень честно хотел попасть на корабль, — говорил капраз, — звонил, просил помощи, не его вина, что кругом раздолбаи. Передайте прокурору, чтоб закрывал дело".

Пока Генка рассказывал, мы прикончили вино.

— Фелька, — внезапно поинтересовался мой друг, — а ты по какой науке-то учишься?

— Да как по какой, я же те говорил — химия.

— Химия, химия — заржал Генка, — вся залупа синяя!

Я понял, что он уже основательно набрался.

В этот момент музыканты грянули: "Потолок ледяной дверь скрипучая..."

Генка выскочил из-за стола и выплясывая, как павиан перед случкой, слился с толпой танцующих.

Мне бы тоже пуститься в пляс, но я почему-то совсем не опьянел, только стал задумчивым. Какого черта, я сижу в этом кабаке, пью и жру плоды развитого социализма? А с другой стороны, что мне делать? Решать сверхзадачу? Думать, как обустраивать жизнь? Строить планы на будущее? Смешно строить планы человеку, у которого нет цели и который не знает, что с ним будет завтра. Нет, не буду я строить планов, а лучше сниму какую-нибудь будущую бабушку.

Глава пятая

Когда мы покинули "Парнас" на часах было всего девять, можно было веселиться дальше, но честно говоря, меня утомили эти элементы советской сладкой жизни. В ресторане было много красивых женщин, но за красивыми надо ухаживать, говорить слова, рисовать перспективы. Красотки из ресторана за здорово живешь в койку не лягут. А мне хотелось всего, сразу и по бюджетному варианту.

Мы вышли на воздух одуревшие от портвейна и оглохшие от громкой музыки. Генка со словами: "Только бы не на смене была!", поспешил к телефонной будке и завис там минут на пятнадцать. Я терпеливо ждал, любуясь на закат.

— Договорился! — Генка был весел и возбужден. — Валим в общагу.

По дороге мы заскочили в дежурный гастроном где затарились тремя огнетушителями с "Белым крепким" и тортом "Прага".

— Она эта... как ее... водитель, — рассказывал Генка, — троллейбус водит. Ехала, рога скинулись, ну я помог приладить. С тех пор и прилаживаю, — он засмеялся собственной шутке, — прикинь, Венерой зовут. Какая-то она башкирка что ли. Порется будь здоров! Правда ей уже двадцать девять, но мне жениться что ли? Там их три подружки в одной комнате живет.

— И что, все троллейбус водят?

— Две троллейбус, а одна трамвай.

Почему-то нам это показалось очень смешным, так и ржали всю дорогу, держа в руках бутылки как противотанковые гранаты.

Общага троллейбусного парка высилась громадой обшарпанных стен. К стеклянным дверям вестибюля мы не пошли.

— Там строго, вахтер злющий, сразу попрет, — объяснил Генка, — Девки через окно парней водят. Я с Венеркой договорился, она нам окно на первом этаже откроет, — он глянул на часы, — через десять минут.

Окно нам открыла темноволосая грудастая девушка с восточным лицом. Довольно-таки симпатичная, что для меня было особенно важно, потому что это оказалась не Венера.

— Салют, Рая! — приветствовал ее Генка подавая в окно бутылки и коробку с тортом. — А Венерка где?

— К комендантше пошла за бельем, — отвечала девушка распевным голосом, — а меня послала вас встречать.

Мы влезли в окно, пробрались через захламленную комнату, заставленную разобранными панцирными кроватями и вышли в коридор.

— А где, твой-то? — осторожно поинтересовался Генка, — Как его... Василий?

— Выпиздила мудака, — так же распевно отвечала Рая.

— Так ты теперь свободна?

Она кивнула.

— Как дырка в заборе.

— А чего так-то? Парень вроде неплохой, — не отставал от нее Генка, усиленно мне подмигивая и показывая большой палец.

Раиса шла перед нами, покачивая литыми бедрами.

— Все вы хорошие, когда засадить хотите.

— Ну, это ты, Раечка, обобщаешь. Тебя послушать, так все мужчины примитивные существа, обуреваемые низменными страстями.

— Именно! Вот ты, наверняка, приперся сюда с бухлом, классическую музыку послушать? Других целей у тебя, конечно же, нет.

— Не без этого, видишь ли, женщина это произведение искусства, а тяга к искусству лишена цели.

Она недоверчиво фыркнула и тут мы пришли.

Девчонки жили в большой комнате. Обстановка спартанская — три кровати вдоль стен с одинаковыми тумбочками у изголовья, платяной шкаф и квадратный стол у окна. На стенах фото артистов вырезанные из журнала "Советский экран".

— А Люська где? — поинтересовался Генка насчет третьей обитательницы комнаты.

— Домой поехала на выходные, завтра к утру пожалует. Да вы рассаживайтесь, — Раиса радушно кивнула на хлипкие стулья с драной обивкой. — Извиняйте, гостей не ждали, так что чем бог послал.

Бог сегодня был не слишком щедр. На столе стояли две открытых банки, с кильками в томате и кабачковой икрой, в кастрюльке исходила паром вареная картошка. Картину довершала трехлитровая банка огурцов домашней засолки и буханка черного хлеба.

Скворцов солидно крякнув, расставил на столе наш вклад — три бомбы темного стекла, а торт, подумав, пристроил на подоконнике.

Мы уселись возле окна друг напротив друга и Генка, не спрашивая разрешения, закурил. Раиса, с независимым видом рылась в шкафу, нарочно, не обращая на нас внимания, а я украдкой ее рассматривал. Несмотря на не слишком приветливую встречу, она мне понравилась. Выражение ее скуластого лица с темными продолговатыми глазами, я бы назвал спокойно-развратным, а туго обернутая в цветастый халатик статная фигура (лифчик она надеть не удосужилась) волновала и будила вышеупомянутые низменные страсти.

Тут явилась Венера со стопкой свежего белья. Ее внешность вполне соответствовала статуе с острова Милос — пышненькая, щекастенькая, в русых кудряшках и с греческим носом, только что руки на месте. Этими руками она кинулась обнимать, вскочившего при ее появлении Генку. Они так аппетитно тискались и чмокались, что мне стало завидно.

— Скворцов! — сказал я ему с укоризной, — Может ты, наконец, перестанешь целоваться и представишь меня девушкам?

— В самом деле, привел, не пойми кого... — своеобразно поддержала меня Раиса, — Венерка, хватит лизаться, будто год его не видела. Позавчера только полночи с тебя не слазил.

— Грубая ты Раисочкина! — обиженно сказала Венера, отлипая от своего любовника и усаживая его обратно на стул. — Не слушайте ее, молодой человек, она бешенная.

Тут она уставилась на меня и расцвела.

— Симпатичный! Гляди Раиска, какого кавалера тебе Геночка привел! А ты вечно всем недовольна!

Раиса пренебрежительно хмыкнула.

— Иные кавалеры хуже холеры.

Тут вступил Генка и стал, наконец, меня представлять. Надо отдать ему должное, я у него был и "светлая голова" и "круглый отличник" и "будущий академик".

Венера смотрела на меня с восторгом, а у Раисы в глазах зажегся огонек интереса. Чтоб разжечь его еще больше, я взял, да и поцеловал ей ручку. Ну как ручку, рука у нее была что надо — рабочая. Ладонь чуть уже моей. Такая, даст в лоб, мало не покажется, вспомнил я ее слова про бывшего ухажера.

— Какая прелесть! — захлопала в ладоши Венерка, — А мне, а меня?

— Тебе пусть Генка целует, — осадила ее, приятно удивленная моим жестом подруга, и добавила, — во все места.

— Ну что, метнемся к стаканам! — пригласил Скворцов, срезая ножом пластиковую пробку с "огнетушителя". — В смысле — прошу к столу!

Разлили, чокнулись: "За встречу!" Выпили.

Генка стакан, я полстакана, девчонки пригубили. Им хотелось больше, но они пока стеснялись. Видя это, я провозгласил:

— Рюмочка по рюмочке — веселый ручеек!

И снова разлил.

Через полчаса прикончили первую бутылку. Глаза у девушек заблестели, они уже пили наравне со мной. Теперь, под воздействием винных паров они казались мне настоящими красавицами: Венера пышная и румяная как сдобная булочка, ее непременно хотелось надкусить; Раиса, напротив, спортивная и крепкая (как оказалось, кмс по плаванью), такая сама кого хочешь надкусит.

В дверь постоянно лезли какие-то хари, пьяные и не очень. Это были отвергнутые поклонники и претенденты. Они хотели набить нам с Генкой морды и одновременно упасть на хвост. Девки со смехом и руганью выталкивали их за порог.

Еще через пару часов, после выпитой второй бутылки и начатой третьей нам захотелось музыки.

На стареньком проигрывателе завели пластинку певца Рафаэля и принялись танцевать. Мне почему-то выпало танцевать с Венерой. Девушка ласково хлопала рыжими ресницами и прижималась мягкой грудью, а ее халат нескромно спадал то с одного, то с другого плеча.

— Люблю Рафаэля, сил нет! — блаженно шептала девушка под сладкие рулады, испанского гомика. Она об этом не знала, и ей было хорошо.

Однако танец наш был недолгим.

— Убери руки, козел! — прошипела Раиса и добавила громко. — Венерка, забери своего кобеля.

— Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты... — пьяно бормотал Генка, — воображала хвост поджала...

Чтоб разрядить обстановку, я быстренько разлил и пригласил:

— Комарики-лягушки, выпьем бормотушки?

Выпили, сменили пластинку на Ободзинского. Через пять минут Раиса танцевала уже со мной. Я не стал повторять Генкиных ошибок, и вместо того чтоб хватать ее за выступающие части тела, легонько придерживал за тугую талию иногда спускаясь на бедра. Затем склонил голову и то и дело, словно ненароком касался кончиками губ ее шеи, чувствуя, как она млеет от этих касаний. Мы медленно кружились в полумраке под "Эти глаза напротив" и потому как она дышала, я понял, что "эти глаза уже не против". Постепенно мы дрейфовали к стенке, к которой я Раису слегка прижал. Она не оттолкнула, тогда я поцеловал ее в пахнущие вином губы, она не сразу, но ответила. Не помню, сколько длился этот поцелуй, возбуждение накрыло меня волной цунами. Когда, наконец оторвался, спросил хриплым голосом:

— Ну что?

— Что? — отозвалась она со сбившимся дыханием.

— Может?.. — я затруднился сформулировать свое предложение, но это и не понадобилось. Раиса отстранила меня и, быстро наклонившись, достала из тумбочки ключ. Венера проводила ее движение понимающе-насмешливым взглядом.

— Пошли, — шепнула мне девушка и выскользнула в коридор.

— Э-э... куда? — заволновался Генка, но я только отмахнулся, надо было ловить удачу за хвост и ковать горячее железо.

Мы поднялись на третий этаж, и она отперла дверь в комнату, близнец той из которой мы пришли, только пустую.

Как оказалось, за внешней грубостью Раисы скрывалась необузданная сексуальность. Едва успев закрыть дверь, она тут же полезла руками мне в ширинку и за одну минуту справившись с пуговицами, выкатила наружу мое орудие, которое, надо сказать, уже давно рвалось в бой. Я, не давая ей спуску, мигом распоясал халат и извлек на свет две чудные грудки, каждая размером с небольшую дыньку, которые тут же стал целовать и покусывать, одновременно избавляя от остатков одежды себя и ее. Уже голые мы хлопнулись на кровать.

Как все быстро случилось, подумал я, раздвигая ей ноги, и влетая своей ракетой во влажно хлюпнувшие глубины женской вселенной.

Вселенная у Раисы оказалась что надо — компактная! Моей ракете было тесно, и у меня родилось другое сравнение. Теперь я ощущал себя шатунным механизмом, обеспечивающим возвратно-поступательные движения могучего поршня. Кровать под нами скрипела и ходила ходуном. Когда Раиса рывком освободилась от меня и сжалась в дергающийся комок, кусая подушку, чтоб не закричать, я подумал, что сделал ей больно, но это был всего лишь оргазм. Через минуту девушка расслабилась и требовательным жестом пригласила продолжить. Мне хотелось целовать ее мокрые от слез щеки, и продолжать я решил в миссионерской позиции. Это был просчет: через десять минут моей безостановочной бомбежки, она кончила второй раз и выгнулась всем сильным телом, сделав "мостик". Не успев что-либо сообразить, я слетел с нее и вообще с кровати.

Лежа на коврике, увидел над собой ее испуганное лицо — девушка пришла в себя и обнаружила пропажу любовника. Минут пять мы тряслись от смеха, потом она упала на меня сверху и мы продолжили борьбу на полу. Здесь я утратил инициативу, в атаку пошла Раиса. Она вертелась на мне, прыгала, терлась, извивалась, в перерыве между оргазмами спрашивала, не устал ли я и почему не кончаю?

Я чувствовал себя сексуальным маньяком выполняющим свой долг: изрядное количество поглощенного алкоголя снизило чувствительность моего отбойного молотка, но при этом не мешало железному стояку. Молодость, что тут скажешь. Мне уже стало казаться, что мы будем трахаться всю ночь, но тут Раиса подобрала правильный угол, амплитуду и ритм и я, наконец, взорвался вулканом Кракатау, выпустив миллионы тонн пепла и раскаленной лавы, ну и спермы, конечно, грамм десять.

Мы долго молчали, обнявшись на полу, потом перебрались на кровать и начали разговаривать.

— А ты не боишься... э-э, залететь? — проявил я несколько запоздалый интерес.

— Нет.

— Почему?

— Аборт сделала в семнадцать лет... Врачи сказали — детей не будет. Удобная любовница, правда?

Из дальнейшей беседы выяснилось, что по национальности Раиса татарка, что она терпеть не может, когда ее называют Райкой, что ей двадцать шесть лет, а в Обнорск она приехала из Казани. Поссорилась с родителями, назло им бросила спортивный институт на последнем курсе и уехала. Устроилась работать водителем троллейбуса. Так третий год и работает. Почему водителем троллейбуса? Потому что водить очень любит, а женщин никуда кроме как на троллейбус не берут, ну еще на трамвай, но это вообще пародия на вождение — даже руля нет. Раисин отец большой спортивный начальник и у них всегда была машина, так что она с восемнадцати лет за рулем. Отец на служебной "волге", а она на "москвиче". А сейчас у них "жигули-копейка". Хорошая, говорят, лайба.

Родители усиленно зовут вернуться, восстановиться в институте и все такое, но Раиса пока держится, хотя злость уже прошла и соскучилась очень, да и на "жигулях" погонять охота. Так что скоро, наверное, поддастся на уговоры.

— А у тебя в этом твоем Новосибирске, девушка есть? — вдруг спросила она.

— Есть, — честно сказал я. Кто за язык тянул? Тем более девушка не у меня, а у моего э-э... оригинала — Наташка — моя будущая первая жена.

— А ты ее не любишь! — горько констатировала Раиса.

— Почему? — глупо спросил я.

— Потому что, когда любят, не ебутся с первыми встречными! — с этими словами она от меня отвернулась.

— А ты, что ли, не с первым встречным? — зачем-то начал спорить я.

— Нет!

— Как это?

— А вот так это! Когда парень девушке нравится, он не может быть первым встречным! Или ты думаешь, что я со всеми так, через полчаса в койку прыгаю?

— Это я что ли понравился?

— Ужасно! — внезапно созналась она. — Как увидела тебя, чуть с катушек не соскочила. Подумала, что-то будет...

Я замер от этого неожиданного признания, а потом прижал ее к себе, поцеловал за ухом. Я ее почти любил.

— Что во мне такого?

— Не знаю... такое впечатление что ты светишься. Будто ты не отсюда. С тобой свежо, а от остальных болотом воняет...

Опаньки, — подумал я, — нарвался на женскую интуицию... "не отсюда..."

От Раисиных слов у меня поневоле опять все поднялось. Я, было, начал потихоньку к ней пристраиваться, но к своему удивлению услышал лишь тихое сопение — девушка спала. Таким сладким сном, который и потревожить-то грех. Ну и ладно, — подумал я, — утром продолжим. Уткнулся лицом в ее волосы и тут же провалился в сон.

Глава шестая

Мне приснился рыжий кот. Он терся об мою ногу и требовательно мяукал. Жрать что ли хочешь, сволочь? — спросил я его, — Сейчас что-нибудь найду.

И тут я выпал из сна, как из окна.

А на окне, открытом на ночь из-за жары, на фоне серого рассвета, сидел рыжий кот и требовательно мяукал.

— Брысь! — сказал я ему и протер глаза. Кота не было. И Раисы рядом не было.

Мои вещи лежали на тумбочке аккуратно сложенные, а на столе записка: "Извини, мне рано на смену, не хотела тебя будить. Будешь уходить, захлопни дверь. Спасибо за вчерашнее. Прощай!"

Почему прощай, зачем прощай? Не собирался я ее прощать, напротив, хотел повторения случившегося с нами сексуального безумия.

К Генке заходить не стал, так как в упор не помнил в какой комнате мы вчера гуляли. Его телефон был записан на ресторанной салфетке — звякну позже. Вышел через вахту вместе с работягами угрюмо бредущими на смену.

На остановке топтались несколько человек в ожидании первого автобуса. Мужчины хмуро курили, а женщины зябко ежились в легких платьях. Утром выпала роса, намочив скамейки, поэтому садиться я не стал. В похмельной голове царила пустота. Ныл кобчик, отбитый об пол во время скачек на мне лихой наездницы. Переднее хозяйство я тоже основательно натер. Побаливали натруженные вчера мышцы пресса и задницы. За все в жизни приходится платить, грустно заключил я.

Наконец, подошел автобус, чистый и пустой, оттого насквозь прозрачный.

Я ехал и вяло размышлял. Денег после вчерашнего загула осталось еще около сотни. Надо купить каких-нибудь шмоток, плюс поесть, плюс обещанный подарок для Женьки. Но сперва, поспать хотя бы пару-тройку часов.

Первым кого я встретил возле своего подъезда, был рыжий кот. Он сидел на лавке и имел такой вид словно запарился меня ждать. Кис-кис, иди сюда, гад! — сказал я ему и протянул руку почесать за ухом. Зверюга, недовольно мявкнув, спрыгнула с лавки и скрылась в кустах сирени.

Осторожно ступая, словно боясь разбудить Женьку с ее бабкой, я поднялся по лестнице и отпер дверь. Разулся, прошел в зал и остолбенел — из-под межкомнатной двери снова пробивалась полоска света.

Ожидал ли я, что портал откроется вновь? Не то слово, я был в этом уверен. Почему? Ведь те, кто дал мне возможность шагнуть через время, могли сделать это просто так, из любви к искусству, а настоящее искусство, как говорит Генка, лишено цели. Что я знаю про их логику? Тем не менее, как бывший ученый (хотя ученые, как и шпионы "бывшими" не бывают) я имею основания полагать, что участвую в чьем-то эксперименте, и при этом не в роли подопытной крысы, а в качестве их коллеги младшего уровня.

Вероятно неведомые экспериментаторы желают воздействовать на прошлое, а мне отводится роль разумного жука, брошенного в человеческий муравейник. Но чтобы жук мог не просто посеять хаос, а действовать целенаправленно ему необходима устойчивая обратная связь иначе муравьи, посуетившись некоторое время просто-напросто его сожрут, и система вернется в равновесное состояние, возможно в еще худшем варианте чем до пришествия жука.

Ну что ж: эксперимент, как говорится, есть эксперимент.

Уже готовясь шагнуть в открывшееся мне белое марево, я вдруг сообразил, что одежка Женькиного брата на мне просто-напросто лопнет. Разделся до трусов, свернул рубашку с брюками и сунул под мышку. Зачем? Ну надо же иметь доказательство, что действительно побывал в прошлом, а не просто сошел с ума. В таком странном виде и вошел в портал.

* * *

Я опять стоял задом к двери, только в этот раз на своих двоих.

Все то же самое в том же виде, как и оставил.

Мой ноутбук, телевизор, бокал с коньяком и остатки бутербродов, раздвинутый и застеленный диван, а на часах половина первого, ночь за окном и где-то воет беспокойная собака.

Я обернулся, дверь в портал снова была заперта.

Подошел к зеркалу: на меня смотрел обрюзгший старик с чужими шмотками под мышкой.

Н-да, после того как побывал в молодом теле, вновь превращаться в старую развалину прискорбно вдвойне. Почему не втройне? Да потому что у меня теперь есть шанс вновь вернуться в молодость! Я понюхал коньяк, затем попробовал — вроде не выдохся. Куснул бутерброд — хлеб свежий. Обуреваемый подозрениями, я включил ноутбук и сверился с календарем. Хм, так и есть — седьмое июня. Значит за те сутки, что я гулеванил в прошлом, в моем настоящем, время не сдвинулось с места. Как такое возможно? Да господь с тобой, а как вообще возможно попасть в прошлое? Если забивать голову вопросами, на которые нет и не может быть ответа, не останется времени подумать о действительно актуальном: о том, что делать дальше?

Итак, какие у нас варианты?

Можно, например, забить на тайные желания неведомых экспериментаторов и, сбежав в прошлое насовсем, прожить новую интересную жизнь. Я и старой-то до поры до времени был вполне доволен, а теперь зная будущее и не совершая прошлых ошибок, можно и вовсе устроиться по высшему разряду. Хороший план?

Хороший, но тупой. Такое поведение подопытного просчитывается на раз, поэтому он может сработать только в одном случае: если экспериментаторы именно этого и хотят. А они не хотят, иначе не открыли бы портал назад.

Хотят — не хотят... любит — не любит... чего я буду голову ломать, пусть как-нибудь донесут до меня свои желания. А пока прислушаюсь к внутреннему голосу.

Внутренний голос сказал мне, как Василиса Прекрасная в сказке: "Ложись-ка ты спать Феликс Константинович, утро вечера мудренее!"

Я засадил два колпачка "новопассита", запил коньяком, стеная и охая, добрел до дивана и через десять минут забылся тяжелым сном пожилого младенца.

Спал я на удивление крепко, как давно уже не спал.

Проснувшись в девять, некоторое время лежал, прислушиваясь к ощущениям и, с удивлением обнаружил причину хорошего сна: во всем теле ничего не ныло, не болело и не тянуло. Неужели меня малость починили в процессе перехода? Если так, то спасибо вам неизвестные благодетели. Встав с дивана, я долго разглядывал в зеркало свою физиономию, всю в седой щетине, ища признаки омоложения.

Не нашел и вздохнув, отправился умываться и бриться.

Принимая душ, во всех подробностях вспомнил Раису и, с удивлением, ощутил прилив крови в паху. Грубо говоря, у меня встал, пусть на полшестого, но и этого не наблюдалось уже лет пять.

Вышел из ванной в прекрасном настроении. Насвистывая бодрый мотивчик, на всякий случай проверил дверь в портал — заперто, как и предполагалось. Ничего, откроют куда денутся, иначе зачем было меня лечить. Значит, имеют какие-то планы. А я пока прошвырнусь по магазинам, подготовлюсь к следующему визиту в комсомольскую юность.

К обеду я стал счастливым обладателем целого вороха дешевых китайских шмоток: джинсов разных фасонов, рубашек и маек нейтральных расцветок. Примерить я их, разумеется, не мог, поэтому ориентировался на размер одежды Женькиного братца, решив, то что не подойдет загнать по спекулятивным ценам. Из обуви взял неприметные кроссовки и сандалии, ну и о нижнем белье не позабыл. На подарки купил индийской бижутерии, косметический набор, духи, несколько пар колготок, да десяток одноразовых зажигалок с голыми девками.

Подумав, приобрел Женьке джинсовую юбку, благо стоила копейки, а молоденькая продавщица комплекцией была один в один с ней, и бесплатно дала кучу ценных советов.

Потратив на все про все около десяти тысяч, я рассудил, что, если расходовать денежки такими темпами, моей пенсии надолго не хватит, и надо налаживать взаимовыгодный обмен между прошлым и настоящим. Что ценного можно вывезти из Союза на машине времени? На ум кроме золотых украшений ничего не шло.

Вернувшись домой, я засел за ноутбук. Выходило, что золотишко советское обходилось гражданам дороговато. Зато современные российские скупки брали золотой лом за сущие копейки, так что овчинка выделки явно не стоила. Оставались всякие сайты для коллекционеров и просто ностальгирующих личностей, где покупались и продавались разные вещицы родом из СССР. Там среди всего прочего, встречалась даже экзотика вроде предложения купить презервативы производства семьдесят седьмого года по пять тысяч рублей за единицу товара. Я старательно напрягся, но так и не смог представить себе градус ностальгии, который заставит человека, купить сей резинотехнический раритет за пять штук, а потом напялить его на конец.

Когда часовая стрелка достигла половины пятого мне стало совсем томно. Мой дух рвался в эпоху светлого социалистического застоя, туда же, к радостям жизни стремилось и бренное тело. Каждые пятнадцать минут я вскакивал и проверял дверь в портал, хотя умом понимал, что скорей всего она откроется, как и в прошлый раз, ближе к полуночи. Я еще раз перебрал свои обновки, тщательно проверил этикетки на предмет даты выпуска и упаковал все в неприметную холщовую сумку, решив что, когда буду проходить портал, трепетно прижму ее к груди.

Чтоб скоротать время, заставил себя читать разную инфу о начале семидесятых. Таким образом убил еще три часа, совсем изнемог от нетерпения и решил пойти прогуляться, а заодно и перекусить где-нибудь — весь день из-за отсутствия аппетита, я обходился чаем. К тому времени погода испортилась, сделалось хмуро и закапал дождик. Ну и пусть, упрямо подумал я, взял зонтик и вышел на улицу.

Гулял я недолго, ноги сами собой привели к заведению с многообещающим названием "Стоп-сигнал".

Посижу немножко, решил я, покушаю артишоков, выпью стопочку коньяку, глядишь, и время пройдет.

* * *

"Просто подари мне один только взгляд, — гундосил на эстраде метросексуал в кудряшках, — и волшебный свой поцелуй подари..."

Забрел я сюда, буквально, на полчаса, но по странной случайности засиделся. В графинчике коньяку осталось на донышке, зато мне, наконец, стало весело. Тарелка с рыбным ассорти была почти не тронута — аппетит так и не проснулся.

Гриль-бар пьяно гудел. Музыканты утомились терзать инструменты и сделали перерыв. Вспотевшие от танцев посетители рассаживались за столики.

Незнакомец появился словно из ниоткуда. Не успел я на несколько секунд отвлечься на разглядывание симпатичных девчонок за соседним столиком, как он уже сидит напротив и наливает в мою рюмку мой же коньяк из графинчика. Его лысая острая макушка мокрая от дождя (значит, только что с улицы), а неотрывно глядящие на меня глаза пронзительно черные, навыкате. Словно пуговицы пришиты, подумал я. Был такой страшный мультик с куклами, у которых пуговицы вместо глаз.

Прочтя отразившуюся на моем лице гамму чувств, незваный гость засмеялся, опрокинул в себя коньяк, бесцеремонно закусив последней маслиной, сплюнул косточку под стол и поинтересовался:

— Ну что уставился как хeр на бритву?

Экий наглец!

— Э-э... уважаемый, — холодно начал я, — вы ничего не перепутали?..

— Нет, — оборвал он меня, — не перепутал. По твою душу я, гражданин Неверов.

Я сидел и чувствовал, как струйки холодного пота текут по спине. С ними вместе меня покидали силы. Стекали по ножкам стула и впитывались в кафель. Это кто же по мою душу? Черт что ли пожаловал?

— Ну что, — продолжал измываться незнакомец, — дрожишь перед лицом вечности?

Надо сказать, я не дрожал и даже не испугался, просто как-то внезапно устал и стал примеряться к графинчику. Он хоть и небольшой, но тяжелый. Таким если дать в лобешник — даже черту мало не покажется.

Незнакомец перехватил мой взгляд и сменил тон.

— Нервный, да?

— А ты чего тут раздухарился? — задал я контрвопрос, а про себя подумал: нет, не похож он на дьявола — лицо понурое, одет в рванину и серой не пахнет, скорей подвалом каким-то.

— У всех нервы, — примирительно сказал мужик напротив, и по птичьи заглянул в пустой графин, — а не выпить ли нам по маленькой? Выпьем, закусим, погодка подходящая. Погодка, типа, займи и выпей. Давай не жмоться, закажи коньячку, а то у меня денег ваших нет.

— Не имею привычки пить с незнакомыми, — упорствовал я.

— Так давай познакомимся. Тебя, как ты понял, я уже знаю: Феликс Константинович Неверов, потрепанный старый хрен, у которого все в прошлом. Сказать, когда умрешь? — и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Через четыре года, шестнадцатого июля у тебя случится обширный инсульт. Позвонить в скорую будет некому, и ты, прежде чем умереть, пролежишь парализованный еще два дня на полу в кухне. Еще через неделю, соседка почувствует запах и вызовет полицию, — говоря все эти гадости, он продолжал смотреть на меня, будто изучал под микроскопом.

Наверное, надо все-таки врезать ему графином, — подумал я, — но не врезал, а подозвал официанта и заказал еще полкило коньяку и вторую рюмку. Что-то подсказывало мне, что он не врет и не прикалывается.

— Ну, допустим... а ты сам-то, кто такой будешь, таинственный незнакомец?

Он прищурился, сразу став похожим на большого старого ворона.

— Об этом нетрудно догадаться, в свете недавно произошедших с тобой событий. Кто может знать будущее? Ну, шевели мозгами! Все еще не всосал? Я твой коллега, Феликс Константинович. Пришелец из будущего!

— Ишь ты, — сказал я и выпил не чокаясь.

Непрошенный собутыльник поспешил за мной. Несколько секунд, он с блаженным видом гонял во рту коньяк, затем глотнул и подождав, когда огненная жидкость стечет в желудок, удовлетворенно произнес:

— Пьем не чокаясь, как по покойнику, — и неожиданно добавил, — Митька меня зовут, будем знакомы! — и разлил по новой. На этот раз мы тюкнулись стопками, но я все равно молчал.

— А знаешь Феликс, — не обиделся Митька, — Я ведь уже лет пять ничего слаще технического спирта не пробовал, оттого и смакую твой клоповник. Коньяк с вином еще в первый год закончился, потом водяра. Зато спиртяги у вояк море разливанное. Его, я думаю, мы не допьем... не успеем. Будь другом, возьми покурить что-нибудь, душа просит!

Он буквально выхватил у меня из рук, принесенную официантом пачку "кента", сорвал целлофан, выбил сигарету и щелкнув пальцами, добыл из воздуха язычок пламени. Затянулся в полсигареты, пыхнул дымом и сказал со значением:

— Слабенько, после махорки-то! Мы махорку у вояк на пятом складе вымениваем. Мы им перловку, они нам махорку. Но перловка у нас скоро закончится...

— Из какого ты будущего, Митя?

— Две тысячи тридцать пятый.

— И что там?

— Плохо там дружище Феликс. ППЦ, как говорили в дни моей молодости. Фукуяму читал? Конец истории? Что этот мудак понимал в концах? Вот теперь, конец, так конец! Всем концам конец... — Митька обиженно заморгал и следующей затяжкой выкурив сигарету, сунул ее останки в пепельницу.

— И что, — не отставал я, — люди изобрели машину времени?

— Ха! Люди, скажешь тоже... что они могут изобрести? Айфон толщиной с ноготь, суперкомпьютер для игры в "го" и говорящий унитаз.

— Так что у вас случилось-то? Война что ли?

— Хуже, но сейчас не об этом. Долго рассказывать, а время мое заканчивается. Давай еще дернем по рюмке?

Дернули.

— Кто же все-таки тебя прислал? — продолжал интересоваться я.

— Они.

— Кто, они?

— Просто ОНИ.

— Инопланетяне что ли?

— Да хер их знает, — отмахнулся Митька, — может и инопланетяне. Они не представились.

— А что же эти не пойми кто вам не помогли?

— Так они позже прибыли... лет на двадцать. Когда помогать уже некому было. Сижу я тут с тобой... — внезапно спохватился Митька, — а у меня переход... — он глянул на свое запястье, где без всяких часов бежали циферки секунд и совсем заторопился.

— Короче, моей задачей было поставить портал в семьдесят второй и держать с тобой связь. Портал я поставил, связь держу.

— А чего сам не прыгнул в семьдесят второй?

— Дурак что ли? Я родился в восемьдесят третьем, куда я прыгну? Обратно в пизду? Значит, про связь... Кота рыжего видел? Это не кот, это — маркер... в общем, захочешь меня увидеть — говори с ним. Все, я пошел... Ты, кстати, тоже сопли не жуй, портал откроется через полчаса. Сигареты забираю, ты все равно не куришь.

— Подожди, — я схватил его за рукав, — что мне делать-то?

— Обустраивайся, налаживай связи, пускай корни и помни, тебя туда послали не только чтоб бухать и баб трахать. Между прочим, затраты энергии на один прыжок, сопоставимы с суточным излучением небольшой звезды. Оттого-то портал раз в сутки и открывается.

— А почему именно меня послали? — не отставал я.

— Ну а кого же еще? — хохотнул Митька, — ведь ты, коллега, человек богатырского ума!

— Шутки шутим?

— Придет время — узнаешь почему и зачем. Не последний раз видимся, — Митька еще раз глянул на время, — Ох ушки-усики мои! Их обреют, а это так неприлично! — он сунул сигаретную пачку в карман, допил коньяк прямо из горлышка, набил рот остатками ассорти и, подмигнув мне пуговичным глазом, поспешил к выходу.

Оставшись один на один с пустой бутылкой, я закручинился и попросил счет.

Потом покачиваясь, брел по улице, под дождем, не раскрывая зонта, от фонаря к фонарю.

Свинцовая тяжесть нежданной ответственности давила на плечи и как-то даже расхотелось идти в портал. Старая жизнь осыпалась неотвратимо словно высохший песчаный домик. Какой-то будет новая?

Глава седьмая

Портал безропотно пропустил все мое барахло, и теперь я стоял в обнимку с сумкой, голый, абсолютно трезвый и немного ошалевший от мгновенного перемещения из ночи в солнечное утро. Стоял и озирался по сторонам. Боже, как здесь пыльно и грязно! Организм был полон сил и требовал действий. Кинув вещи на диван, и распахнув окна, я включил радиоточку, нашел в ванной тазик с тряпками и приступил к уборке. Передавали концерт "Песни комсомола", что пришлось как раз в жилу. "...Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!" — орало радио. Вообще-то, обычно я ленив, но тут действовал с таким задорным энтузиазмом, словно смывал грязь с собственного давно не мытого тела. "Комсомольцы-добровольцы, мы сильны нашей верною дружбой!.." — голося вслед за радио, я тщательно протер все горизонтальные поверхности, затем принялся за пол. Через час все в доме сверкало и дышало свежестью от разбрызганного дезодоранта, а я обливался потом, словно выбрался из парной — жарища стояла прямо с утра. Окна, конечно, тоже следовало помыть, но на это моего энтузиазма уже не хватило. Решив, что сделаю это когда-нибудь потом и, ощущая законное удовлетворение, я отправился в душ где, фыркая и отдуваясь долго плюхался под струйками прохладной воды. Распевая: "И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди..." растирался свежим полотенцем, когда в дверь постучали. Кинувшись туда, я поскользнулся на мокром полу и едва не врезался в дверь лбом. Увидел в глазок Женьку и с криком: "Одну минуточку мадмуазель!" бросился в комнату, где, чертыхаясь принялся разбирать вещи. Напялил на себя первые попавшиеся под руку джинсы и майку и вернувшись в коридор, открыл наконец, дверь.

— Слышу, ты песни поешь, — сказала Женька, — дай, думаю, зайду... Не помешала?

Вот какая тут слышимость... — подумалось мне, — значит девок не приведешь.

— Да что ты, заходи, конечно, я как раз уборку доделал.

— А сейчас что ты пел? — поинтересовалась девушка, проходя в комнату. — Я такой песни не знаю.

Блин, малое палево! Походу Пахмутова еще не успела сочинить "Неба утреннего стяг".

— Да это так... наша студенческая... — и чтоб замять тему, сунул ей в руки вещи брата и занятый рубль. — Спасибо, солнышко, очень выручила, чтобы я без тебя делал!

У "Солнышка" от удовольствия порозовели щечки. Она окинула меня оценивающим взглядом.

— Клевый прикид! Съездил на вокзал?

— Да, забрал вещички. Вот, кстати, обещанный подарочек!

Она осторожно, словно боясь обжечься, взяла пакет с юбкой.

— Какой красивый, наверно дорогой.

Я не сразу понял, что девушка решила: пакет — это и есть подарок.

— Да внутри подарок, ты разверни.

Когда Женька развернула юбку, увешанную яркими этикетками, ее глаза и рот округлились одновременно.

— Что это?

— Как что, юбка джинсовая.

— Это мне что ли?

Понятно, что вопрос был риторическим, и я даже не стал на него отвечать.

— Может, примеришь, а то вдруг размер не тот.

Девушка молча унеслась из квартиры и через пять минут принеслась обратно уже в юбке, к которой была добавлена легкая приталенная рубашка в сине-белую клеточку и плетеные босоножки на каблучке.

— Вот, — сказала она смущенно, — не слишком короткая?

— Ну-ка повернись.

Она послушно покрутилась, и я был вынужден присесть на диван, чтоб замаскировать подъем в штанах. Обтянутая джинсой Женькина попа была что надо. Ножки, кстати, тоже, хоть и не слишком тоненькие, как у нынешних моделек.

— Супер! Ты секси!

— Чего? — не поняла девушка.

— Ну... в смысле, тебе идет.

— Я не могу взять, — нелогично отреагировала Женька.

— Почему?

— Не знаю, это очень дорого, да и за что мне?

— Как за что? За отличную учебу.

— У меня тройка в четверти по геометрии.

— Безобразие! — сделал я суровое лицо. — Ты и впрямь недостойна носить этот предмет одежды! Снимай сейчас же! — и даже протянул к ней руку.

Согласен, мое предложение звучало двусмысленно, но девушка хихикнула и, отскочив на шаг, показала характерную фигуру из трех пальцев.

— Фиг!

Я понял — подарок принят.

— А поцелуйчик?

Она задрала подбородок и зажмурила глаза, типа, целуй пока не вижу. Я загнал похоть вглубь себя, взамен проникнувшись отеческой лаской, чмокнул ее в обе щечки как можно целомудреннее, и тут увидел, что соплюшка тянет губы для поцелуя.

Педофилии мне только не хватало.

— Евгения, а у тебя парень есть?

Она настороженно вскинула ресницы.

— Липнет тут один. А что?

— Так ты занята... жаль...

Выражение ее лица обещало кары небесные, пришлось добавить к подарку духи. Тут ее состояние приблизилось к катарсису.

— Сли-мат лан-соме, — прочитала она по слогам.

— Клима ланком, — поправил я ее.

— Французские?! — спросила девушка с придыханием.

— Э-э... — откуда мне знать, где разливали эти "клима", но не разочаровывать же ребенка, — французские... должно быть.

— Отпад! — заключила Женька и мечтательно добавила. — Все девки от зависти лопнут! Феликс... а у тебя девушка есть?

— Есть, — сказал я тоном, исключающим всякие поползновения, — невеста.

— Эх... Повезло ей!

Я саркастически хмыкнул. Тоже мне везение — с Наташкой мы разбежимся через два года после свадьбы, окончательно друг в друге разочарованные.

— Жень... ты бабушке только не говори...

— Что ты подарил? — сразу поняла девушка. — Ни в коем случае! Она ж если узнает, меня без соли съест — молчать буду как Зоя Космодемьянская! Нет... — она наморщила лобик, — скажу, что папаша задарил, в честь окончания учебного года, вот! Клевая отмаза, типа, вспомнил, что у него дочка имеется. А я в музыкальной школе училась, — невпопад добавила она, — хочешь, что-нибудь сыграю?

— Как же ты сыграешь? — озадачился я.

— Так у Виктора Мефодьевича пианино же есть, ты что не знаешь? Они когда еще с женой жили, его дочка Любка, сестра твоя двоюродная, вместе со мной в музыкалку ходила. Они потом уехали, а пианино осталось. Там стоит в маленькой комнате, не видел что ли? Чо, правда? — и, проскочив мимо меня, она толкнула дверь в портал.

Я обмер, ожидая чего угодно: что дверь окажется запертой; что Женька провалится в будущее и превратится в старушку, но только не того что произошло. А ничего не произошло. Дверь распахнулась, а за ней была пустая пыльная комната с черным пыльным пианино в дальнем углу. Девушка шагнула через порог и опять ничего не произошло. Подошла к инструменту, подняла крышку и, пробежав пальцами по клавишам, извлекла какую-то сомнительную мелодию.

— Совсем расстроилось, — сказала она с сожалением.

* * *

Женька убежала хвастаться обновками перед подружками, оставив после себя густой аромат польских "клима". Высунувшись в окошко, я проводил взглядом ее ладную фигурку, удаляющуюся в направлении автобусной остановки. Вернулся к двери в маленькую комнату, постоял, прислонившись плечом к косяку и пожав плечами, закрыл дверь. Попытался открыть — не тут-то было — дверь не желала поддаваться. Выходит портал реагирует только на меня и постороннему человеку в него никоим образом не попасть. Ну а чего ты собственно ожидал: неведомые "они" допустят, чтоб всякие посторонние Коли Герасимовы бесконтрольно шастали из прошлого в будущее и обратно?

Итак, какие у меня планы? Ну, перво-наперво дойти до магазина, купить какой-нибудь еды, затем позвонить Генке. И думать, думать, думать: что делать дальше.

Я обулся в новые сандалии, сунул деньги в карман джинсов и вышел во двор. Кота сегодня что-то не было видно, наверное, слился с обстановкой. Я брел по улице стараясь держаться в тени тополей и размышлял. Митька велел мне обустраиваться, но не сказал на какой срок. Если бы им понадобился киллер, то никакого особого обустройства не потребовалось бы, передали ему снайперскую винтовку из две тысячи тридцать пятого, кокнул кого надо и вася-кот. Но тогда зачем, к примеру, я — бывший ученый? Вряд ли есть смысл именно меня использовать в подобном брутальном варианте. Митька сказал: пускать корни, а корни обычно пускают надолго.

В любом случае для обустройства нужны деньги и документы. Советские деньги и советские документы. Заработать деньги в небольших количествах, так чтоб хватало на безбедную жизнь, проще простого. Хотя, одно дело разок толкнуть часы, другое проделать ту же операцию десять раз — живо привлечешь внимание криминала или ментов, либо тех и других вместе взятых. Значит нужен легальный канал сбыта. Что там Генка говорил про тетю Лену из треста комиссионок? Надо провентилировать тему. Второй вопрос с документами. Первое время можно перекантоваться с липой состряпанной в наше время. Сейчас полно сайтов предлагающих изготовить любые советские корочки "лучше настоящих". А дальше... дальше, в зависимости от поставленных задач, надо покупать или каким-либо другим способом доставать настоящие документы.

* * *

Генка воспринял мое предложение относительно тети Лены с энтузиазмом. Выяснив с какого автомата я звоню, велел никуда не уходить, через пятнадцать минут, мол, они будут. Я несколько удивился этому многозначительному "они", но расспрашивать по телефону не стал — через пятнадцать минут сам все увижу.

Плавясь на солнце, я уже доедал второй пломбир, когда, наконец, пожаловал Генка.

Опаньки! — восхитился я, когда у тротуара лихо тормознул яично-желтый запорожец, модели шестидесятого года, прозванный в народе "горбатым".

— Знакомься, это Толян, — представил мне Генка длинного рыжего парня, непонятно как умещающегося за баранкой "запора", — кореш мой лепший и великий автомастер! Люди говорят: построено, мол, без единого гвоздя... А он этот агрегат сам собрал практически из одних гвоздей, да еще как-то умудряется на нем ездить. Трудно тебе было, Толян?

— Не без этого, — признался Толян неожиданным басом. — Керосинка с характером, полгода с ней возился. В принципе она ездить вообще не должна, но если душу вложить, талант и помолиться, то с божьей помощью как-то едет.

Божья помощь понадобилась и мне, чтоб кое-как разместиться на заднем сидении.

Мы метнулись до дома и, через пять минут, я уже выносил предназначенные для продажи вещи. Голубые джинсы классического покроя, белую женскую майку с Микки-Маусом во все сиськи и синюю мужскую с надписью: Houston Rocket Lab, две пары черных колготок и зеркальные солнечные очки.

— Где взял? — поинтересовался Генка, разглядывая длинноногую красотку на упаковке колготок.

— Дак дядя же, моряк из Находки, на сухогрузе по всей Азии ходит: Япония, Тайвань, Гонконг... Они тюками барахло возят. Запаяют в полиэтилен, гантель привяжут и на рейде выкинут за борт, а ночью сообщники с аквалангами гантель отвязывают и забирают. Там этих гантелей на дне валяется, на сотню спортзалов хватит. В самой Находке-то палево продавать, поэтому они через родственников из других городов реализуют.

— Хорошая работенка! — протянул с уважением Генка. — А я ведь тоже хотел в Находкинскую мореходку поступать на штурмана. А потом домой приехал, в ванную залез, расслабился и думаю: долбись оно все конем! Все-таки по натуре я сухопутный человек.

* * *

Комиссионный магазин расположился на первом этаже старинного купеческого дома. В огромном торговом зале, несмотря на разгар рабочего дня было полно народу. Мы миновали отдел готового платья, завешанный подержанным тряпьем, прошли мимо секции мехов, мимо витрин с фарфором и фаянсом, мимо полок, на которых пылилось всякое антикварное барахло, протолкались через толпу зевак у отдела радиоаппаратуры и уверенно проследовали к служебному входу, где в конце короткого коридора имелась дверь с надписью "Директор" Скучающая красотка-секретарша томно кивнула в ответ на Генкино приветствие.

— У себя? — игриво поинтересовался Генка и удостоился еще одного ленивого кивка, — Обожди здесь, шепнул он мне и проник в директорский кабинет.

Эту тетю Лену, младшую сестру Генкиной матери мне часто доводилось видеть, когда она заезжала к ним в гости. И хотя я был ребенком, она уже тогда поражала меня своей безупречностью. У нее всегда был идеальный макияж, прическа, маникюр, наряды. Все это дополнялось нешуточной деловой хваткой: для тети Лены не существовало нерешаемых проблем, она всех, кого надо знала и всё у нее всегда было схвачено. Кстати, насколько мне известно, впоследствии она сумела успешно перестроиться, приватизировать свои и чужие магазины и в начале девяностых стать одной из богатейших бизнесвумен Обнорска.

Из двери высунулся Генка и поманил меня пальцем.

При моем появлении тетя Лена поднялась из-за своего директорского стола и, улыбаясь, сделала шаг навстречу.

Несмотря на возраст за сорок, выглядела она еще ничего, как говорят: условно ебабельна, а макияж и прическа были по-прежнему в идеальном состоянии.

— Ну здравствуй Феликс, какой ты стал... взрослый!

Она отечески приобняла меня, я тоже бережно подержался за ее спину под кружевной блузкой, вдыхая запах дорогого парфюма.

Женщина отстранилась, разглядывая меня прозрачно-голубыми глазами.

— Красавец какой стал!

— А вы совсем не изменились! — счел я нужным польстить.

— Ладно тебе, не изменилась, — с притворной небрежностью отмахнулась она.

— Честное комсомольское!

— Геннадий говорит, ты институт заканчиваешь, на красный диплом идешь?

— Университет.

— Молодец какой, а этот обалдуй учебу бросил и в армию загремел.

— Армия, теть Лен — это "сапоги", — влез Генка, — а я на флоте служил!

— А на флоте кто?

— А на флоте — "прогары"!

— Сапоги, прогары... скажи лучше, когда за ум возьмешься?

— Мне государство дало три месяца отпуску. Отгуляю и возьмусь.

— Избаловала вас советская власть! — проворчала тетя Лена усаживаясь на свое место и лицо ее приняло деловое выражение. — Ну ладно, что там у тебя?

— Вот, — я высыпал на стол содержимое своей холщовой сумки. Она небрежно поворошила тщедушную кучку китайского ширпотреба.

— Спекуляцией решили заняться молодые люди? А что бывает за нетрудовые доходы знаете?

— Да какая спекуляция, тетечка Леночка?! — взвился Генка. -Человеку деньги понадобились, он свои вещи продает, какие нетрудовые?..

— Заткнись, Геночка, — ласково оборвала его тетка.

Генка заткнулся, и принялся изо всех сил мне подмигивать, беззвучно шевеля губами, мол, не обращай внимания, она придуривается, все на мази.

Директриса меж тем вновь обратила внимание на шмотки.

— Свои, говоришь, вещи... — задумчиво проговорила она, вертя в руках упаковку с колготками, — не знала, что мужчины это носят.

— Да это так, случайно оказалось, — пожал я плечами.

— Бывает, — согласилась она, — а что у тебя еще случайно оказалось?

— А что нужно?

Она удивленно вскинула глаза.

— У тебя что, склад?

Да нет, конечно, — смутился я.

— Ладно, — решила она, — какой размер? Четверка. Колготки я забираю. Сколько?

— Да что вы, Елена Сергеевна, это мой вам подарок!

— Подарок, говоришь? — она хищно прищурилась. — Подарков мне не надо, беру по госцене — по пять рублей за пару, — извлекла из ящика стола червонец, — держи, остальное несите товароведу, я ей сейчас позвоню, чтоб приняла без очереди, договоритесь с ней по ценам, оформите по прейскуранту.

— А что, обязательно оформлять? — удивился Генка.

— Ну, а как же, Геночка? Тебе здесь частная лавочка? Нагрянет ревизия, а вещь не оформлена, кто отвечать будет, Пушкин?

К товароведу была очередь комитентов, человек из десяти. Когда мы попытались пройти к двери, стоящие приняли нас крайне недружелюбно.

— Куда молодые люди без очереди? Что, в самом деле, то один лезет, то другой!.. Идут и идут... Сколько можно терпеть этот бандитизм... Мы тут по два часа в очереди пукаем, а они прутся... Да сироты они, у людей ни отца, ни матери, а у этих ни стыда, ни совести! В очередь, сукины дети!..

Мы были сражены этим напором нравственности, но дверь вдруг открылась и оттуда выглянула сногсшибательной красоты девушка. Строго посмотрела на очередь, и та как по команде стихла.

— Проходите молодые люди.

Товаровед Ксения (Ксеночка, как фамильярно назвал ее Генка) была почти точной копией своей начальницы. Такая же ухоженная и безупречная, только не блондинка, а шатенка и лет на двадцать моложе и глаза не бледно голубые, а такие синие, что мне на ум сразу пришли слова из Добрынинской песенки про Незабудку.

Она неторопливо, покачиваясь на высоких каблучках, процокала к своему столу, а я не мог оторвать глаз от прелестей, вкусно выпирающих из джинсового костюма.

Генка, тоже глядя ей вслед, пихнул меня плечом и закатил глаза, что примерно означало: "эхябейвдул!"

Ксения уселась за стол и выжидательно уставилась на нас своими синими светодиодами. Тут, наконец, я вспомнил зачем пришел, и повторил тот же трюк, что и в директорском кабинете, вывалив на стол свои вещи. Она деловито извлекла из пакета джинсы, покрутила так и этак, внимательно рассмотрела этикетки и низким приятным голосом, который отдался резонансом у меня внутри, выдала вердикт:

— Фирма неизвестная, швы странные, хотя работа явно фабричная, не самострок. Откуда?

— Малайзия, — ляпнул я первое, что пришло в голову.

— Окей, — кивнула она, — Поскольку лейбл не в ходу, дороже ста взять не могу. В фактуре пишем: пятьдесят.

Майки она оценила по шестьдесят за штуку, очки в двадцать. Таким образом мне на руки выходило двести сорок рублей, плюс чирик от тети Лены. Учитывая, что на все барахло было потрачено около двух тысяч, результат меня вполне удовлетворил.

— Ну все молодой человек, оформляем и, думаю, завтра, в крайнем случае, послезавтра уже можно звонить и приходить за деньгами. Давайте паспорт.

Это был как удар под дых.

Пока она что-то там писала, я притянул к себе друга и зашептал на ухо.

— Геша, паспорта у меня нет.

— Как нет, дома что ли забыл?

— Совсем нет... посеял где-то, найти не могу...

— Вот бляха-муха! Феля, ну ты даешь! — он задумался на несколько секунд. — Ладно хуйня-война, сдадим по моему. Щас я на Толяне метнусь до дому.

Ксения к тому времени закончив писать, следила за нашим горячим диалогом.

— Ксеночка! — горячо обратился к ней Генка, — Солнышко! Тут у нас мерихлюндия вышла... Феликс паспорт потерял. Сейчас я за своим сгоняю, тут рядом, буквально! Подождешь?

Она томно подняла к потолку свои прекрасные глаза.

— Гена, ты видел сколько у меня народу?

— Пять минут! — уже пятясь к выходу, Генка тыкал перед собой растопыренной пятерней, — Пять минут!

Он выскочил за дверь и в кабинете повисла неловкая пауза.

Ксения демонстративно скучала, подперев щечку кулачком. Я делал вид что интересуюсь развешанным по стенам секонд-хендом, исподтишка разглядывая хозяйку кабинета. Ей, наконец, это надоело.

— Ну, чего смотришь? На мне цветы не растут.

— Ты сама как цветок... — не задумываясь, брякнул я. — Незабудка! — и запел, подражая Суручану и стараясь не сильно фальшивить: "Незабудка, незабудка, иногда одна минутка, значит больше чем года... Незабудка, незабудка, в сказке я живу как будто, и тебя я, Незабудка, не забуду никогда!"

Она хихикнула-по девчоночьи, в миг растеряв монументальную неприступность и показала мне на стул.

— Садись, чего стенку подпирать.

Я не заставил себя упрашивать и приземлился рядом с Ксенией.

— Сам что ли сочинил?

— Ага, — желание подбить клин к хорошенькой девушке-товароведу победило мою природную честность, — вот прямо сейчас, экспромтом. Смотрю на тебя, а строки сами в голове складываются!

— Поэт что ли?

Я важно кивнул.

— Я поэт, зовусь Незнайка, от меня вам балалайка!

Не знаю, о какой балалайке она подумала, но взгляд синих глаз на секунду стал задумчивым и скользнул куда-то ниже стола.

— Тоже сам сочинил?

— Нет, это народное.

— Ну, слово не воробей, — развела руками Ксена, — теперь будешь Незнайкой.

Когда запыхавшийся Генка ворвался в комнату с паспортом в вытянутой руке, мы мило беседовали о конъюнктуре рынка и влиянии на нее жаркой погоды.

— Женское белье влет уходит, — без смущения рассказывала Ксения, — в такую жару советские рюкзаки и парашюты (судя по жестам, имелись в виду лифчики и панталоны) кроме бабок никому носить не хочется. Очки тоже разбирают, как горячие пирожки, — она покрутила в изящных пальцах солнцезащитные очки с гордой надписью "Italian design". — Жаль, что мужские — я бы себе взяла.

— Есть женские, — с горячностью заверил я. — В следующий раз принесу. Эти, честно говоря, фигня, от ультрафиолета плохо защищают, а такие красивые глазки надо беречь! Есть настоящие, фирменные!

— Дорого? — деловито осведомилась она.

— Договоримся, — пообещал я.

— Я вам случайно не помешал? — вклинился уставший слушать наше щебетание Генка.

Через пять минут все бумаги были оформлены. Мы договорились, что завтра в это же время я позвоню, скорей всего вещи уже будут проданы, и можно будет приезжать за деньгами.

— Чао, Незабудка! — сказал я, направляясь к выходу из кабинета.

— Пока, Незнайка! — насмешливо попрощалась она, и громко позвала уже прежним безразличным голосом. — Следующий!

— Ты, никак к Ксенке яйца подкатить собрался? — подчеркнуто небрежно поинтересовался мой друг, когда мы покинули комиссионку. — Так это зря, она птичка не нашего полета.

— Много ты знаешь о моем полете.

Глава восьмая

За хлопотами время приблизилось к четырем, а кроме пломбира я ничего так и не съел. Кроме того, требовалось отблагодарить добровольных помощников, и мы решили посетить магазин. Но перед этим — долг платежом красен — я вручил обоим парням по одноразовой зажигалке. Рыжий Толян принял подарок с молчаливым достоинством, зато Генка, узрев обнаженную девку на прозрачном корпусе, издал серию восхищенных воплей, и принялся яростно щелкать и крутить колесико, увеличивая и уменьшая язычок пламени. Глядя на его реакцию я в который раз ощутил неловкость — в этой "консерватории" надо что-то серьезно подправить, чтобы мои соотечественники перестали радоваться всякой иностранной безделушке, словно папуасы стеклянным бусам.

Мы пересекли Проспект в неположенном месте и, пройдя сто метров, вошли в универсам под названием "Универсам". Миновали за ненужностью молочную секцию, и попали в отдел сыров, где в окружении пестрой стайки плавленых сырков важно лежали круглые батоны "копченого колбасного". Одним из них мы и поживились. Ассортимент отдела собственно колбас был представлен "ливерной" и чем-то странным квадратным похожим на кирпич. Бросив в корзинку один из "кирпичей", мы прогулялись вдоль стеллажа с консервами, где отоварились "завтраком туриста" и кабачковой икрой.

Зато в винной секции нас ждало разочарование: измученные алкогольной жаждой сограждане успели расхватать все крепленое. Из корзин на нас уныло глядели бутылки с сухим "Алжирским" и "Механжийским" в народе прозванным "механическим", да еще "Гымза" в больших оплетенных бутылях, которой брезговали даже отъявленные алкоголики в минуты тяжкого похмелья. Впрочем, в зале самообслуживания было выставлено лишь самое дешманское пойло. Все ценой подороже продавалось по старинке в отдельном закутке, где товар отгорожен от покупателей прилавком за которым несла вахту суровая продавщица. Там имелся довольно-таки неплохой выбор марочных портвейнов, коньяков и настоек. Я взял три бутылки "Алабашлы" за четыре семьдесят и уже собирался отойти, как вдруг остановился осененный внезапной мыслью. Идею срочно требовалось проверить, и я попросил у продавщицы коньяк КС "Москва", аж за четырнадцать тридцать со стоимостью посуды. Продавщица, несколько удивленная моим выбором, с трудом дотянулась до пыльной бутылки, стоящей на самой верхней полке.

— Дурак, что ли? — не сдержал эмоций Генка.

— Спокойно, Геша, это для дела!

Употреблять приобретенное, мы отправились в гаражный кооператив, где Толян работал ночным сторожем, а заодно подхалтуривал ремонтом автомобилей. Там у него имелся сдвоенный бокс, в одной половине которого обитал "запор", а вторая служила собственно мастерской. Сейчас она была свободна, и мы уселись прямо за верстаком, предварительно сдвинув инструменты и расстелив газету. Долго нам побыть в тесной компании не удалось, судя по всему Толянов гараж служил местом регулярных тусовок и к нашей пьянке, как мухи на мед стали слетаться его и Генкины приятели. К хвостовикам здесь относились с презрением, и поэтому каждый нес что-то с собой: кто "Яблочное" с "Солнцедаром", кто "Стрелецкую", а кто и вовсе самогонку.

О чем принято говорить под вино в суровой мужской компании? Правильно, про баб и про службу в армии. А особенно про баб во время службы в армии. Причем, по мере убывания запасов спиртного, количество этих баб, напротив, непропорционально возрастало. Все рассказчики были молодые и отслужили недавно срочную, поэтому память бережно хранила все подробности сексуальных подвигов. Как единственный "откосивший", я в основном помалкивал, слушая правдивые душераздирающие истории бывших "дедушек СА" и "годков ВМФ". Кто-то рассказывал, как в самоволке после совместного распития розового вермута, отодрал местную блядскую семейку — мамашу вместе дочерью-комсомолкой, другой бахвалился, что по дороге в отпуск переебал с корешем всех проводниц, предварительно опоив купленной у них же водкой, третий, напротив, поведал, как они вшестером долбили кастеляншу в "Экипаже", но блядища так и осталась неудовлетворенной.

Потом разговор как-то резко перескочил на музыку и сопутствующие темы. Все приятели, включая Генку, оказались нешуточными меломанами и, как один, поклонниками только утвердившегося хард-рока. С придыханием произносились названия западных групп: "Дипп пепл", "Лед Зеппелин", "Дорз". Собеседники сыпали друг на друга модными терминами: Хай-Фай, шумодав Долби, цветомузыка с квадрофонией и прочий белибердеж. В связи с этим всплыла тема звукозаписывающей аппаратуры. У всех было какое-то железо в основном старые ящики производства шестидесятых годов, на которых только с горы кататься, а у Толяна даже новейший советский кассетник Весна 305, именно он сейчас хрипел в углу голосом Роберта Планта.

Мне, извините за каламбур, вся эта музыка была по барабану, и я, расслабившись, утратил нить беседы. Винные пары ударили в голову, стало хорошо и просто.

— Феля! — потряс меня за плечо Генка, — а у тебя какой маг?

— У меня? — пьяно удивился я. — А действительно, какой у меня? Этот, как его... пано... пана... "Панасоник", вот.

Все замолчали, и я оказался в перекрестье уважительно-завистливых взглядов.

— Японский что ли?

Кивнул, уже понимая, что сморозил глупость.

Маленький двухкассетник я купил еще в двухтысячном, так он и таскался со мной по съемным квартирам, вроде и не нужен, а выкинуть жалко.

— А записи есть?

— Не знаю... наверно есть...

— Что ж ты молчал? А какие?

Господи, вот пристали!

— А какие надо?

— Ну "Битлов" там, "Роллингов", "Пинков"?

— Посмотрю, — пообещал я.

Несмотря на очевидную нелепость (где собрался смотреть, куда собрался смотреть?), этот ответ почему-то всех устроил, и от меня отстали.

— Сегодня ж сейшен! — вдруг вспомнил кто-то. — В ДКЖ на Восточном "Партизаны" лабают "Дипп Пепл".

Все тут же сгоношились ехать.

— Феля, ты поедешь? Поехали, там весело будет! — уговаривал Генка.

— А поехали! — согласился я. — Сейчас только поссать схожу...

Действительно, почему бы не поехать?

Первым кого я увидел, был рыжий кот. Он сидел на куче строительного мусора и неприязненно щурился.

— Кис-кис, — позвал я.

Зверюга раздраженно мяукнула и удалилась, пару раз оглянувшись в мою сторону беззвучно разевая розовую пасть.

Я все понял, и ушел оттуда. По-английски, не прощаясь.

Путь мой был долог. Свежий воздух отрезвлял. Прижимая к телу холщовую сумку и прислушиваясь к собственным шагам, я брел сквозь пустырь и жидкий лесок, потом вдоль бесконечной вереницы как попало натыканных пятиэтажек, пока, наконец, не выбрался из лабиринта узких улиц на Проспект, где мне навстречу сразу выскочил зеленый огонек такси.

Таксист содрал с меня треху.

Зато я сохранил коньяк.

* * *

Стучавший всю ночь по подоконнику мелкий дождь к утру, наконец, стих и теперь сквозь разрывы облаков робко пробивались солнечные лучи.

Умывшись и наскоро перекусив, я уселся за комп.

Ну, что ж, денег я трачу много, пора бы и заработать.

Пошарив на профильных сайтах, я без труда нашел с десяток объявлений, типа: "куплю коньяк времен СССР", и в бороде под ними, разместил свое предложение: "продам азербайджанский коньяк "Москва", 12-14 лет выдержки, 1970 года розлива, состояние превосходное, цена 10 тыс. рублей". Приложил фотки пробки, донышка и этикетки, которую предварительно слегка "состарил" потерев уголки пемзой.

Удочка закинута, оставалось ждать.

Теперь документы.

Поискав в инете еще полчаса, нашел несколько предложений изготовить так называемый "сувенирный паспорт СССР". При этом утверждалось что: по внешнему виду и качеству материалов ксива практически не отличается от обычного паспорта.

Покопавшись в памяти, я вспомнил, что первый паспорт, тот темно-зеленый образца пятьдесят восьмого года, мне выдали в шестьдесят седьмом. Выдали на пять лет, и поменял я его как раз в мае семьдесят второго, через две недели после дня рождения, так что новый бланк подозрения не вызовет.

Написал запросы и стал собираться по магазинам.

А вот интересно, если я сегодня не пойду в портал, там, в прошлом сменится дата или останется прежней? Нет, сегодня я, конечно, пойду, но выяснить сие необходимо, мало ли что может приключиться в дальнейшем. К полудню я обошел с десяток торговых точек, интересуясь ценами на женское белье. Сперва смущался, но потом привык. Действительно, если пожилой мужчина покупает кружевные трусики и бюстгальтеры вовсе не обязательно, что он извращенец и фетишист. Мало ли кому он хочет сделать подарок. Тем более что фетишисты, кажется, предпочитают ношеное. Наверное, в этом убеждали себя и продавщицы, так как лица их оставались доброжелательно-непроницаемыми. Но все равно, — решил я, — на будущее, лучше воспользоваться услугами интернет-магазинов. Колготок я тоже набрал и ради эксперимента взял несколько пар чулок. Под конец выбрал солнцезащитные очки для Ксении. Тут я не стал экономить, взял приличные.

Возвращаясь домой, встретил кота. Рыжий разлегся на перилах соседского балкона и невозмутимо грелся на солнышке.

— Привет, Митяю! — сказал я ему, чувствуя себя идиотом. — Побалакать бы надо...

Кот и ухом не повел. Может это не тот?

* * *

Пришел ответ с "сувенирного" сайта.

"Уважаемый Феликс, к нашему сожалению запрошенный вами сувенирный паспорт образца пятьдесят восьмого года мы не производим. Его индивидуальное изготовление потребует значительных расходов. Чтобы он выглядел похожим на настоящий, необходимо приобрести оригинальный документ, создать макет, изготовить штамп для объемного тиснения и наконец договориться с работниками типографии не наносить надпись "сувенирная продукция" на форзац и заднюю часть обложки. Кроме того, Вам придется выкупить минимальный тираж, который составляет 10 единиц продукции. Таким образом конечная цена составит 3 тыс. долларов США по текущему курсу Центробанка. Для начала работы необходимо внести предоплату в размере 50 процентов от цены.

Если условия устраивает, ждем Вашего ответа".

Чертовы вымогатели! — подумал я, раздраженно жуя бутерброд с колбасой и огурцом. — Рожу я вам три штуки баксов?

Любители советских коньяков тоже не радовали. Один соглашался с ценой, но он был из Москвы. Наши же обнорские все как один выражали сомнение в подлинности напитка и предлагали скостить до трех-пяти тысяч.

Эти чертовы скряги выбесили меня окончательно. За три рубля я лучше сам его выпью!

И тут зазвонил телефон.

— Звал? — прокаркал в трубке знакомый голос.

* * *

Прихлебывая теплое пиво из банок, мы медленно брели по пыльным дорожкам парка в поисках свободной лавочки, но все они как назло были заняты млеющими на солнце старушками, мамашами с детьми и влюбленными парочками.

Узнав о моем трусельно-коньячном бизнесе, от смеха Митька подавился пивом, долго перхал, я взял и треснул его по спине. Он сразу перестал кашлять.

— Осторожней! У меня между прочим, слабые легкие.

— А чо ржешь, как конь? Есть идеи получше? У меня, между прочим, сальдо с гульдо не сходятся, я уже все деньги истратил, а пенсия еще через неделю только.

— Так тебе деньги нужны? — глумливо поинтересовался Митька, и мне захотелось треснуть его еще разок.

— А что у нас уже коммунизм наступил?

— Все-таки ты очень нервный. Попей пустырник.

— Станешь нервным, когда проблемы не решаются, а только копятся.

— Деньги, это не проблема, когда есть к примеру, спортивный тотализатор.

Я насторожился.

— Ты намекаешь...

— Почему намекаю? Говорю прямым текстом: завтра притараню тебе таблицу спортивных результатов на текущий год. Делай ставки на разных сайтах, не наглей и не привлекай к себе внимания, ставь просто на победу, никаких угадываний счета и прочих подробностей.

Мы, наконец, нашли свободную лавочку. Митька дохлебал пиво, скомкал банку, бросил в урну и тут же присосался ко второй.

— Что смотришь? Пятый год уже под землей сижу. Столько же солнца не видел и воздухом нормальным не дышал. Сухпайки в прошлом году закончились. В день кило крупы и банка тушенки на троих. Хочешь поразвлечься, поменяй крупу на спирт. Очистные системы изношены в хлам, постоянно летят. Бывает, по несколько суток противогазы не снимаем. Трясет каждую неделю. Только и ждешь, когда все завалится. А оно завалится — теперь-то я это точно знаю...

— Да что у вас стряслось-то?

— Камушек прилетел. Бамс!

— В смысле, камушек?

— MH14 астероид. Небольшой, такой... километров десять в диаметре. Стукнулись почти на встречных курсах, шарик и треснул. Знаешь, что такое излияние траппов? Это когда лава льется из земли одновременно на тысячах квадратных километров. В Сибири, в Америке, в Индии... и не год-два, а сотни лет... — он отшвырнул недопитую банку. — Надоела эта ослиная моча, вина хочу!

Разливное вино и два пирожка с ливером на закуску мы взяли там же в пивнушке. Митька разлил в пластиковые стаканчики и сразу выдул свой. Я пока воздержался, не сказать, что был подавлен свалившейся информацией, но как-то стало не по себе. Раньше Митька уже упоминал про, приключившийся в тридцатом году, БП, но это было как-то абстрактно. Теперь же причина апокалипсиса персонифицировалась и заиграла, если можно так сказать, живыми красками.

— Так что, будущее предопределено? Все пропало, шеф?

— Смотря чье будущее, — он злобно укусил пирожок. — Моего времени — да, твоего — тоже. А вот того куда ты прыгнул, начало семидесятых, еще пока нет. По крайней мере "они" так считают иначе не стали бы затевать эту канитель.

— Постой, постой! — я замотал головой, словно терзаемая слепнями лошадь. — Ничего не понимаю... сколько этих... "настоящих" времен?

— Да я сам не до конца врубаюсь... — Митька пожал худыми плечами. — "Они" говорят, что время, как и пространство, неограниченно делимо, и словно поверхность моря состоит из бесконечного числа волн. Падая в прошлое, как камень в воду ты запускаешь новую волну изменений, но она никогда не догонит той волны, с которой ты совершил свой прыжок в прошлое. То есть, меняя прошлое, ты не можешь изменить свое настоящее, в противном случае путешествия во времени были бы невозможны. А так ты просто скачешь с гребня на гребень и это лишь вопрос энергозатрат, которые, кстати, по мере углубления в прошлое с каждым последующим прыжком растут по экспоненте. Например, я могу ходить в портал хоть каждую минуту, тебе открытия приходится ждать сутки, а если ты поставишь портал в семьдесят втором и захочешь отправить человека еще глубже в прошлое, то ждать пока накопится энергия для прыжка, придется сотню лет, что, как ты понимаешь, делает затею абсолютно бессмысленной.

— Ну ладно, — сказал я, задумчиво потягивая вино, — Время, волны, прыг-скок... это все понятно. Но вот что мне абсолютно непонятно: как это люди позволили угробить себя какой-то космической каменюке?

— Брюску Уилиса вспомнил? — хехекнул Митька. — Так он помер к тому времени — некому было за нас заступиться. А если серьезно, то дела в космической области к тридцатому стали еще хуже, чем во времена Брюски. Финансовый кризис как начался в восемнадцатом, так по самое пришествие из него не вылезали. Депрессии, войны да революции, какой там на хер космос. Астероид этот гребаный...еще за год заметили, что орбиты сходятся, и вместо того чтобы что-то делать, все уточняли, гадали: ебнется не ебнется. Сект всяких развелось Судного дня, компьютерных игрушек постаповских наделали. Думали: ну упадет, чо, проживем как-нить, отсидимся пару годков в метро, а там все наладиться... и опять будем фьючерсами и деривативами торговать.

Я уж грешным делом думаю, не "они" ли на нас его наслали? Проверить, типа, на вшивость. Не прошло человечество проверку. Сгнила цивилизация, туда ей и дорога. Помнишь, все говорили: вертикальный прогресс, мол, сингулярность накопления знаний? А он давно уже горизонтальным стал, свалкой бессмысленных знаний. Наука окончательно выродилась в грантососку.

А все почему?

— Почему? — поинтересовался я, разливая вино.

— А потому что исчезло соревнование систем. Загубили мы социализм, а без страха перед ним и капитализм выродился. Это, знаешь, как у катамарана один корпус отнять. Устойчивый он будет? Так, еще и мы никуда не делись, приняли их правила игры — то есть влезли в оставшуюся лодку, и тут уже не до плавания вперед, все мысли: как бы не перевернуться. Так и добарахтались до первого серьезного вызова. Эх, — он махнул рукой, — гони всю тройку под гору! Разливай!

— Ну, допустим, — сказал я, проглотив винище, и не почувствовав вкуса, — допустим, все плохо, но что нам делать-то? Может пойти и сдаться высшему там, партийному руководству? Сказать, так, мол, и так... все развалится, вот факты, документы, делайте что-нибудь...

— Дурак, что ли? — невежливо прервал меня Митька. — Кому нужны твои апокалиптические предсказания, когда им так хорошо и спокойно? С вероятностью в девяносто девять процентов тебя ликвидируют, в лучшем случае определят в дурку и просидишь ты там до какого-нибудь восемьдесят лохматого года. Такой расклад тебя устраивает?

— Не устраивает, но почему ты так думаешь?

— Да потому! Вспомни Кассандру. Знаешь, что тебе скажут? "Неважно, на что указывают твои данные, это просто невозможно". Люди не верят в то, во что не хотят верить. Тем более эта банда старых пердунов и догматиков из Политбюро — им ссы в глаза, они скажут: божья роса. Если бы они обладали стратегическим мышлением и способностью анализировать, то не допустили бы десятилетнего нахождения на высшем государственном посту полудохлой чурки с бровями, не обвешивали бы его тоннами орденов, а сразу дали бы под сраку. А они эти десять лет занимались лишь тем, что заметали мусор под ковер в надежде, что он куда-нибудь оттуда денется. Под их чутким руководством превратились в профанацию сами понятия коммунизма и социализма.

— Злой ты, — механически отметил я. — Но в таком случае, я не представляю что делать.

— Что делать — вопрос, как раз несложный — надо убрать от руководства самых невменяемых, остальных заставить работать и постепенно сменить всех.

— Хорошенькая программа! Может, еще расскажешь, как провернуть это нехитрое дельце?

— А вот "как?" — вопрос посложней. Подумай над этим, и, главное, помни: цель оправдывает средства.

— А вы с "ними" случайно не переоцениваете мои способности? Может мне лучше дожить оставшиеся четыре года и спокойно сдохнуть?

— Не знаю, — честно сказал Митька, — не я же тебя выбирал.

— Ладно, эмоции в сторону! Чем ты еще можешь мне помочь?

— Ну-у... если захочешь кого-нибудь укокошить, у наших вояк приличный арсенал на все случаи жизни... вернее, смерти.

— А есть что-нибудь не летальное, чтоб без смертоубийства?

— Как не быть, есть парализаторы. Пневматический пистолетик: выглядит вроде игрушечного, но штука серьезная. Лупит иголками метров на тридцать. Яд мгновенного действия, валит с ног взрослого мужика, полностью нейтрализуется в течение часа, не оставляя следов в организме. Мы из них по крысам стреляем, когда не хер делать. Если надо подгоню в следующий раз.

Что еще?.. Даже не знаю. Наверное, ничего. Как там в песне поется: кроме мордобития, никаких чудес? — Митька хитро глянул на мою кислую физиономию и довольно заржал. — Шучу, шучу, есть у меня, чем пособить, — он полез в свой потрепанный рюкзачок и извлек наружу пластмассовую коробку размером с автомобильную аптечку, но без всяких опознавательных надписей. — На вот, держи! Малый набор юного прогрессора.

Я неуверенно отщелкнул замки. В коробке лежал свернутый ремень, с металлической пряжкой, флакон с надписью "Nanobots" и футляр наподобие тех, в которых носят очки. Я открыл футляр. Там и впрямь были очки. Обычные очки с массивным верхом и без оправ под линзами. Такие, кажется, называются броулайнерами.

— Что это?

— Все вместе ИКР — индивидуальный комплект разведчика. А то, что ты держишь в руках, еще называют спайгласс — многофункциональный разведывательный комплекс. Ты даже представить себе не можешь насколько полезная штука. Подожди, — остановил он меня, — не спеши надевать. Во-первых, сперва надо принять эту вкусняшку, — он открутил пробку флакона и вытряхнул на нее толстую белую капсулу. — Это для того, что бы подготовить организм. Наноботы образуют интерфейс для связи ИКР с мозгом пользователя. Там десять капсул, все их и проглотишь по очереди, запивая водой. — Митька сбросил капсулу обратно и закрутил крышку, — сделаешь это уже в "прошлом". На подготовку интерфейса уходит два-три часа, после чего можно приступать к работе.

— Почему в прошлом? — удивился я.

— Объясняю. Спайгласс штука индивидуальная, настраивается на конкретного пользователя и никем другим использован быть уже не может. Идентификация происходит по радужке глаза. Если сделать это сейчас, то там тебя молодого он может и не узнать, все-таки разница в возрасте очень большая. А наоборот, скорей всего узнает, а если и нет, то не велика беда — не сильно-то он тебе в настоящем и нужен. Теперь ремень. Это понятное дело не ремень, а что-то вроде сервера. Спайгласс можно использовать и отдельно от него, но эффективность будет гораздо ниже. В нем зашита база данных на всех сколько-нибудь известных людей того времени. Операционка с элементами искусственного интеллекта очень помогает при общении и оценке ситуаций. Короче, разберешься, там все интуитивно понятно, что не поймешь, он тебе сам подскажет.

* * *

— Алле, — раздался в трубке чистый женский голос с приятными интонациями.

Я, откровенно говоря, почти не надеялся, что спустя пять лет номер у Киры останется прежним. Интересно, зачем я его сохранил?

— Кирочка, привет!

Последовала долгая пауза.

— Феликс, ты?

— Да, милая!

— Милая, хм... с чего это вдруг обо мне вспомнили?

— Да я и не забывал. А сегодня что-то с утра подумал о тебе... и решил: дай позвоню! Как ты поживаешь-то? Замуж не вышла?

— Никто не берет, представляешь? Кому нужна дама в возрасте?

Напрашивается на комплимент, так за мной не заржавеет. Когда наши пути в этом грешном мире разошлись, Кире было сорок. Значит, сейчас сорок пять — не такая уж и пожилая.

— Не говори глупости! — бодро проорал я в трубку. — Тебе больше тридцати пяти сроду не дашь! Слушай, солнышко, а что ты делаешь сегодня вечером?

— Представь себе, так случилось, что сегодня вечером, я абсолютно свободна. Хочешь пригласить на свидание? — тон у нее был насмешливым с нотками удивления.

— Почему бы и нет?

— А что это мы одними вопросами разговариваем?

— Действительно... Кирочка, очень хочу тебя увидеть! Может, посидим, где-нибудь, вспомним молодость?

На момент нашего расставания, Кира Субботина имела звание майора милиции и должность заместителя по научной работе начальника областного архива МВД.

Киру я знал уже лет двадцать, она была подругой моей третьей жены, Маргариты. Они вместе заканчивали юридической. Потом жена уехала, а ее подруга осталась и стала моей подругой. Вернее, друзей у Киры было много, и я среди них, был тем, с кем приятно иногда пообщаться ввиду наличия "богатого внутреннего мира", а когда сильно попросит, то и "дать", по старой дружбе, жалко, что ли?

Периодически у Киры случались романы, и я пропадал с ее горизонта, затем романы заканчивались, и я снова начинал маячить, ведь я не требовал от нее любви и верности, а самодостаточные барышни, к которым относилась майор Субботина, это ценят. Тянулись наши странные отношения лет десять, а потом я как-то утратил интерес к жизни вообще, и к женщинам в частности, и постепенно все затихло.

Короче, мы договорились встретиться в кафе Жемчужина в восемнадцать ноль-ноль и выпить по чашечке кофе с круасанами.

— Для начала... — деловито уточнил я.

— Посмотрим, — не стала обнадеживать она.

Хотя позвонил я, главным образом, исходя из собственных шкурных интересов, связанных с ее служебной деятельностью, разговор наш странным образом расцветил мою окружающую действительность оттенками розового и голубого. Свинцовая тяжесть, давящая на плечи, вдруг исчезла, а проблемы последних дней, обступившие меня мрачным частоколом, отступили и раздвинулись, явив сверкающую золотом надпись: "Прорвемся!"

До шести оставалось еще полтора часа, и я решил провести их с пользой. Отправился в ванную, где принял душ, помыл голову и, памятуя, что Кира терпеть не может растительности на лице, тщательно побрился. Намазал рожу кремом и минут пять хлопал по ней ладонями перед зеркалом. Показалось, или действительно физиономия моя стала чуток поглаже? Почему бы нет, ведь самочувствие после этих визитов в прошлое явно улучшилось. Может быть возвращаясь оттуда, я каждый раз захватываю с собой частичку молодости? А если так, то и смертный приговор, вынесенный мне Митькой, может не сработать.

* * *

— Привет, Феликс!

Я резко обернулся.

Кира была одета в белый брючный костюм облегающий ее вечно девичью фигуру. На ногах ажурные босоножки, на плече красная сумочка.

— Ну, как тебе архивная крыса? — кокетливо поинтересовалась, она, снимая большие, в пол-лица солнцезащитные очки.

Глаза у Киры одного цвета с волосами: золотистые с темным ободком — тигриные.

— Отпад! — честно признался я. — Кирка, сколько тебя знаю, всегда в одной поре! Как тебе это удается?

— Фигура, это гены, а остальное... — она загадочно улыбнулась, — сейчас у женщин много возможностей, были бы деньги. Феликс, — она продолжала улыбаться, но улыбка стала ехидной, — по-моему в этом костюме ты был, когда мы виделись в последний раз?

Мимо, меня этим не проймешь!

— Ну что ж, — согласился я, — это мой единственный выходной костюм, и одеваю его только по действительно важным поводам, наша встреча как раз к ним относится.

— Польщена, — она взяла меня под руку, — пойдем, пройдемся?

— Подожди, а как же? — я растеряно показал в сторону кафе.

— Погодка чудесная, зачем сидеть в душном помещении?

— Ну а как же кофе... — продолжал упорствовать я

— От кофе красятся зубы, — засмеялась Кира, продемонстрировав безупречный оскал, — Знаешь сколько я за них заплатила?

— Тогда может шампанское... за встречу? Давно ж не виделись.

— Извини, я за рулем, — она кивнула в сторону, одиноко припаркованного у тротуара, новенького RAV-4

— Ого!

— Подарок, — пояснила она. — Слушай Феликс... я сказала, что сегодня свободна... так я соврала, — глянула на часики, — к сожалению, у меня всего полчаса времени.

Не сказать, что солнце померкло в моих глазах от этих слов, но краски дня определенно потускнели.

— Так у тебя новый роман, — обреченно заключил я.

Она кивнула.

— И кто этот негодяй-разлучник?

— Один молодой дурачок, владелец известной айтишной фирмы.

— Сколько ему?

— Тридцать пять.

— Блиа! — не смог я сдержать эмоций. — Кирка, он же тебя бросит! Поматросит...

— Знаю, — она усмехнулась, — поэтому, я брошу его раньше!

Мы шли под ручку по тропинке среди сосен.

— Не знаю, чего они ко мне липнут, — изображала удивление Кира, — вокруг полно молодых ссыкушек вьется...

— Наверное, непременно хотят трахнуть майора полиции, — не смог я удержаться от сарказма.

— Подполковника, между прочим!

— Ух ты! — я даже остановился. — Тебе новое звание дали? Поздравляю!

— Предпенсионное, — она вздохнула и глянула на часы.

— Пора? — засуетился я. — Слушай, Кира... а зачем ты?..

— Согласилась приехать? Во-первых, хотела увидеть тебя. Мог бы и раньше позвонить, старая ты сволочь! Во-вторых, я подумала, что может быть тебе плохо и нужна помощь? — она участливо осмотрела меня с ног до головы, потом заглянула прямо в душу своими тигриными глазами. — Может быть, тебе деньги нужны? У меня есть, могу дать. Ну, сознавайся.

— Вот еще! — возмутился я. — Румынские гусары с женщин денег не берут! Но просьба-таки есть.

Она отвела за ухо золотистую прядь и приготовилась слушать.

Минут пять, пока мы возвращались к машине, я вдохновенно вешал лапшу на ее красивые ушки с бриллиантовыми сережками, о том, что на старости лет, от нечего делать, хочу написать книжку о криминальном прошлом Обнорска советских времен (особенно по линии ОБХСС) и не смог бы, в связи с этим, товарищ подполковник пособить материалами реальных уголовных дел.

Да уже надоел этот криминал, из каждого утюга лезет, сказала Кира с осуждением, лучше бы про любовь написал, но поскольку ничего секретного в этом нет, помочь обещала. Договорились, что она подберет, что есть интересного за период начала семидесятых и поднимет из архива дела, а я послезавтра позвоню и уточню, когда можно прийти почитать.

— А когда этот айтишник тебя бросит, — ехидно поинтересовался я, когда она уже усаживалась в машину, — тридцатилетнего будешь искать?

— Тогда приду к тебе, мой старичок. Возьмешь? — поманив меня пальцем, чмокнула в щеку, и вытерев ладошкой след от помады, укатила, оставив меня в состоянии легкой грусти.

Расфуфырился дурень старый, распекал я сам себя, наодеколонился. Вот тебя и щелкнули по носу. Нежно, но больно. А с другой стороны, приятно, что кто-то о тебе еще помнит и даже готов помочь.

Некоторое время я стоял у дверей кафе и размышлял: не зайти ли и не врезать ли соточку, раз уж свиданка сорвалась. И совсем, было, склонился к этой вкусной мысли, как вдруг зазвонил телефон. Баритон в трубке представился Петром, коллекционером элитного алкоголя и выказал желание лицезреть коньяк "Москва" семидесятого года розлива, а в случае соответствия, приобрести его за пять тысяч рублей.

— Пятнадцать, — сказал я, — и торг окончен.

— Семь, — сказал он, — и лимончик.

— Только из уважения к вашему хобби — двенадцать!

— Ну, возьмите же себя в руки! — взмолился Петр. — Столько не стоит даже двадцатилетний "Венерабль Пэй дОж" — восемь.

— Отличное состояние! — парировал я.

— Азербайджан, — настаивал он.

Хрен с тобой, золотая рыба, решил я, и сошлись на девяти.

Петр желал заполучить изделие азербайджанских виноделов немедленно, и мы договорились встретиться через полчаса в скверике напротив "Ашана", возле гипсового бюстика Ленина.

Петром оказался импозантыш средних лет — лысый в очках и с эспаньолкой. Мы сели на лавочку напротив Ильича. Заполучив в руки вожделенную бутылку, Петр немедленно извлек из своего саквояжа крокодиловой кожи, часовую лупу и, вставив ее в глаз, принялся придирчиво изучать пробку, этикетку и донышко с цифрой 70. Изучал минут десять. Ильич со своего постамента смотрел на него с доброй улыбкой. Я много повидал Ильичей на своем веку и лысых и в кепках. Этот был в ушанке.

— На первый взгляд, явных признаков подделки нет, — доверительно сообщил мне Петр, оторвавшись, наконец, от бутылки. Я постеснялся спросить каким будет второй взгляд и последующие.

— Так берете?

— Беру, — он извлек из недр крокодилового саквояжа, такое же рептильное портмоне с клубным вензелем и отсчитал мне девять новеньких купюр.

— Если не секрет, откуда товар?

Конечно это было секретом, и я лишь неопределенно промычал в ответ.

— Я к тому, — пояснил Петр свое любопытство, — что если есть еще, я бы взял. Я, видите ли, сомелье при баре "Галактика" и по совместительству председатель клуба любителей исторических напитков. Уверяю вас, спрос есть.

Он протянул стильную визитку, где председатель клуба "Бахус Роял" числился Петром Годновым, и мне сразу вспомнился анекдот про Петра Говнова.

Глава девятая

Прошло два часа, как я, давясь, проглотил все десять капсул. Все это время я тоскливо слонялся по комнате, не зная чем себя занять. Посмотрел телек, послушал радио, поглазел в окошко, попил воды, повалялся на диване, весь извелся, но заставил себя дождаться момента, пока стрелка на часах переползет шестидесятую минуту. Тут же опоясался ремнем и нацепил на нос очки.

Ничего не произошло. Разочарованию моему не было предела. Я снял спайгласс, снова надел, зажмурился до кругов в глазах — безрезультатно. Может брак мне Митька подсунул? Да не, заверил я сам себя, просто надо еще подождать, не выстроился этот, как его, интерфейс. Но просто так ждать сил уже не было. Пойду, пройдусь, решил я, заодно позвоню Ксене.

Очки снимать не стал. Посмотрелся в зеркало: а ничего так, стильно выгляжу. Снял очки — пацан, пацаном. Снова надел — солидный молодой человек. Такому хочется доверять.

* * *

— Але-о-о, слушаю вас, — голос Ксении в трубке был томно-сладким как мед и лился так же медленно.

— Привет, Незабудка! — я решил, что представляться будет излишним.

Короткая пауза.

— А-а, Незнайка, Привет-привет! Хорошо, что позвонил. Товар еще вчера разошелся, так что можешь приезжать.

— А у меня еще с собой есть... помнишь, мы вчера договаривались? Только вот паспорт так и не нашел... как же быть?

— Ладно, приезжай, — обнадежила она, — что-нибудь придумаем. Только, я через час на обед.

— Так может, вместе пообедаем, а Незабудка?

Она долго молчала, о чем-то раздумывая. Я уж решил: откажется. Но Ксения не отказалась.

— Хорошо-о, — протянула она своим медовым голосом, — тогда ровно в час возле магазина.

Окрыленный, я ломанулся из телефонной будки и чуть не свалился. Перед глазами замелькали цветные пятна и побежали строчки каких-то цифр и букв.

— Пожалуйста, подождите, — сказал голос где-то в мозгу, — идет настройка параметров интерфейса. Найдите точку опоры и не снимайте ИКР.

Я послушно прислонился к будке. Ура, заработало!

Некоторое время изображение прыгало, рябило и на секунду даже погасло, затем все прояснилось и... затемнилось как в обычных солнцезащитных очках.

— Оставить затемнение? — поинтересовался голос.

— Оставь, — милостиво разрешил я, солнце было очень ярким.

— Говорить необязательно, — сказал голос, — достаточно мысленного приказа.

В верхнем правом углу маячила надпись: 8 июня, 1972 года, 12:03, 28оС, ветер: 1,7 м/с, атм: 765 мм рт. ст.

Я огляделся по сторонам. Прикольно. Вернее, все как обычно, только идущие по тротуарам люди и едущие по проезжей части машины время от времени схватывались пунктирной рамкой со значениями скорости, а при взгляде на дома появлялись надписи с адресом и расстоянием до них.

— Оставить цифровое сопровождение объектов?

Я мысленно кивнул.

— Подсказка: зум включается после подачи соответствующей команды или при задержке взгляда на объекте более пяти секунд.

Я тут же воспользовался предложением, приблизив идущую метрах в ста впереди, девушку на расстояние вытянутой руки. Слева побежала информация с ростом, весом и предполагаемым возрастом объекта наблюдения. Вот это да! Пока стоял, девушка была передо мной во всей красе, просвечивая загорелым телом сквозь легкое платьице, но как только двинулся с места, изображение стало полупрозрачным не мешая видеть дорогу.

Разумно, черт возьми. Интересно, куда напиханы все эти объективы, сканеры и лидары?

* * *

Поскольку делать все равно было нечего, до комиссионки я решил дойти пешком. Шел не торопясь, стараясь держаться в тени, по дороге пил квас и газировку, баловался с виртуальной картинкой, фотографировал все подряд и все равно пришел на десять минут раньше назначенного срока. Зашел в магазин, потолокся возле витрин и тут увидел ее. Яркая, в красивом платье, на каблуках, она шла по торговому залу, вызывая острые приступы косоглазия у окружающих мужчин. Мне и самому кровь ударила в голову и в другое место.

Система приняла мой пристальный взгляд за приказ и немедля приблизила картинку.

"Отмечено немотивированное повышение давления и учащенное сердцебиение. Привести организм в норму?"

Ничего себе, немотивированное... приводи.

Словно холодной водой окатило, и я сразу успокоился.

Ну, красивая, это еще не повод терять голову.

Ксения, между тем, не узнав меня, прошла мимо. Разочарованный, я поспешил следом и уже на улице окликнул ее.

— Незнайка? — удивилась девушка. — Тебя в очках и не узнать... старше кажешься.

Я проблеял что-то про близорукость.

Мы обогнули магазин и углубились во дворы, где укрытая тенью тополей, в одиночестве коротала время Ксенина машина, зеленые "Жигули". Глядя в ее чистенькое прямоугольное рыльце, я почувствовал некую скованность и утрату куража. А девица-то и впрямь непростая — в такие годы и своя машина, да еще какая, в начале семидесятых настоящая круть!

Ксена отперла замок и, отжав кнопку на двери напротив, пригласила:

— Садись.

Я послушно пробрался в салон.

Она завела двигатель и достала из сумочки деньги и квитанции. — Что будем с этим делать? Вещи до кассы не дошли. Я спросила Елену Николаевну. Она позвонила Геннадию, и он сказал, отдать деньги тебе... вот отдаю... за вычетом комиссионных. А квитанции... — девушка сделала характерное движение пальцами, я согласно кивнул, и она порвала исписанные листочки, сложила обрывки и порвала еще раз. Сунула клочки в пепельницу.

— Ты хотел что-то предложить?

Я со шпионским видом извлек из сумки пакет с кружевным бельем всех фасонов и оттенков. Думаю, ни одна советская женщина не смогла бы сохранить самообладание перед этим великолепием. Ксена не стала исключением — глаза у девушки загорелись, но деловитость при этом никуда не делась. Она быстро оглядела и ощупала всю кучу, но, когда добралась до чулок, не смогла сдержать восхищения.

— Ой, чулочки... какая прелесть!.. а как они держатся?

Я с готовностью объяснил, что никакого пояса не нужно, резинка прекрасно держит чулок на ноге и в доказательство предложил примерить.

Ксена дернулась, было, но потом взяла себя в руки и вновь приобрела деловой вид.

— Беру все. По пятерке за штуку могу сразу деньги отдать. Если дороже, придется подождать.

Я прикинул коэффициент — выходило где-то пятнадцать — нормально, и кивнул.

— Заметано!

Она бросила пакет на заднее сидение и, достав кошелек, отсчитала десять четвертных и пять червонцев. Как я успел заметить, в кошельке осталось, как минимум, еще столько же. Интересно, какая у нее зарплата, рублей сто пятьдесят?

— Есть хочется, сил нет! — пожаловалась девушка, убирая кошелек в сумку. — Утром проспала, и позавтракать не успела, в моем организме образовалась углеводная дыра.

— Я когда к тебе шел, в квартале отсюда столовку видел. Может туда?

Ксена сморщила носик.

— Мне там от одного запаха плохо станет, даже есть не надо. И за этим еще полчаса в очереди стоять?

Машина мягко тронулась.

— И куда мы? — поинтересовался я.

— Есть одно место, — туманно отвечала девушка. Она уверенно лавировала в узких проездах между домами, и я просто позволил себя везти. Никакого плана у меня не было, а была лишь одна, ни на чем не основанная уверенность в себе.

Мы выкатили на Проспект и помчались в сторону вокзала. Ксена вела машину спокойно, без суетливости, соблюдая все правила дорожного движения.

— Хорошо рулишь! — похвалил я. — Давно водишь?

— Второй год. Помню первый раз как за руль села: боже думаю, сколько вокруг всего лишнего. И руль тебе и рычажки отовсюду торчат и педалей целых три. Это ж три руки и три ноги надо чтоб всем управлять. А потом ничего, привыкла.

— Наверное, ты прирожденная гонщица, — грубо польстил я.

Она скосила глаза, не придуриваюсь ли, но синий взгляд отразился от моего непроницаемо честного лица.

Мне нравилось ехать с ней рядом, поглядывая на точеный профиль, на обнаженные руки, сжимающие тугой руль, на краешек бедра, выглядывающий из-под слегка разошедшегося платья.

— Ты на мне дырку протрешь, — усмехнулась Ксена. — в кино что ли?

— Точно в кино! — вдохновился я. — А ты звезда французского синематографа! Так бы ехал и ехал, сутки, другие, третьи.

— А мы уже приехали, — парировала она и лихо подрулила к обочине перед... рестораном "Золотая долина".

Опаньки. Я покрутил головой, ища в округе какие-нибудь более скромные заведения общественного питания, но девушка уже заглушила мотор и выскользнула из салона.

— Чего сидишь, как сосватанный? Пошли скорей. Цигель, цигель!

Путь в ресторан преграждала привычная табличка "Спецобслуживание", но завидев Ксену, к дверям уже несся непривычно бодрый швейцар, улыбаясь траченным жизнью лицом.

— Добро пожаловать, Ксения Львовна! Проходите молодой человек!

— Как здоровье, Борис Маркович? — поинтересовалась девушка мимоходом.

— Вашими молитвами Ксеночка Львовна, — лебезил нам в спину старик, — пыхчу помаленьку.

Надо ли говорить, что я был несколько удивлен подобной обходительностью прожженного ресторанного цербера, но чудеса и не думали заканчиваться. Войдя в зал, Ксения уверенно направилась к столу у окна, за который мы и уселись, не обращая внимания на табличку "столик заказан". К нам тут же подскочила официантка и, вместо того, чтобы отругать за самоуправство, окружила вниманием и заботой.

— Леночка, — сказала ей Ксена, — принеси нам что-нибудь по-быстрому, а то у меня обеденный перерыв скоро заканчивается.

Официантка убежала радостно улыбаясь.

По дневному времени, зал был полупуст, лишь обедало несколько проживавших в гостинице командировочных.

— Стесняюсь спросить, — сказал я, — чего это они так суетятся? Ты знаешь заклинание, превращающее работников советского общепита в ангелов?

— Нет, — отвечала Ксена, откинувшись на стуле и нетерпеливо покачивая ножкой, — просто мой папа директор этого ресторана.

Я тоже откинулся на спинку стула и тоже положил ногу на ногу.

Все чудесней и интереснее. Вот значит, что имел ввиду Генка, когда говорил о птичке высокого полета. Безусловно, директор самого крутого в городе ресторана относится к элите, как и его принцесса дочь. Интересно, почему она согласилась со мной пообедать? Понравился что ли? Непохоже. Видно, что девушка серьезная, к тому же старше меня лет на пять. Полный кошелек денег, машина, наверняка и жилплощадь имеется. Невеста завидная — с приданным. Мало того, что красавица, так еще и папа капитан торговой мафии. Наверняка и соответствующие женихи вокруг увиваются. На кой черт ей приблудный пацан? Охотница за приключениями или просто рассматривает меня как дополнительный канал поставки импортного шмотья?

"Вероятность продолжения знакомства с объектом, примерно, сорок процентов, — влез давно молчавший ИКР, — для повышения вероятности, целесообразно включить контроль параметров объекта".

В общем, не знаю, зачем я ей, но она для меня просто подарок судьбы и так просто из своих шаловливых ручонок я крутую девочку не выпущу.

Включай!

Ксенина фигура тут же расцветилась контрольными точками: глаза, губы, шейная артерия, грудь, кисти рук. От них тянулись стрелочки к циферкам частоты пульса, дыхания, давления. Сбоку поползла амплитуда голоса, под ней характеристика эмоционального состояния. Впечатляющее зрелище, конечно зрелище, но ведь у нас свидание, а не допрос вражеского разведчика. "Убери картинку, отвлекает. Сообщай словами, типа: "тепло — холодно"

— Чего молчишь, Незнайка? — возмутилась Ксена. — Не видишь, дама заскучала? Давай, удиви меня чем-нибудь.

— Я — Бэтмен, — буркнул я.

— Чего-о?

— Удивилась?

— Пока нет. А кто это?

— Человек летучая мышь. У меня есть шапочка с ушами, черный плащ, летающий автомобиль и я борюсь со злом в виде говорящего пингвина.

Она глянула своим синим рентгеном на меня и одновременно сквозь меня. Интересное, я вам скажу ощущение.

— А ты случайно не трепло?

— Ни в коем случае! И вот тому подтверждение, — и достал из сумки солнцезащитные очки в подарочной упаковке. — Обещал, получите.

— Это мне?

Я игнорировал этот извечный женский вопрос — бессмысленный и беспощадный. Но Ксена и не ждала ответа, торопливо, но аккуратно раскрепляя красочную картонку. Раскрепив, восхищенно покрутила пластмассово-стеклянное чудо в тонких пальцах, затем нацепила очки на нос и, достав зеркальце, стала разглядывая себя с разных сторон, смешно при этом оттопыривая губки.

— Как вам идет, Ксения Львовна! — искренне воскликнула принесшая нам солянку Леночка. — Тоже такие хочу!

— Обойдешься, — буркнула Ксена и повернулась ко мне. — Сколько?

— Просто кинозвезда! — важно подтвердил я.

— Цену набиваешь?

— Обижаете, мадмуазель! — возмутился я. — Примите в дар, так сказать, от чистого сердца! В знак моего восхищения вашей красотой и все такое прочее...

Она глянула на меня с некоторым удивлением, но ломаться не стала, а просто сложила очки и убрала в сумочку.

ИКР тут же сообщил о повышении моих шансов до шестидесяти процентов.

Весь недолгий обед я развивал инициативу по продолжению знакомства, шутил и хохмил, следя за ее эмоциями, чтоб не переборщить и не перешагнуть ту линию, за которой бодрый не по делу собеседник начинает надоедать.

Скажу честно, без помощи умной машины, ухаживание, скорей всего закончилось бы там, где и началось. Видимая реакция Ксены на мой треп была нулевой. Там, где другая бы уже скисла от смеха, эта "царевна Несмеяна" помалкивала и разглядывала меня взглядом орнитолога обнаружившего новый вид говорящего скворца, то есть с интересом, но каким-то натуралистическим. Если б не ИКР, зорко отслеживающий невидимые глазу реакции контрагента, я бы давно сдулся и потерял волю к победе.

— А ты забавный, — наконец, сказала она, отставляя чашку с недопитым кофе, и непонятно было, то ли это комплимент, то ли констатация факта. Зато понятно, что обед закончен.

— Счет, пожалуйста! — окликнул я официантку и удостоился недоуменного ответного взгляда.

— Какой еще счет? — сказала Ксена, поднимаясь из-за стола, — пошли уже.

Мы вышли из ресторана. Девушка села в машину, меня с собой не позвала, и я понял, что настало время дежурного вопроса.

— А что ты делаешь сегодня вечером?

— Сегодня вечером, я иду на балет.

— Куда? — мне показалось, что я ослышался.

— На балет, — подтвердила она насмешливым тоном, — думал, торгашка только о шмотках может думать? А у нас Мариинка на гастролях, ты не знал?

Бормоча, что-то вроде, знал, конечно, только забыл и сами-то мы не местные, ну раз так, тогда я позвоню как-нибудь, и стал потихоньку отступать от машины, как вдруг она спросила:

— Хочешь пойти со мной?

— Хочу! — без раздумий согласился я.

— Даже не спрашиваешь, что идет?

— С тобой на что угодно! Хоть на "Ивана Сусанина".

— Забавный, — повторила она. — Тогда в шесть тридцать возле главного входа.

* * *

Очень интересная вырисовывалась ситуация: жизнь моя умножилась на два. Я проводил день в прошлом, потом возвращался в настоящее, ночевал, и еще раз проживал тот же самый день. От этого образовалась куча свободного времени, и я не знал, куда ее деть.

Вот и сейчас надо было чем-то занять четыре с половиной часа, и я решил зайти в гости к Генке.

Дверь, как всегда открыла бабушка. Выяснилось, что оглоед прошлялся где-то всю ночь, явился под утро, до сих пор дрыхнет, и нет на него ни дна, ни покрышки. Тут и Генка выполз из своей комнаты — хмурый, заросший и с похмелья. На лбу запеклась кровью свежая ссадина. Сразу напал на меня с упреками: куда, мол, я вчера запропастился? Они, дескать, все гаражи облазили, обыскали и так по-свински друзья не поступают!

Я раскаялся, мол, не знаю, как так вышло, и в качестве компенсации за потраченные нервы предложил выпить пива. Генка сразу расцвел и, велев обождать пару минут, понесся умываться.

Ему и впрямь хватило пары минут.

— Куды опять поперси? — неприязненно спросила бабуля.

— Воздухом подышать, ба.

— Знаю я твой воздух, выродок царя небесного! К отцу, когда пойдешь?

— Да у них сейчас, тихий час, — крикнул ей Генка, таща меня за рукав к двери. — Вот закончится, тогда и пойду...

— Совсем старая с ума спятила, — рассказывал мне Генка, по дороге в магазин, — варит и варит этот суп... отец ругается, не носи ты мне его больше, видеть, говорит, его уже не могу... а ей разве объяснишь? А еще к войне с Америкой начала готовиться: сундук завела под кроватью, а там макароны, соль и спички.

Пиво "Российское" было почти без градусов и теплое, как моча, но Леха пил его с видимым удовольствием.

— Нажрались вчера, — объяснил он, — самогонкой догонялись. Когда на сейшн ехали, решили запастись, в деревню зарулили по дороге, там бабка-самогонщица всю округу снабжает. А у нас всех примЕт ее халупы, что она с краю и перекосоебленная. Ну и подъезжаем к самому кривому дому, Толян давай орать: бабка, мол, самогонку гони скорей, некогда нам. Тут какая-то харя в окно вылезла. Пиздуйте, грит, отсюда по-добру, по-здорову. А нам в темноте не видно, думали, это бабка спросонья в расклад не въехала. Ну, дальше орем: давай старая нам самогонку, а то раскатаем твою халупу на бревнышки. Тут из окошка высовывается двустволка и хренась по нам дуплетом. Хорошо, что дробь была мелкая — стекло не разбилось, а только трещинами пошло. Понял, да? Тут во мне взыграло! Меня, моряка Северного флота вонючей берданкой пугать? Ору Толяну: "Полундра! Боевая, блядь, тревога! Корабль к бою и походу приготовить! Врагу не сдается наш гордый Варяг! Вали, на хер, ворота!"

Толян отъехал, и как даст передком (у "запора" мотор-то сзади), штакетник повалил, и давай по огороду ездить, как танк по окопам — будут знать, как по людЯм стрелять. Только я, пока мы по грядкам прыгали, лбом об какую-то железяку звезданулся, они там, в "запоре" отовсюду торчат. А так, классно скатались, и музон на сейшене забойный был, зря с нами не поехал.

А сегодня в гаражах концерт будет! Толян свою группу собрал — залабают нам хард на всю катушку! Пошли?

— Извини Геша, сегодня никак не могу, дела.

Генка заметно огорчился, а когда узнал что за дела, огорчился еще больше.

— Блин, Феля, я же тебя просил: не связывайся ты с этой Золотовой! К ней знаешь кто в женихи шьется? Начальник торга! Тот вообще деловой. Если узнает, что она с каким-то залетным хмырем гуляет, мало не покажется! У него, говорят, блатная кодла прикормлена. Такая вот мерихлюндия! А ты еще в ресторан с ней поперся.

— Я-то откуда знал?

— Так слушать надо, что умные люди говорят! Не ходи больше к ней, шмотье куда-нибудь в другое место толкнем.

— Ну, щас, ага! Румынские гусары от женщин не бегут! Да и что у нас с ней было-то? Так деловой ланч. Ну, прогуляюсь еще вечерком на балет, подниму культурный уровень, подумаешь, делов...

— Смотри Феля, хлебнешь ты с ней!

— Ладно, лучше ты пиво хлебай и пошли. Кстати, Геша, отца твоего, чем лечат?

— Чем, чем... диетой, сука, в основном!

— Может какого-нибудь импортного лекарства подогнать?

— А что есть возможность?

— Придумаем, что-нибудь.

На прощание Генка начал мяться и что-то невнятно мычать. Я понял, что его финансы поют романсы и без лишних слов сунул червонец. Генка расцвел и побежал в магазин, затариваться на сейшн.

* * *

Расставшись с другом, я зашел в гастроном, и приобрел еще пару бутылок марочного коньяка для Петра Годнова. Когда еще будут выигрыши на тотализаторе, а тут все-таки верная копейка.

Отвез коньяк домой и отправился в театр.

Последний час я тупо слонялся по парку, размышляя о Генкиных словах. С одной стороны, могло показаться, что друг детства мой нагнетает из зависти, но с другой, картина складывалась правдоподобная: даже если не брать в расчет ревнивого женишка, девчонка упакованная, при деловом папаше, и папаша этот самый вряд ли примет как данность ее мезольянс со студентом голодранцем. Так что, слиться, что ли? Взять и уйти?

И тут появилась Ксения. В легком белом платье, вся такая воздушная, как писал поэт: "к поцелуям зовущая" и дурные мысли разом вылетели у меня из головы.

В кассовом зале Обнорского театра оперы и балета толклась большая очередь хорошо и не очень хорошо одетых людей, тщетно пытающихся приобщиться к высокому искусству классического балета. В окошко к администратору змеилась очередь потоньше. Ксена уверенно прошла мимо к совсем маленькому окошку без всякой надписи и уверенно постучала в занавешенное изнутри стекло. Оттуда кто-то выглянул на секунду и мы, без лишних слов, отправились к огромным входным дверям. Нас там уже ждал напомаженный мужик во фраке, как я понял — администратор.

— Здравствуйте, Ксения Львовна! — пробасил он любезным тоном, — Вот пожалуйте контрамарочки вам и кавалеру вашему!

На балете я был один раз, в детстве. Всем классом нас возили, кажется, на "Щелкунчик". Ничего из него не помню, потому что большую часть времени мы с Генкой играли в "Чу" между сиденьями. Зато помню, что выиграл у него тогда пятьдесят копеек. Генка очень расстроился и даже хотел дать мне по шее, но потом мы помирились, а на эти пятьдесят копеек купили пирожные "картошка".

Объяснив, что в ложе, к сожалению, все места сегодня заняты, набриолиненный администратор усадил нас во втором ряду.

Погас свет, я слегка прижался плечом к плечику Ксены, вдохнул запах ее волос и приготовился приобщаться к искусству.

Проникнуться не удалось. Все первое отделение, я никак не мог понять, кто все эти люди в обтягивающих трико и кукольных пачках и чего они суетятся, кидаются друг другом и вертятся на одной ножке как гироскоп. Балерины, не смотря на грациозность, напоминали самоходных фарфоровых куколок и не вызывали никакого вожделения. Не добавлял желания и дробный стук пуантов доносящийся до нашего ряда. Отчаянно скучая, я коротал время разглядывая нежный профиль своей соседки, таращащую глазки в сторону сцены, и размышляя как славно было бы поцеловать ее оттопыренные губки. Она, наконец, почувствовала этот взгляд и, не оборачиваясь, крутнула ладошкой — туда, мол, смотри. От этого мне стало тоскливо и захотелось немедленно выпить.

Тут, слава богу, объявили антракт.

Радуясь ему как манне небесной, я повлек Ксену в сторону буфета, где приобрел себе бутерброд с колбасой и сто пятьдесят коньяку, а ей пирожное с кремом и бокал "Советского" шампанского.

Мы чокнулись бокалами.

— За советское искусство, самое искусственное из искусств! — провозгласил я тост.

— Как тебе балет? — поинтересовалась Ксена.

— Вживаюсь в феерию, — пожал я плечами, жуя бутерброд, — проникаюсь гармонией, понемногу становлюсь заядлым балетоманом.

— Ну-ну, — сказала она.

Такой у нас состоялся разговор, да и антракт быстро закончился.

По счастью второе отделение оказалось короче первого. Да к слову сказать, под действием коньячных паров к концу спектакля я ощутил нечто вроде удовольствия от созерцания, творящегося на сцене. Хотя возможно это была радость от завершения пытки балетом.

Когда мы наконец выбрались на воздух, заметно вечерело. Жара спадала, чтобы следующим утром снова вступить в свои права.

— Можно тебя проводить? — спросил я девушку.

— Да я тут рядом, на Садовского живу.

— Все равно.

— Ну, пошли.

Поначалу я пытался завязать разговор, но впавшая в меланхолию Ксена, на мои попытки не реагировала. Мы, молча прошагали по пустым вечерним улицам и остановились возле Ксениного дома. Жила девушка в девятиэтажной кирпичной свечке с единственным подъездом.

— Может... — начал я.

— У меня дома, нет ни чая, ни кофе, — пресекла она мою попытку навязаться в гости.

— Тогда в следующий раз я приду со своим.

Ксена задумчиво посмотрела на меня, как будто хотела сказать что-то важное, но сказала лишь:

— Пока! — повернулась на каблуках и шагнула в подъезд.

— До свидания! — возразил я ей в спину, но она не ответила.

Я пожал плечами, удивляясь такой перемене Ксениного настроения, постоял минут десять, приходя в себя, и пошел прочь, примеряясь, чтоб быстрее выйти к Проспекту.

Путь мой был недолог. Из кустов, навстречу вышли два неприятных типа подозрительной наружности.

— Слышь, корешок, — обратился ко мне тот, что повыше, с извечным вопросом всех гопников, — закурить не найдется?

"Объекты представляют потенциальную угрозу" — сообщил ИКР.

Спасибо кэп, а я и не догадался.

"Запускаю инфракрасное сканирование"

Фигуры гопников покрылись цифровой сеткой, сбоку с едва слышным стрекотанием понеслись колонки чисел.

— Хули молчишь, очкарик? — поинтересовался тот что пониже, его рука была чуть заведена за спину. — Оглох что ли?

— Не курю, — доверительно поведал я ему.

— Он не курит! — удивленно сообщил маленький большому.

— Так дай ему в зубы, чтобы дым пошел, — посоветовал большой маленькому.

"Анализ окончен. На правой руке объекта номер два обнаружен металлический предмет, предположительно кастет. В правом кармане объекта номер один, обнаружен металлический предмет, предположительно выкидной нож. Эмоциональное состояние объектов: ярко выраженно агрессивное. Оба объекта признаны чрезвычайно опасными. Для устранения угрозы, предлагаю использовать направленный инфразвук".

Так используй!

На лбу шагнувшего ко мне бандита, образовался круг со скачущим перекрестьем прицела. Прицел замер в области переносицы, и я услышал едва заметное гудение. Гопник остановился словно налетел на стену. Злобная рожа исказилась таким ужасом словно он узрел перед собой сонмище демонов из ада, пришедших по его грешную душу. Завывая как припадочный, он ломанулся прямо сквозь кусты, и судя по хрусту, миновал их не заметив препятствия. Длинный с удивлением посмотрел ему вслед, затем повернул протокольную харю ко мне, словно спрашивая, что такое могло произойти с его дружком? Но перекрестье уже плясало на его лбу, через секунду удивление сменилось диким страхом, и он с душераздирающими воплями понесся в другую сторону, странно подпрыгивая на бегу. Впрочем, этот стиль мустанга имел простое объяснение — судя по оставленному запаху, бедняга со страху обосрался.

С меня схлынуло напряжение. Ф-фу... Получили мудаки? А у меня волшебные очки, завидуйте и белки, и жучки...

— Феликс! — услышал я знакомый голос.

Обернулся. В десяти шагах сзади стояла Ксения, лицо у нее было встревоженное.

— Где эти подонки?

— Какие?

— Не придуривайся! Я все видела в окно...

— А-а... не знаю, убежали куда-то...

Она посмотрела на меня недоверчиво.

— Убежали? Могила и Кот?

Я кивнул с идиотской улыбкой.

— Чего-то испугались. Ты разве знаешь этих джентльменов?

Ксена подошла и взяла меня за руку.

— Пошли.

— Куда?

— Ко мне. Ты же хотел кофе?

Глупо отказываться, когда тебя зовет в гости красивая девушка, хоть кофе на ночь и вреден.

Жила Ксена в большой трехкомнатной квартире, роскошно обставленной старинной, тяжелой мебелью.

— Папочкино все, — пояснила она, поймав мой взгляд на хрустально-бронзового монстра освещающего просторную прихожую. Он себе новую кооперативную отстроил, а я тут осталась.

Затрещав бамбуковыми занавесками, мы прошли на кухню.

— Есть хочешь?

Тут я вспомнил, что другой пищи, кроме театрального бутерброда за сегодняшний день вкусить не удалось и, с воодушевлением, закивал.

— Садись, — она кивнула на стул возле стола и сунулась в импортный холодильник.

— Ксения, — поинтересовался я, не в силах оторвать взгляд от ее изящной попы, — можно вопрос? Только обещай, что не будешь сердиться.

— М-м?

— А ты почему не замужем?

Девушка удивленно развернулась ко мне, прижимая к груди вынутые продукты. Затем захлопнула ногой дверку холодильника, бросила еду на стол и стала загибать пальцы.

— Борщи варить не умею — раз. Убираться не люблю — два. Мужские носки по дому собирать не хочу — три. А еще я холодная расчетливая стерва, и кругом одни козлы. Это четыре и пять! Достаточно причин?

Я не успел ответить, как в прихожей одновременно пробили настенные часы, и зазвонил телефон.

— Порежь колбасу с сыром, — велела мне девушка и поспешила на телефонный зов.

Вопреки распространенному мнению, ножи у Ксении были наточены хорошо. Я пластал копченую колбасу тонкими овальными кусочками и прислушивался к разговору в прихожей.

Ксена шипела в трубку рассерженной змеей.

"...еще раз пошлешь своих ублюдков!.. понял меня? на километр не подойдешь!.. отцу скажу... не твое дело!.. я сказала: не твое собачье дело! Родственник!.. Какой надо, такой и родственник! Иди к черту!" — она в сердцах грохнула трубкой об рычаг.

Вернувшись, девушка хлопнулась на табуретку рядом со мной и стала кромсать сыр бесформенными кусками, с такой яростью, что я испугался: как бы палец не отхватила, и отобрал у нее продукт.

Оставшись без дела, Ксена вскочила с табуретки и пошла к окну. Достала из пачки "Мальборо" сигаретку и, щелкнув дорогой зажигалкой, с чувством вдохнула дым.

— Достали уроды!

— Яша? — участливо поинтересовался я.

— Ты откуда знаешь?.. А-а... Генка сказал, — она внимательно посмотрела на меня. — А ты настырный парнишка! Кто же ты такой?

— Кто же я такой? — подхватил я, украдкой жуя колбасный овальчик. — Как ты думаешь?

— На вид лет двадцать, наверняка студент, сейчас каникулы, значит отдыхаешь. И на кого же ты учишься?

— На кого же? — к колбасе присоединился сырный лепесток.

— Не гуманитарий, точно... но и на технаря не похож. Для физика или математика у тебя слишком легкомысленная физиономия. Значит...

— Угадала! — опередил я. — Факультет естественных наук, химия.

— Значит, не угадала, — покачала она головой, — думала, медик.

— Ну, раз Шерлока Холмса в юбке из тебя не вышло, тогда может быть, покушаем? А то я такой голодный, что готов съесть собственный ботинок.

— Да ты ешь, я что-то не хочу.

— А хлеба нет?

— Нет.

— А запить что-нибудь?

Она щелчком отправила окурок в окно и проследила за алой искрой.

— Возьми в холодильнике... я пока переоденусь, — и независимо прошагала мимо меня в коридор.

В холодильнике оказались начатая бутылка "Посольской" и начатое же "Советское" шампанское. Пожав плечами, я достал обе бутылки, снял с полки бокалы и разлил в них слабо пузырящуюся, отдающую дрожжами, жидкость. Подумав, взял стопку и наполнил ее водкой. Еще подумав, выпил водку и наполнил стопку снова.

Ксена в коридоре говорила по телефону. Говорила тихо и я не мог разобрать слов. Когда она вернулась, я оприходовал уже третью рюмку и теперь задумчиво посасывал шампанское.

Выпитая водка отозвалась во мне теплом и негой. Я поднял к глазам бокал и посмотрел на девушку сквозь золотистую жидкость с поднимающимися кверху пузырьками. Ее одежда состояла из цветастого шелкового халатика стянутого пояском на осиной талии и громких шлепанцев на толстой деревянной подошве. Под халатом не было бюстгальтера, и вид сиамских близняшек задорно подрагивающих при каждом шаге, вызвал у меня нехилый прилив энтузиазма. Девушка поймала мой взгляд, и пухлые перламутровые губы тронула усмешка.

— Я вызвала тебе такси.

Жестокие эти слова скверно отозвались в моей душе, разом погасив огонь чувств.

— А может? — я непроизвольно потянулся к девушке и наткнулся на кукиш, поднятый на уровень моего носа. Не задумываясь, чмокнул кукиш в красный клювик ногтя, так что она не успела отдернуть руку.

Глава десятая

Такси в тот вечер ехало долго. Мы успели выпить шампанское и Ксена заметно расслабилась. За это время, я умудрился подобраться к ней и приобнять. Она отреагировала не сразу, пару минут я имел удовольствие поглаживать шелковое плечико и уже готовился пустить в дело правую руку, как тут получил острым локтем в бок. Тычок был не сильный и не злой, но показывал границы допустимого. Я понял, что время близости еще не наступило, а тут и такси, некстати, прибыло. Тем не менее, расстались мы довольно тепло, и покидая Ксенину, сегодня не слишком гостеприимную квартиру, я был в твердой уверенности во втором шансе.

Обо всем этом я лениво размышлял, лежа в постели. На часах было уже одиннадцать утра, но вставать не хотелось. Неизвестно сколько бы я так еще провалялся, рассусоливая приятные и не слишком приятные воспоминания, но тут зазвонил телефон.

— Вставай, поднимайся рабочий народ! — раздался в трубке знакомый каркающий голос. — Его, понимаешь, ждут великие дела, а он дрыхнет.

— Не дрыхну, — вяло возразил я, — просто слабость какая-то.

— Меньше надо бухать и за бабами волочиться. Мир кто будет спасать? Пушкин?

— Да ладно, ты же знаешь что ни опьянение, ни похмелье не переносятся при прыжке.

— Конечно, — согласился Митька, — равно как и болезни, травмы и раны, главное до портала успеть добежать, ведь организм, по сути, каждый раз создается заново. Короче, собирай свою старую жопу в горсть и через полчаса подваливай во вчерашний сквер. Надо перетереть пару тем и гостинцы для тебя есть.

Я поморщился от его жаргона.

— А может тебе просто подойти ко мне? Что мы как шпионы по скверам тыримся?

— Дурак что ли? Мне возле твоего портала долго находиться нельзя.

— Почему? — удивился я.

— Почему, почему... по кочану! Нельзя и все.

* * *

Мы сидели на летней веранде кофе "Пирагофф". Перед Митькой стояла запотевшая кружка с холодным пивом, а я с утра пить не захотел, ограничившись минералкой, на тарелках по осетинскому пирогу.

— Ну, докладывай, как успехи за текущий период? — спросил Митька, любовно прихлебывая янтарный напиток.

— Успехи, так себе, — честно признался я, — осваивал ИКР, налаживал канал для сбыта шмотья. Еще окучиваю одну девицу имеющую выход на местную торговую мафию.

— Кто такая? — заинтересовался Митька.

— Дочь директора ресторана "Парнас".

— Хорошая тема! На труселях много не заработаешь, а деньги тебе понадобятся. Этих гадов не грех потрясти. Компромат есть?

— Сейчас работаю над этим. Договорился со знакомой из полицейского архива, обещала поспособствовать.

— Отлично! — обрадовался Митька, — а говоришь, успехов нет. Чем могу помочь?

— Да там возле этой девицы, неприятный один тип трется, пытался натравить на меня бандюков. Если бы не ИКР не знаю, чем бы дело кончилось.

— А вот, кстати, первый подарочек, — он выложил на стол небольшую плоскую сумку. — Открой.

Я расстегнул молнию. В сумке, прихваченные ремешками, лежали, несерьезного вида черный пистолетик и несколько прямоугольных коробочек и округлых капсул черного же цвета.

— Парализатор, — прокомментировал Митька, — к нему четыре обоймы, по двадцать игл и четыре же баллона со сжатым аргоном. Все изготовлено из суперарамида с углеродными нанотрубками, иглы керамические, не единой металлической детали. Проходит все проверки в аэропортах и так далее. Один выстрел — одна тушка. Так же реализован механизм самоподрыва. Видишь сзади ярлычок торчит? Дергаешь за него, вытягивается ленточка, замедление пять секунд, тут главное рядом не стоять — в баллоне четыреста атмосфер — ебнет не хило. А насчет этого типа... если надо на глушняк завалить — без проблем — три-четыре иглы и уже не проснется. Только иглы собрать не забудь, чтоб вопросов не возникло.

— Да бог с тобой... не дорос я еще как-то до смертоубийства.

— Ну, тогда ментов на него натрави, чего, казалось бы, проще. Подкинь доллары в вентиляцию, — Митька закхехал ржавым своим смехом.

— Где их взять-то доллары?

— Ну, или рубли фальшивые... в смысле, настоящие, но поздних серий. Купи у бонистов пачку чертвертных, их до хера выкинули в девяносто втором. Оприходуют твоего дружка за милую душу, лет десять никому помешает. Кстати, что с документами?

— Деньги нужны.

— С деньгами проблем не будет. Подарочек номер два, — он жестом фокусника, извлек, словно из воздуха, металлический кружок размером с десятикопеечную монету. — Флешка. На бери, не потеряй. На ней результаты всех спортивных состязаний, а также ежедневные колебания курсов валют и акций за пятнадцатый год, начиная с июня месяца.

— И куда мне ее вставить?

— На пару секунд приложишь к пряжке ИКР в любом месте, он считает и можешь выкинуть, она одноразовая.

Митька шумно дохлебал свое пиво и помахал официантке.

— Мадмуазель, прошу повторить! — повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза, так что у меня мурашки пошли по коже. — Ну что, брат Феликс, пора подняться над суетой и подумать о дальнейших планах, а то наши зеленые друзья давеча интересовались. Не торопят, но просят определиться. И мы должны прислушаться к рекомендации, а то возьмут, да прикроют проект. Ты ведь этого не хочешь? По глазам вижу, что не хочешь. А я тем более. Догнивать остаток жизни в сырых казематах — сам понимаешь, перспективка так себе. Так вот, что я тут надумал бессонными ночами.

Для начала вывод: Брежнева любыми путями нужно устранить от власти! Это необходимое условие для начала корректировки.

Объясняю: всю систему верховной власти Леня завязал на себя. За восемь лет старый интриган ухитрился сделал так, что самостоятельности в принятии решений не было ни у кого. Каждый член Политбюро, каждый кандидат в члены и каждый секретарь ЦК имеют свое узкое направление и ничего не могут решить между собой, только через генсека. Учитывая опыт свержения Хрущева, в котором он сам принимал активное участие, Леня исключил всякую возможность сговора. Девятое управление КГБ слушает всех. Охрана стучит на своих подопечных. Андропов, одиночка без корней и связей в партаппарате, всем обязан и всецело лоялен генсеку. К тому же его пасут брежневские кроты Цинев и Цвигун. Косыгин его не любит, Шелепин, по понятным причинам, ненавидит. Суслов и Кириленко, как бывшие начальники, презирают. Один Леня его надежда и опора, а вместе они основа могущества друг друга, оттого и просидели бок о бок столько лет. Это потом Юрий Владимирович, совместно с Устиновым и Громыко набрал столько силы, что его и сам Брежнев стал побаиваться и решил убрать. Но это совсем другая история, а пока он верный брежневский пес и крайне заинтересован в его правлении, потому что любой другой пришедший на главный пост, от Юры тут же избавится, а занять самому пока силенок не хватает, он ведь еще даже не член Политбюро. Так что, при существующем положении дел, никакими дворцовыми переворотами Леню не свергнуть.

Отсюда второй вывод: пока Брежнев у власти, устанавливать какие-либо контакты с Андроповым, и кем-либо другим из Политбюро, бессмысленное и к тому же крайне опасное дело.

Таким образом, мы имеем генсека, который со своими обязанностями не справляется чем дальше, тем больше, но отстранить его никакими законными или квазизаконными методами не представляется возможным.

Теоретически можно попытаться убедить его уйти добровольно. С ноября семьдесят второго, когда ему была сделана первая операция, состояние Лени непрерывно ухудшалось. Есть данные, что он уже тогда хотел уйти в отставку, а своим приемником сделать Щербицкого, но Андропов уговорил того отказаться от предложения. С учетом того, что Юрий Владимирович любого сможет "уговорить", добровольная отставка представляется делом сугубо теоретическим и практического воплощения иметь не будет.

Отсюда третий вывод: Леонида Ильича можно отстранить от власти лишь насильственным путем. Ну, а что? По свидетельству, отставленного в семьдесят втором, первого секретаря Украины Шелеста, отставленный еще раньше председатель КГБ Семичастный в разговоре с ним утверждал, что Брежнев предлагал устроить Хрущеву авто или авиакатастрофу, или даже, недолго думая, отравить.

— Ты что же предлагаешь завалить Ильича? — от услышанного мне очень сильно захотелось пива. — Тоже мне, рыцари плаща и кинжала... старики-разбойники, блин. Нашел, бля, диверсанта.

— Ты себя недооцениваешь! — заржал Митька. — Там делов-то, я дам тебе ПТУР, шмальнешь по членовозу. Не хочешь? Ну, есть еще вариант со снайперской винтовкой. Крупнокалиберной, с корректируемыми пулями. С двух километров кладет в десяточку. Станет он в Завидово по кабанам шмалять, а ты ему в ответку гостинец. Здорово я придумал?

— Шутки шутишь?

— Есть немножко. Но ты не отлынивай, тоже думай. Размышляй!

— Я и размышляю... устраивать покушения — пижонство и глупость. Ведь подумают на какое-нибудь ЦРУ. Как решат ответить, один бог знает. Так и до войны недалеко.

— Не, ну есть способы поизощреннее, так что и комар носа не подточит. Ты главное скажи: согласен, что Леню надо убирать?

— Вот здесь не уверен. По крайней мере, что это должно быть первым делом. Уберешь его, дальше что? Как будешь контролироваться ситуацию? Сделают генсеком какого-нибудь Подгорного — шило на мыло! Считаю, что раньше следует установить контакт с теми на кого будет сделана ставка. Осторожно так предупредить, чтоб готовились.

Митька поскреб свою впалую грудь.

— И на кого же ты собрался сделать ставку?

— На Андропова! Прежде всего... подожди, подожди, — остановил я, собравшегося бурно возражать коллегу, — сейчас поясню. Прежде всего, он честный человек, без жажды стяжательства. Во-вторых, умен и не догматик. И в-третьих, сам понимаешь, что Андропов с Брежневым и Андропов без Брежнева два совершенно разных человека. С одной стороны он лишится опоры в виде генсека, а с другой у него будут развязаны руки.

— Ну-ну, — усмехнулся Митька. — Кто еще?

— Шелепин, как ни странно. Человек умный, жесткий, со своим взглядом на развитие страны. Да, сейчас он практически раздавлен и лишился былого влияния, но опять же, не станет Лени и все легко вернется вспять. Ну и третий, конечно, Косыгин. Тут, думаю, и объяснять не надо почему — отличный хозяйственник, с огромным авторитетом. Хоть многие и критикуют начатую им реформу, но легко ругать то, что не дали завершить.

Опять же, эта троица не переваривает друг друга, что определенно нам в плюс. Принципа: разделяй и властвуй, никто не отменял.

— Поверят они тебе, как же, — скептично сморщился Митька, — держи карман шире!

— Надо сделать так, чтоб поверили. Убедить. Есть человек, который знает их всех и который сможет нам помочь... если, конечно, мы сперва убедим его самого.

— Ну-ка, ну-ка, и кто же этот кудесник?

— Именно, что кудесник — Чазов.

— Чазов... — эхом повторил за мной Митька, — Ча-а-зов... — протянул он еще раз, словно смакуя эту фамилию. — Ну, что ж, может быть ты и прав... ладно, предлагаю нашу дискуссию на сегодня завершить, пора мне уже.

— А куда ты так всегда торопишься?

— А мне, брат, в вашем мире долго быть не полагается. Я ведь кто, по сути, курьер. Пара часов и назад в родное время, будь оно проклято. Чуть не забыл, вот еще. — Митька выложил на стол пухлый конверт, — дома откроешь, — предупредил он мой порыв.

— Что там?

— Паспорта.

— Какие еще паспорта?

— Какие, какие... твои, гражданина Российской Федерации. Ты что, собрался счета для ставок заводить с родного паспорта?

— Фальшивые?

— Настоящие. У нас ими целая комната набита. За пять лет народу перемерло — пропасть, а старичье в первую очередь. Надо бы сжечь, да рука не поднимается. Я подобрал близкие тебе по возрасту, и морда чтоб на твою чуть-чуть похожа была. Ты ж в сорок пять менял? За двадцать-то лет рожа так порой изменяется — мама родная не узнает, да я еще подретушировал и малость подправил записи, так что не беспокойся — все чики-пуки, не подкопаешься.

* * *

Петр Годнов охотно приобрел у меня обе бутылки с "Васпуракан" и "Енисели", и заметно огорчился, узнав, что товара больше не будет.

— Я ведь сделал экспертизу вашей "Москвы", — доверительно сообщил он мне, — ВЭЖХ-анализ подтвердил подлинность. Не сомневаюсь, что и этот коньяк настоящий. Я видел всякое, но такого превосходного состояния встречать не доводилось. Откуда же вы его взяли?

— Из дедушкиного погребка, мой юный друг, — не стал вдаваться я в подробности, но твердо решил, что коньячный бизнес пора прикрывать.

Придя домой, я первым делом изучил выданные мне паспорта и убедился, что Митька проделал большую работу: глядящих с фото мужчин действительно легко было принять за меня тогдашнего. Конечно, тех, кто лично знал сорокапятилетнего Феликса Неверова, этой туфтой провести не удастся, но посторонние люди купятся без вопросов.

Решив так, я принялся за дело. Прихватив с собой три паспорта, прошелся по салонам связи и на каждый паспорт купил по интернет-симке и там же еще пару планшетов ноунейм, самых дешманских (один у меня уже был). Как и ожидалось, никаких проблем при этом не возникло. Осмелев, я отправился в Сбербанк, оформлять текущий счет. Сидя перед грудастой девушкой-оператором в форменном зеленом галстуке, я с некоторым волнением наблюдал, как она забивает в свой комп паспортные данные неизвестного мне Беспалова Виктора Петровича. Однако все прошло без сучка и задоринки и вместе с документами на открытие счета мне выдали безымянную банковскую карту. Возликовав, я отправился в другое отделение Сбера и проделал ту же операцию с паспортом Коротеева Алексея Николаевича и наконец, в третьем отделении открыл счет на имя Ивана Кузьмича Парамонова.

Форекс я пока не стал трогать, там надо разбираться, сперва немножко потрясу букмекеров. Загрузил список букмекерских сайтов, почитал отзывы и выбрал из них три конторы отечественного происхождения. Вставив в планшеты симки, зарегистрировался на каждом сайте по новому паспорту. Администрация обычно обращает внимание на слишком часто выигрывающих беттеров, поэтому снижение частоты выигрышей в три раза позволит какое-то время держаться в тени. Этому же поспособствует запутанный алгоритм побед и поражений, где общий баланс хоть и будет в пользу беттера, но не так, чтобы слишком бросаться в глаза. Подумав и почитав инфу, я завел на каждый паспорт дополнительно по аккаунту в яндекс-деньгах. Через них можно было быстро выводить бабки с депозитов букмекерских контор, перебрасывать на другие аккаунты, пополнять и обналичивать без использования специализированного интернет-банкинга.

Провернув все эти грязные делишки, я прогулялся до ближайшего терминала и положил на один из кошельков двадцать тысяч рублей. Можно было начинать игру в режиме бога.

Нарядившись в ИКР, я уселся перед планшетом.

Спайгласс следил за направлением взгляда вдоль "линии" и рядом со ставкой тут же возникала строчка с результатом. Даже думать не надо — циферки на которые нужно было жать подсвечивались синим. За пять минут я сделал десять ставок на футбол, теннис и баскетбол, шесть из которых были проигрышными, но оставшиеся четыре с лихвой выводили в плюс. Решив, что хватит, я с другого планшета, перебрался на следующий сайт, и повторил "игру", при этом несколько изменил расклад с тем, чтоб результат выигрыша был меньше. С третьего планшета на третьем сайте сделал выигрыш совсем скромным, решив, что завтра все повторю в обратном порядке. В итоге за полчаса я заработал девять тысяч. Неплохая прибавка к пенсии. Если не наглеть, и каждый день поднимать по столько, выходит круглым счетом, около трехсот штук в месяц. Для кого-то, конечно, не сумма, кому-то мама больше на пирожки дает, ну а мне и столько при скромной жизни хватит.

Глава одиннадцатая

— Не пойму, я все-таки, как ты от них отсвистелся, — карие Генкины глаза были полны недоверия, — чтоб эти уроды чего-то испугались... Кот — боксер, еще пацаном, один с десятком слободских махался. А Могила "малолетку" прошел в "активе", бугром там был. Они тебе своего позора не простят, это западло. В ихней шобле еще человек шесть шушеры уголовной. Будут теперь за тобой стричь. Все равно подкараулят где-нибудь, чердак пробьют, или финкой пырнут, охнуть не успеешь. Слушай, Феля, может тебе, в натуре, уехать, от греха подальше.

Мы сидели в столовой общественного питания номер три и ели комплексный обед по восемьдесят шесть копеек, запивая его "Жигулевским" пивом, по двадцать пять копеек за бутылку.

— Что ты Геша жути нагоняешь? — поинтересовался я делано равнодушным тоном, — кричи потише, а то уже люди на нас оглядываются.

Митькин парализатор в кармане, конечно, придавал мне уверенности, но на душе все равно кошки скребли. Нашел, что называется приключений на свою тощую жопу. С одной стороны, никто не знает, где я живу, даже Генка, когда ездили ко мне за шмотками, я оставлял машину в квартале от дома. Но с другой стороны, друг мой прав, не прятаться же в квартире, не для того я сюда прибыл. Тогда что остается? Если драки не избежать, надо ударить первым. Мне ли, вооруженному крутыми техническими средствами, бояться какой-то шантрапы?

— Слушай Геша, а может мне поговорить с этим Яшкой?

— Станет он тебя слушать, как же, держи карман шире!

— Да станет, я найду подходящие слова. Объясню так, что дойдет у него до ума, до сердца до печенок и прочего ливера.

— Ты чо, так втюрился в Ксенку, что крыша совсем потекла? Девок что ли мало? Венерка говорит, Раиса про тебя спрашивала, куда, говорит, твой академик подевался? Пойдем сегодня к ним, бухнем, Раиска, девка что надо, сразу забудешь эту Золотову. Отвяжешься от нее, и блатота от тебя отстанет. Хочешь, я сам с Яшей поговорю?

Я задумался. Вроде бы Генка и прав, но соглашаться с его доводами решительно не хотелось. Влюбился? Есть маленько. Бывает такое, увидишь девушку, и как громом стукнет — все мозги набекрень. Но все-таки дело не только в этом, интуиция говорила мне: отступишь, потеряешь инициативу, упустишь возможности. Что за возможности, я до конца еще не понимал, но интуиции в последнее время стал доверять — каждое мое действие, начиная с обращения в, первое попавшееся по дороге, агентство недвижимости "Олимп" приводило к неожиданному продолжению, из которых постепенно выстраивалась логическая цепь событий.

— Слушай Геш, — обратился я к, притомившемуся ждать моих умозаключений, другу, — а как ты себе представляешь дальнейшую жизнь?

Тот от неожиданности разворота темы подавился остатками пива, и пришлось похлопать его по спине.

— Э-э... а причем тут? Ну, последний месяц догуляю, да работать пойду... батя обещал к себе в КБ, в мастерские устроить... осенью в институте восстановлюсь на вечернем...

Я примерно знал его судьбу: институт так и не закончит, будет скакать с работы на работу, то электриком, то слесарем, то столяром, и постепенно спиваться. Женится-разведется, в восьмидесятые попытается заняться бизнесом и кончится все это весьма печально.

— И сколько ты будешь получать в этих мастерских?

— Ну... поначалу под сотню, а там разряд повысят, больше на круг будет выходить. А что?

— Да нет, ничего... сделаем мы из тебя человека.

— Поду-у-маешь, — Генка вытянул губы дудкой, и продекларировал. — Юноше решающему делать жизнь с кого, скажу не задумываясь — делай ее с товарища Дзержинского! Ты с собой прежде разберись Феликс Безмудович и с девками своими!

— Разберусь, Геша, разберусь.

— Ладно, — сказал Генка, — пора мне. На гаражах небольшая шабашка намечается, обещал помочь. Там работы на пару часов и по два червонца на рыло. Ты это... хорош киснуть, подкатывай туда в районе семи-восьми, посидим с парнями музыку послушаем. Девчонки будут! Кассеты не забудь!

* * *

Сухо щелкнул безыгольный инъектор и шею слегка засаднило в месте впрыска.

Глотать капсулы Митька меня больше не заставлял, выдав взамен это блестящее, неприятное на вид устройство и набор баллончиков, для ежедневных инъекций. Имплант бы тебе в башку загнать и никакой спайгласс не понадобился бы, сказал он с сожалением, но это стационарная операция. Ладно, через неделю станешь другим человеком, выдам тебе линзы. На вопрос: что они хоть делают, эти непонятные наноботы, пояснил: фактически выстраивают параллельную нервную систему, и заржал, будешь человеком с железными нервами, только такой и может спасти мир, потому что всем людям нужно и можно помочь: одних накормить до наступления полного счастья, других расстрелять, чтоб не мешали его наступлению, третьих кастрировать, чтоб не волновались по пустякам, тогда и воцарятся в мире любовь, доброта и высокая духовность. Надо признать, шутки у него идиотские.

Когда же эта жара спадет? Хоть бы дождик какой-нибудь. Я выглянул в окно. Во дворе было безлюдно. Детей уже разогнали по пионерлагерям, взрослые еще на работе, а пенсионеры окучивают свои огороды. Лишь на скамейке у подъезда, в компании облезлой кошки, скучал рыжий кот.

Времени было полшестого. Пора звонить Ксене пока не ушла с работы, ведь номер ее домашнего я спросить конечно забыл. Да она бы и не дала.

Ближайшая телефонная будка была через квартал в тенистом дворе той самой пятиэтажки в которой я жил полвека назад.

Она взяла трубку после первого же гудка, словно ждала звонка.

— Привет, Незабудка! — бодро проорал я.

— Привет, — ответила она безжизненным голосом, и я понял, что мне сегодня не светит.

— Что-то случилось?

— Случилось... Яша погиб...

— Когда?

— Утром. Только что отец звонил...

— И как это произошло?

— Авария, — сухо сказала девушка. — Ехал на работу. Столкнулся с грузовиком, кажется...

Оп-пана попала! — мысленно ахнул я, но на всякий случай все равно спросил:

— Можно, я приду?

— Нет, — отрезала Ксена. — Извини, мне сейчас должны позвонить. Пока.

В трубке давно раздавались гудки, а я все стоял, глупо прижимая ее к уху, пока снаружи не окликнул кто-то нетерпеливый:

— Молодой человек, вы закончили разговаривать?

Я сидел на лавочке и соображал, что делать. На фарцовщика Яшку мне, конечно, глубоко начихать, доброго посмертия ему все равно не видать, но все это, мягко говоря, было странно.

Хотя... ну ехал человек... поторопился, с кем не бывает. Роковая случайность. Или не случайность?

Мысли эти жгли мне череп изнутри. Делать было совершенно нечего, а выносить это мучение до ночи, когда откроется портал, невыносимо. Поеду к Генке, решил я, раз Ксенка меня кинула, а до ночи пока портал откроется делать все равно нечего, кирнем с пацанами, да может, к девкам завалимся, и долбись оно все конем.

Таксисты ни в какую, даже за два счетчика, не соглашались ехать в "Промзону", разве что на хер не посылали. Через полчаса голосования удалось, наконец, поймать частника — деда на насквозь ржавом "Москвиче", согласившегося за рубль домчать меня с ветерком. С собой у меня был пакет, а в пакете четыре портвейна и пара старых магнитофонных компакт-кассет, чудом сохранившихся с начала двухтысячных. На кассеты я записал "свежие" рок-альбомы семьдесят второго года — пусть порадуются ребятишки.

"Москвич" мчался, дребезжа и пукая раздолбанным двигателем, под колеса летел кривой щербатый асфальт. Дед гнал, не обращая внимания на выбоины, машина высоко подпрыгивала и опасно плавала на дороге, а мне каждую минуту казалось, что у нее вот-вот отвалится днище, и дальше мы по инерции побежим уже своими ногами — он с рулем в руках, а я, прижимая к груди пакет с бухлом.

Обошлось. Деду я дал два рубля. Дополнительный за то, что остался жив.

Генка, как и ожидалось, нашелся у Толяна в гараже. Присев на корточки возле потрепанного "Жигуля" он давал советы и подавал инструменты невидимому приятелю. Тот в ответ невнятно что-то бурчал из ямы.

Увидев меня, Генка первым делом выпучил глаза, затем, даже не поздоровавшись, схватил за руку и потащил из гаража, шепча на ходу страшным голосом:

— Феля, тут такое... я услышал и охуел... ты тоже щас охуеешь от таких новостей!

Он все тащил меня куда-то в сторону.

— Да подожди ты, — вяло отбивался я, — Ты про Яшку что ли?

— Ты уже знаешь? — Генка ослабил хватку. — Откуда?

— Ксения сказала. Авария какая-то?

— Авария... Это не авария, а мерихлюндия какая-то... У Жеки с соседнего гаража папаша капитан, в ментуре работает. Он как раз дежурным заступил по городу, когда все случилось. Яша на перекрестке стоял на "красный" а справа, с Ковпака, этот панелевоз ехал, еще и ускорился, чтоб успеть перекресток проскочить. В общем, как-то так вышло, что с обеих сторон "зеленый" горел. Яша тронулся, а водила панелевоза его увидел, тормознул резко, руль вправо и опрокинулся. Короче, панели эти свалились прямо на Яшину "Волгу" — прихлопнули ее, как муху мухобойкой. То, что от Яши осталось, три часа потом из-под них достать не могли, кран пришлось вызывать.

— Ну ладно, — несколько раздраженно пробормотал я в ответ, заразившись его тоном, — ну авария... бывает... а чего ты так заговорщицки шепчешь?

— Да потому что, это еще не все! Это еще только первая половина истории. А вот вторая. Приятели твои, Кот с Могилой сегодня решили пожарить шашлычок. Взяли с собой пару шалав, мангал разожгли, жарят, значит, мяско, водочку-пивко попивают... а расположились в живописном месте, аккурат под высоковольтной линией... короче, в какой-то момент провод, по непонятной причине оборвался и упал прямо на эту гоп-компанию... в общем, — закончил Генка свой рассказ, — из них самих шашлык получился. Говорят, мясом паленым за километр несло.

Я представил картину, и мне стало нехорошо.

— Что, и девок, тоже... пришкварило?

— Не, эти прошмандовки как раз поссать отошли. Повезло, можно сказать!

— Повезло... — машинально повторил я за ним, а про себя подумал, какое уж там везение, это целенаправленная ликвидация, ловко замаскированная под несчастный случай. Тут я заметил, что Генка разглядывает меня каким-то странным, удивленно-недоуменным взглядом.

— А чего ты так на меня уставился, отец родной, словно у меня хер на лбу вырос? Уж не думаешь ли ты, что это я их всех того?

Генка засмеялся.

— Представил тебя на высоковольтной опоре, с кусачками... ой, не могу... — он снова покатился со смеху, так заразительно, что и мне стало смешно, хоть и совсем не весело. Так мы стояли и истерично смеялись, пока из гаража не высунулся хмурый Толян.

— Че ржете как кони?

* * *

В углу гаража, мотая мою кассету, завывал магнитофон, а в центре, на месте выкаченного наружу "запора", стоял стол из двух табуреток и куска фанеры, с нехитрой закуской. Сидящие за столом парни, вели степенную беседу, проще говоря, перекрикивали друг друга и магнитофон.

Я пил мало и в основном молчал, мне главное было не оставаться одному.

Кто мог это сделать? И главное, зачем? Зачем убивать, к чему такая бессмысленная жестокость? Хотели оградить меня от притязаний этих ублюдков, так можно было слегка покалечить — поломать руки, ноги, ребра — отправить в больницу на месяц другой, но лишать жизни... это чересчур. Хотя надо признать, сработано ювелирно, кроме фигурантов больше никто не пострадал, а связать эти смерти со мной мог только тот, кто знал о нашем конфликте, а таких всего двое: Генка и Ксена, да и те, будучи в здравом уме, не возьмутся предположить, что я верхом на опоре хладнокровно резал провода под напряжением в сотни киловольт или среди бела дня, на виду всего города, ковырялся в электрических потрохах светофора.

— Ты рыбки попробуй Феля, — в который раз пристал ко мне Генка, — отличная рыбка, батя сам коптил.

Есть не хотелось, но я попробовал, чтоб отвязался. Рыба была перекопченная — распадалась в руках и кислила. От такой, немудрено язву заработать.

Вино кончилось, и кто-то приволок трехлитровую банку самогонки, стали разливать по стаканам. Плеснули и мне. Я понюхал — из стакана омерзительно несло сивухой. От этого запаха и от табачного дыма, густой пеленой висевшего над столом, захотелось блевать, и я поспешил на воздух.

Шел одиннадцатый час, но было еще довольно светло. Во всю мощь стрекотали кузнечики, жара потихоньку спадала. Я несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул, очищая легкие от беломорного дыма — сразу стало легче. Пожалуй, пора выдвигаться домой. Опять что ли пешком шкандыбать до Проспекта?

Сзади послышались шаги, я обернулся.

Это был Генка.

— Слышь, Феля... разговор есть... — сказал он сконфуженным голосом, подваливая ко мне вплотную.

— Ну? — я выжидательно смотрел на него, а он куда-то в пустоту, хмуря брови и кусая губы. На его лице читались сомнения и размышления.

— Ты это... ничего не хочешь мне рассказать?

— По поводу? — довольно искренне удивился я.

— Ты извини, что спрашиваю, но все это очень странно...

— Да что странно-то?

— С тобой странно... темнишь ты что-то, Феля. Пять лет от тебя ни слуху, ни духу и вдруг объявляешься... к дяде приехал. Я сколько не вспоминал, так и не припомнил, чтоб у тебя в Обноре был какой-то дядя. Ну, допустим, дядя... что ж ты к нему без копейки денег приперся? Часы с себя продал, документов никаких нет. А у самого куча шмотья заграничного... Откуда?

— Да, я ж говорил...

— Про дядю моряка? Ха! Феля, ты меня за лоха не держи, я тебя умоляю, со мной парни служили, которые до службы на гражданских судах ходили в загранку, они мне много чего рассказывали. Возили, конечно, контрабанду, но по мелочи, а не как ты говоришь — тюками. Какие тюки? В команде обязательно стукач имеется — сразу заложит. К тому же там погранцы кругом, разве бы они допустили эти водолазные работы.

Я присвистнул.

— Да ты, Геша, прям незаконнорожденный сын Пинкертона! То есть, ты мне сразу не поверил?

— Не то что, прям сразу, но постепенно накопилось. Да еще эти... за один день прижмурились. Странно это. И вообще, ты какой-то не такой как все, как будто не отсюда. Слушай, может ты шпион американский?

— Точно! Шпион. Агент ноль-ноль семь, по кличке Жопа! А ты майор Пронин.

Сказал я это нарочито небрежным тоном, а сам испугался. Не за себя, за Генку, а вдруг они и его, как тех троих. Кирпич на голову упадет, или самосвал собьет, или змея укусит... ошарашенный этой мыслью, я даже поглядел по сторонам — змей не наблюдалось.

А ведь Генка прав, я и впрямь шпион. Меня забросить, забросили, а подготовить забыли, вот и палюсь на ходу.