Книга первая: "Новый Февраль семнадцатого"

Уже привычно чеканю слова:

— В условиях начавшегося в Империи мятежа, в виду того, что заговорщики захватили высшие командные посты в армии, учитывая то, что Государь Император не имеет сейчас возможности управлять войсками и принять необходимые меры для исправления катастрофической ситуации, я, Великий Князь Михаил Александрович, брат Императора и, не дай боже, в случае чего, Регент Государства, временно принимаю на себя руководство мерами по стабилизации ситуации в Ставке и в стране. Я приму все необходимые меры для того, чтобы Государь Император сохранил трон, а Россия сохранила порядок в этой непростой ситуации. Как только наш благословенный Государь Николай Александрович вновь сможет повелевать, я немедленно сложу свои полномочия и отдам себя на его суд.

И после секундной паузы, давая Иванову возможность осмыслить мои слова, требовательно вопрошаю:

— В связи с этим, ваше высокопревосходительство, я хочу услышать от вас, намерены ли вы освобождать Государя Императора из лап заговорщиков? Намерены ли вы выполнять порученные вам Высочайшим Повелением обязанности руководителя военной миссии по восстановлению порядка в столице и обязанности главнокомандующего Петроградским военным округом? И намерены ли вы помочь мне восстановить власть Императора в Могилеве и вернуть ему управление армией? Вверенный вашему командованию Георгиевский батальон готов к выступлению?

Я до боли сжал кулаки в ожидании ответа. Иванов некоторое время молчал, видимо колеблясь, но затем принял решение и выпятил вперед бороду.

— Ваше Императорское Высочество! Георгиевский батальон поднят в ружье и ждет команды на построение!

Горячая струйка сбежала у меня между лопаток. Стараясь не дрогнуть голосом, я заявил:

— Отдайте приказ строить батальон, Николай Иудович. Я хочу сказать георгиевцам несколько слов.

* * *

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

— Ваше Императорское Высочество! Личный состав Георгиевского батальона охраны Ставки Верховного Главнокомандующего построен! Командир батальона полковник Тимановский!

Я козырнул в ответ на его приветствие и повернулся к батальону. Батальон этот совершенно не случайно назывался Георгиевским, поскольку комплектовался исключительно из Георгиевских кавалеров, заслуживших свои награды личными подвигами и прошедшими реальную войну. Хоть батальон и не полк, и тем более не дивизия, но с учетом того, что составляли его закаленные в боях герои-ветераны, он было очень весомым аргументом в решительных руках. В моих решительных руках, поправил я сам себя.

Светало. Четкий строй батальона застыл в ожидании приказа.

— Здорово, братцы!

Слитный хор луженых глоток гаркнул:

— Зрав-желав-ваш-имп-выс-во!

Глубоко вздохнув, я громко заговорил.

— Братцы! Близок час нашей победы! На весну намечено грандиозное наступление русских войск, которое должно положить конец этой долгой войне! Венгры и наши братья славяне уже вступили в контакт с нами и ждут нашего весеннего наступления для начала восстания, которое мы поддержим победоносным наступлением! А после выхода Австро-Венгрии из войны Германия будет вынуждена искать мира, и выведет войска с нашей земли! На склады уже завезли комплекты новой формы для Парада Победы в Берлине! Военные оркестры уже разучивают торжественный вход в Константинополь! По случаю столь славной победы в войне подписи у Государя ожидают долгожданные законы о земле, о народном управлении, о сокращении рабочего дня, о награждении всех воевавших землей и деньгами за каждый день на войне, за каждую рану, за каждую награду! Все вы получите особое положение в Империи и личную благодарность Государя Императора! Скоро с почетом домой, братцы!

Генерал Иванов кивнул, и строй слитно ответил:

— Ура! Ура! Ура!

— Но не всем по нутру благость народная! Хотят помешать нашему Государю подписать эти законы народные! Хотят отстранить народного защитника от власти и принудить отречься от народа своего, отречься от Престола! Хотят ограбить народ русский и загнать его в процентную кабалу навечно!

В строю зашумели. Я продолжал накачку.

— В России заговор против народа русского. Мятеж против Государя Императора поднят кучкой богатейших депутатов бывшей Государственной Думы, которые соблазнили деньгами и властью некоторых генералов. Прикрываясь лукавыми словами о революции, они хотят полной и бесконтрольной власти для себя, которая позволит им снять с народа последнюю рубашку!

Шум усилился.

— Братцы! Заговорщики занимая высшие посты в армии хотят сегодня арестовать Государя в поезде и принудить отдать им власть над Россией, власть над народом русским!

Гул стал угрожающим.

— Главарь мятежа против народа и Государя — генерал Алексеев! Я, Великий Князь Михаил Александрович, брат Государя Императора и действую по его Высочайшему Повелению. Я приказываю вам — все, кто верен присяге, кто готов отстоять право народа на землю и правду — за мной! Мятежников и сочувствующих им брать под арест, а при сопротивлении стрелять без пощады! С нами Бог! По машинам!

Призывно машу рукой, разворачиваюсь и демонстративно бегу к машине. Сзади слышится топот сотен ног.

* * *

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Грузовики затормозили у здания Ставки и из них горохом посыпались георгиевцы. Солдаты быстро окружали здание.

Выходы из Ставки блокировались, окна брались на прицел. С криком: "Именем Государя Императора!" подавлялись стихийные очаги сопротивления. Где не хватало крика, в ход шли кулаки и приклады, но пока обходились без стрельбы и кровопролития.

Двери кабинета наштаверха оказались запертыми. Несколько человек пытались прикладами открыть дорогу, но крепкая дверь держалась. Наконец унтеру Урядному это надоело, и он с веселым матом приложился к замку своим огромным плечом. Треск ломаемой древесины слился с грохотом падающего тела. В образовавшийся проем бросился Мостовский, а за ним сдуру сунулся я. Пуля просвистела у моей головы, и через мгновение Мостовский выстрелил в ответ.

Генерал Алексеев грузно завалился набок с дыркой в правом виске.

— Не стреляйте! Не стреляйте!

За столом сидел бледный генерал. Я хмыкнул:

— О, генерал Лукомский собственной персоной! Штабс-капитан Мостовский, прошу вас обеспечить конфиденциальность.

Тот быстренько спровадил лишних зрителей из кабинета, а затем по моему знаку, истребовал у генерала личное оружие.

Итак, я вновь в кабинете наштаверха. Действующие лица данной сцены могут быть описаны словами "Четверо и труп". Состав живых наполовину обновился и теперь кроме меня и Лукомского на площадке присутствовали Мостовский и Горшков. Штабс-капитан сел так, чтобы Лукомскому был хорошо виден наган у него в руках, а полковник встал за спиной нашего пленника.

Я же уселся напротив Лукомского и открыто так ему улыбнулся, ну, словно старому знакомому.

— Вот видите, Александр Сергеевич, антракт закончился, и мы снова свиделись во втором акте. Я, признаться, рад нашей встрече. Вот Михаил Васильевич меня несколько расстроил. Ах, какое нелепое самоубийство! А ведь мог бы еще жить и жить! Но с вами-то, мой дорогой Александр Сергеевич, надеюсь все в полном порядке?

Лукомский что-то неопределенно буркнул и я продолжил:

— Я рад, что вы себя хорошо чувствуете. В наше беспокойное время это немало. Так вот, Александр Сергеевич, раз уж вам не посчастливилось нелепо покончить жизнь самоубийством при штурме, то у меня к вам будет деловое предложение. Вы здесь и сейчас пишете несколько бумаг. Первая — рапорт на имя Государя о выявленном вами и вашими людьми заговоре против Его Императорского Величества. Лидерами заговора являются генералы Алексеев, Гурко, Брусилов, Рузский и далее по списку, а также господа Родзянко, Милюков, Шульгин, Львов, Керенский и прочие. Вы и ваши люди героически, рискуя жизнью, раскрыли заговор. Напишите все что знаете, и я не советую вам о чем-то или о ком-то забыть. Лично мне ваши откровения даром не нужны — всю схему и подноготную заговора я знаю и без вас. Эта бумага для Государя.

Лукомский натурально разыграл праведный гнев.

— Ваше Императорское Высочество! Мне оскорбительно выслушивать ваши фантазии. Я...

— Воспитанные люди не перебивают собеседников, Александр Сергеевич, тем более, как вы справедливо заметили, я выше вас по положению.

— Простите, Ваше Императорское Высочество, но я...

— И я хотел бы обратить ваше внимание на то, что когда я два часа назад говорил о том, что я принимаю на себя полномочия диктатора до приезда Государя в Царское Село, то я, милостивый государь Александр Сергеевич, вовсе не шутил. А потому вы, как воспитанный человек, выслушаете все, что я, как диктатор, вам вежливо предлагаю. Иначе я расстроюсь и не стану предлагать вам вообще никаких вариантов.

Лукомский изобразил на лице оскорбленную невинность.

— Слушайте молча, будьте добры. У меня мало времени, а вы не единственный мой собеседник на сегодня. Итак, я вам вежливо предлагаю взять на себя официальное раскрытие и расследование заговора. Вы указываете всех участников и все что знаете о заговоре. Все без всякой забывчивости. Если в процессе расследования выяснится, что вы что-то забыли, то лучше бы вас нелепо самоубили при штурме, ибо я вам решительно и категорически не завидую. Отдельно укажете список ваших людей, которые вместе с вами раскрыли заговор. Им мы покажем ваш рапорт и возьмем с них рапорты обо всем, что они знают. Затем вы напишете мне вторую бумагу — прошение об отставке по состоянию здоровья без указания даты. После завершения наведения порядка в Империи, и если по какой-то причине не будете дальше очень полезны России, вы тихо и с почетом уйдете в отставку с мундиром и пенсией. Сможете на досуге развлекать высший свет героическими историями о том, как вы спасли Империю. Вы, ваша семья, ваша прелестная супруга будете купаться в дорогих лучах славы. Империи всегда нужны герои и образцы для подражания, не правда ли, мой дорогой Александр Сергеевич?

Лукомский мрачно слушал меня. Затем поинтересовался:

— А если я не соглашусь?

Я отпустил ему светскую улыбку.

— В таком случае я слегка расстроюсь, ведь вы мне в принципе можете быть полезны для облегчения моей задачи. А вот господин Мостовский расстроится сильно и сейчас же сорвет с вас ордена и погоны, а вы будете через четверть часа расстреляны во дворе Ставки. Ваше имущество будет конфисковано, ваша семья с позором поедет убирать снег в Сибирь — без денег и положения в обществе, как семья изменника и заговорщика.

Генерал вскинулся.

— Это неслыханно! Без суда? На каком основании? Это незаконно!

Я усмехнулся.

— Бросьте, Александр Сергеевич, какой закон в данном случае? Вежливое время рождает вежливые методы, не так ли? Ведь вы, затевая заговор, не думали о соблюдении закона или хотя бы о верности присяге? Мне представляется, что у нас беспредметная дискуссия. Итак, или-или — вы раскрываете заговор, арестовываете участников и движетесь на встречу своей славе или вы не переживете этот час и покинете этот мир с позором. Решайте. У вас две минуты, время пошло.

Я демонстративно вытащил карманные часы и открыл их.

Лукомский вытащил платок и промокнул лоб.

Горшков принялся качаться с носка на пятку, издавая сапогами ритмичный скрип.

Мостовский вытащил револьвер и озабочено начал изучать количество патронов в барабане. Затем вытащил из кармана патроны и, откинув барабан, начал методично снаряжать его.

Наконец две минуты истекли.

Штабс-капитан резким движением захлопнул барабан и прокрутил его. Лукомский вздрогнул и покосился на Мостовского. Тот встал. Горшков перестал издавать скрип. Генерал затравленно оглянулся на меня и поспешно спросил:

— Что я должен сделать?

Я пожал плечами.

— Мне кажется, я уже объяснял. Садитесь за стол и пишите рапорт Государю.

Лукомский двинулся к столу, но наткнувшись на тело Алексеева, вздрогнул и пошел вокруг.

Затем взяв листы бумаги и занеся над ними ручку, он вдруг спросил:

— А я могу раскрыть заговор совместно с генералом Гурко?

Я усмехнулся своим мыслям, а затем кивнул:

— Ну, если вы сможете убедить его в этом, а так же обеспечите его безусловную лояльность Государю Императору, то почему бы и нет.

Через пятнадцать минут генерал разродился несколькими листами исписанной бумаги. Я бегло просмотрел листы и кивнул.

— Что ж, я рад тому, что у нашего Государя есть такие верные патриоты, как вы, Александр Сергеевич. Как говаривал в свое время старик Шорр Кан, вы станете героем, а героев у нас не вешают! Итак, теперь слушайте официальную версию событий. Вы и ваши люди раскрыли заговор против Государя. Вы доложились об этом мне. Мы потребовали объяснений у генерала Алексеева и он, подтвердив все изложенное в рапорте, как человек чести, попросил дать ему револьвер с одним патроном. Свидетельство тому валяется под столом с дыркой в правом виске. Далее. Вы назначаетесь исполняющим дела наштаверха. За вашей подписью в войска уйдут приказы об аресте всех лиц, которые указаны в рапорте. Не забудьте объяснить вашим людям о том, что они теперь герои Империи. Штабс-капитан Мостовский с коллегами поможет вам быть предельно убедительным. Если вдруг, кто-то не захочет быть героем тот героем не будет. Я не стану возражать, ведь желания должны исполняться, не правда ли? Таких немедленно изолировать, а при сопротивлении расстреливать на месте как заговорщиков, которые пытались захватить здание Ставки Верховного Главнокомандующего. Ну, или они внезапно совершат нелепое самоубийство. В общем, со сценарием определитесь по месту.

Следующее. С этого момента Мостовский является вашим адъютантом. Мимо него не должна пройти ни одна бумага, ни один приказ и ни один телефонный звонок. Люди штабс-капитана помогут вам с охраной. Ваши приказы и распоряжения будьте добры согласовывать со мной. И вот еще что. Александр Сергеевич, вы надеюсь, понимаете, что после обнародования ваших приказов об аресте изменников возврата назад у вас не будет?

Лукомский тяжело вздохнул и буркнул:

— Понимаю. Что уж теперь-то...

Я кивнул.

— Думаю, мы поняли друг друга. Теперь вы или со мной навстречу славе, или...

И уже выходя, вдруг оборачиваюсь:

— Кстати, а кто приказал кинуть в меня бомбу?

Генерал сильно побледнел и замотал головой:

— Не я! Я тут ни при чем! Я не знаю ничего об этом происшествии, но мы будем искать, Ваше Императорское Высочество!

Молча выхожу и закрываю дверь за собой.

* * *

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Я затушил папиросу в хрустальной пепельнице. Черт, как я не люблю сигареты, а уж тем более папиросы. Нужно будет потом напрячь Джонсона, пусть он мне сигары организует что ли. Хотя какие к дьяволу сигары? Диктатор России с сигарой, словно колумбийский наркобарон какой-нибудь? Нет уж! Трубку и только трубку! Как же я соскучился по трубке. У меня дома их целая коллекция... М-да. Дома. Где теперь дом? Или, вернее, когда?