Книга первая: "Новый Февраль семнадцатого"

Когда четверть часа назад я увидел стоящий на станции Императорский поезд, признаюсь честно, меня чуть Кондратий не обнял. По моим прикидкам он уже должен был быть очень далеко и на столь скорую встречу с "братом" я никак не рассчитывал.

И если он здесь, значит, он вполне может быть в курсе моих шалостей. Если это так, то какой прием меня ждет? Прикажет взять меня под домашний арест и для надежности запереть меня в одном из купе поезда? Так сказать, чтоб был под присмотром. Как-то такая перспектива в мои планы совсем не входила. Не все еще я исправил из того, что братец Коля нацаревал.

С другой стороны, явившись в Оршу, разве я могу наглым образом уклониться от встречи с Императором. Тут ведь не сошлешься на занятость или плохое самочувствие, ведь, как-никак, я вроде как я должен, как минимум, обрадоваться, увидев "спасенного царя", и уж тем более я обещал верноподданнически явить все свои действия на суд Государя Императора. Ой, скверно-то как!

Тем более что двинутые по моему приказу войска из Минска начнут прибывать уже в ближайший час. А у меня тут такая вот неприятность. Ведь может выйти форменный конфуз, когда я вроде как от имени царя-батюшки, а тут он, весь такой в белом, является и приказывает взять меня под арест.

Но главная мысль меня терзала, когда я подходил к вагону с Императором — что именно на выходе из этого самого вагона мне поперла карта, улыбнулась удача и поразительным образом стало все получаться. Не исчезнут ли мой фарт, если я опять войду сюда? И выйду ли вообще?

— Ваше Императорское Высочество! Государь приказал проводить вас к нему, как только вы прибудете!

Я кивнул и шагнул вслед за генералом Воейковым внутрь царского вагона.

* * *

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

— Господин полковник! Там снова революционная общественность пожаловала.

Ходнев оторвался от подчеркивания заинтересовавшего его места в газете и поднял голову на дежурного офицера.

Полковник весело посмотрел на поручика.

— Да гоните их в шею! Нам арестованных ранее кормить приходится, а тут еще новые нахлебники. Гоните их, поручик, гоните!

Офицер замялся, но все же возразил:

— Осмелюсь заметить, господин полковник, но, боюсь, это будет трудно сделать. Их там полная набережная. И, это, — дежурный замешкался в каком-то смущении, но все же договорил, — господин полковник, считаю своим долгом предупредить, что солдаты колеблются и вероятнее всего откажутся стрелять по безоружной толпе...

Ходнев кивнул, встал и, автоматически сложив газету, сунул ее во внутренний карман шинели и вышел из кабинета.

* * *

ОРША. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Сгорбленная фигура Николая поразила меня. Император сидел, опустив голову и безразлично смотрел в одну точку на полу вагона. Его спина, всегда прямая и образцовая, сгорбилась, плечи поникли. Что-то защемило у меня в груди, и я шагнул к "брату".

— Никки, я пришел. Что случилось?

Никакой реакции. Я тронул его за плечо и вновь мягко позвал.

— Никки, ты слышишь меня?

Государь поднял на меня затуманенный взгляд. Какое-то время он не узнавал меня, затем его взгляд прояснился и сразу из его глаз хлынула такая волна боли и отчаяния, что я отшатнулся, как от удара.

— Что случилось? — Повторил я.

Николай что-то хотел сказать, но спазм сковал ему горло и он закашлялся. Пытаясь унять кашель Император откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Затем мертвым голосом проговорил лишь два слова:

— На столе...

Я взглянул на стол и увидел там бланк телеграммы. Взяв ее в руки, прочитал страшные слова:

"Его Императорскому Величеству Николаю Александровичу.

Государь!

Волею судьбы выпало мне сообщить Вам ужасные известия. Александровский дворец захвачен взбунтовавшимся царскосельским гарнизоном. Сопротивление по приказу Государыни не осуществлялось. Обезумевшая толпа разгромила дворец. Убит граф Бенкендорф, а с ним еще несколько человек. Точных данных об убитых не имею. По имеющимся отрывочным сведениям Августейшую семью и челядь согнали в одну комнату в подвале дворца. Мятежники ударили прикладом Цесаревича. Алексей, упав с лестницы, сломал руку. Кровь остановить не могут. Опасаюсь наихудшего. Более полных данных не имею. Никакой связи с Августейшей семьей нет.

Удерживаю вокзал, отбивая попытки штурма. Начать атаку дворца не имею возможности в виду опасности для Августейшей семьи. Жду повелений.

Молитесь за Цесаревича, Августейшую семью и всех нас. Кирилл"

* * *

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

Ходнев шел через фойе Министерства путей сообщения. Шел и смотрел в сосредоточенные лица солдат, в лица полные тяжких дум и явных сомнений. Шел и понимал, что они вполне могут отказаться выполнять приказ об открытии огня.

Кутепов очень подкузьмил в этом вопросе, уведя с собой самую надежную часть защитников этого здания. Будь здесь ушедшие преображенцы, то вероятнее всего проблем бы не возникло, а вот оставшиеся кексгольмцы явно колебались. Вот где он, полковник Ходнев, недоглядел и допустил падение дисциплины? Неужели короткое общение с агитаторами так повлияло на моральный дух солдат? Или, быть может, ошибкой было назначение командиром Ходнева, фактически незнакомого кексгольмцам офицера, при том, что знающих его финляндцев в здании было катастрофически мало? Почему-то Ходнев был уверен, что приказ самого Кутепова солдаты выполнили бы безоговорочно.

Ну, да тут теперь ничего не попишешь. Придется уповать на самого надежного в этой ситуации человека — на себя самого.

Отдав последние распоряжения, Ходнев вышел из здания.

По набережной шла огромная толпа. Шла с флагами и транспарантами, шла, выкрикивая лозунги и распевая песни, шла, оглашая округу смехом и ругательствами. Толпа бурлила, зажатая между стеной Юсуповского сада и рекой. Задние напирали на передних, но те, увидев идущую им навстречу одинокую фигуру полковника с металлическим раструбом рупора в левой руке, начали постепенно останавливаться.

И вот между одиноким офицером и многотысячной толпой осталось метров двадцать. Затихли песни, прекратились выкрики, на набережной потихоньку установилась полная тишина. Лишь тысячи облачков пара вырывались из ноздрей тысячеголовой змеи, поднимаясь в небо над Фонтанкой.

Молчали и солдаты за баррикадой у здания МПС. Молчали держащие в руках винтовки, молчали прильнувшие к своим "Максимам" пулеметчики, молчали солдаты, молчали офицеры.

Наступал момент истины. Момент, который, быть может, определит судьбу русской революции.

Ходнев и Керенский. Кто кого? Раненный в боях офицер или политик и депутат Государственной Думы? Человек, командовавший полковой разведкой или человек, возглавлявший масонскую ложу "Великий восток народов России"? Верный присяге служака или верный лишь себе самому демагог? Кто из них?

Кто из нас скажет, кто из них был прав? Каждый из них был верен своим идеалам и служил им так, как каждому из них представлялось единственно правильным. Каждый из них имел на руках кровь и каждый считал эту кровь неизбежным злом. Каждый из них был яркой личностью и был, в определенном смысле, героем.

Как часто побеждают "правильные и положительные герои?" И кто из них "правильный и положительный герой?" Кто из них должен был победить? Впрочем, для истории все рассуждения не имеют никакого значения, ведь часто причиной изменившей ее ход становится банальнейшее "так уж получилось и с этим ничего не поделаешь". Его Величество Случай.

Как часто слепой случай, обыкновенная ошибка или невероятное стечение обстоятельств влияли на ход мировой истории? Ведь стоило событиям пойти совсем чуточку не так и мы бы жили совсем в другом мире, с другой историей и другими героями!

Что было бы, если бы во время безрассудного прорыва к царю Дарию погиб бы в битве при Гавгамелах Александр Македонский? Что было бы, если бы ураган не разметал испанскую "Непобедимую Армаду", а ранее не потопил бы флот вторжения монголов на пути в Японию? Что было бы, если бы в 1944 году в бункере у Гитлера случайно не передвинули за тяжелую тумбу письменного стола портфель с бомбой и фюрер бы погиб в тот день? Что было бы, если бы не случайность?

Тишина затягивалась. Молчала толпа. Молчали кексгольмцы. Молчал Ходнев.

Наконец полковник поднял ко рту рупор и крикнул:

— И кто тут главный?

В толпе послышался смех Керенского. Затем Александр Федорович выкрикнул из-за спин стоявших впереди:

— Полковник, не считайте себя умнее Господа Бога. Ваши дешевые попытки обезглавить демонстрацию убив лидера, не сработают. Дураков здесь нет. Можете не утруждать себя.

Ходнев пожал плечами:

— Тогда с кем мне говорить и о чем? Я никого не вижу, лишь слышу слабый голосок в толпе.

Снова смех.

— Вы говорите с народом! И должны подчиниться ему! Вы должны сложить оружие и пропустить нас в здание Министерства путей сообщения. Вам минута на размышление.

Полковник тоже засмеялся.

— А с каких пор тысяча человек является всем народом и с каких пор предводитель шайки мятежников может говорить от имени всего народа?

Керенский ликовал. Было совершенно ясно, что стрелять в них не будут. Ведь в противном случае этот полковник не стоял бы на линии огня своих пулеметов ровно посередине между баррикадой и толпой. Да и жерла пулеметов смотрели поверх голов толпы, куда-то в хмурое петроградское небо. Значит, офицер вышел в безумной попытке остановить их в одиночку, не надеясь больше на своих солдат.

А значит, они победили. Александр Федорович открыл рот, чтобы дать команду начать движение вперед, уже представляя себе, как толпа сомнет этого смелого, но глупого полковника, как будут растаскивать эти баррикады, отнимать у солдат оружие и отгонять их от пулеметов, как он, Керенский, торжественно войдет в здание...

Но тут где-то рядом с ним кто-то крикнул:

— Ах, ты ж, сука!

И грохнул выстрел.

Пуля сбила папаху с головы Ходнева, а кто-то из пулеметчиков от неожиданности вдавил гашетку "Максима". Полковник опрометью бросился ничком на снег и лишь пули заплясали у него над головой с обеих сторон, басовитым гулом и визгом разрезая морозный воздух и выбивая искры из мостовой.

Боевики в толпе открыли огонь по баррикаде, но они никак не могли тягаться с хорошо укрытыми четырьмя пулеметами, извергающими из своего черного нутра сотни пуль в минуту.

Толпа охнула и побежала. Еще две минут назад уверенная в себе и жаждущая чужой крови черная толпа бежала, оставляя на снегу брызги своей крови, раздавленных и покалеченных. Бежала, разбегаясь во все стороны не разбирая дороги, убегая через мост или заворачивая в Обуховский сквер, растекаясь затем по обе стороны Забалканского проспекта.

Случайный выстрел, как это много раз случалось, вновь изменил предначертанный ход событий, а пулеметы обратили вспять историю, изменили течение времени и переломили кажущуюся предопределенность судьбы.

Случай...

Спустя несколько коротких и страшных минут над набережной повисла оглушающая тишина, и даже стоны лежащих на грязном снегу людей, казалось, не могли пробиться сквозь вату наступившего безмолвия.

От здания к стоявшему посреди мостовой единственному человеку шел офицер. Когда они поравнялись, поручик нерешительно взглянул в окровавленное лицо полковника, смотревшего на лежащие на снегу тела невидящими глазами.

— Вы ранены, ваше высокоблагородие?

Словно очнувшись, Ходнев увидел стоявшего рядом и тихо спросил:

— Вы сделали все в точности?

— Так точно, господин полковник. Пулеметчики стреляли поверх голов, как вы и приказали. Только...

— Что, только?

Поручик помялся, но собравшись с духом ответил.

— Только они не собирались стрелять, господин полковник. Когда вы ушли навстречу толпе, солдаты устроили голосование и решили, что стрелять по безоружным они не станут. Но когда те начали стрелять у одного из пулеметчиков видимо не выдержали нервы и он дал очередь в небо. Ну, и закрутилось...

Ходнев кивнул.

— Прикажите санитаров. Всех живых перевязать и в ближайший лазарет. А мертвых... Мертвых... Нужно посчитать и убрать с площади. Да, и священника пригласите...

Поручик кивнул и побежал выполнять приказ. А полковник медленно пошел среди лежащих, всматриваясь в искаженные страданием лица. Рабочий. Матрос. Вероятно студент. Какая-то бабка, не сиделось же старой дома... Еще рабочий. Какой-то хорошо одетый господин...

Ходнев стоял над раздавленным телом худощавого господина с орлиным профилем. С минуту полковник разглядывал тело лежащего на снегу, а затем вынул из внутреннего кармана шинели газету от 15 февраля 1917 года, которую он читал от нечего делать сегодня, и, развернув ее, еще раз пробежался глазами по строкам. После прочтения, полковник положил на грудь лежащего газету и твердо пошел назад в здание министерства.

Февральский ветер играл листом газеты, на котором бросались в глаза строки подчеркнутые карандашом.

"На заседании Думы 14 февраля в своей речи господин Керенский заявил: "Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало... Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в оружие издевательства над народом? С нарушителями закона есть только один путь борьбы — путь физического их устранения".

Наконец ветер унес листок вдаль, а на черном предмартовском снегу остался лежать член Временного комитета Государственной Думы, лидер фракции "Трудовая группа" в Госдуме, товарищ председателя исполкома Петроградского совета рабочих депутатов, Генеральный Секретарь Верховного Совета масонской ложи "Великий восток народов России" Александр Федорович Керенский.

* * *

ОРША. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

В кабинете повисла гнетущая тишина и лишь вновь разыгравшаяся метель завывала снаружи. Я положил ладонь на плечо Императора.

— Ники, что ты намерен делать?

Тот пожал плечами. Затем бесцветным уставшим голосом проговорил:

— Я был сейчас в церкви. Я долго молился Ему. Просил Всевышнего спасти Алексея и даровать ему исцеление... Что еще я могу сделать?

Он помолчал.

— Господь наказует меня... Я был готов принять все, что касается меня самого, но Алексей... Нет. Я не готов. За что, Господи?

Николай судорожно втянул воздух в легкие.

— Моя гордыня... Я возомнил, что готов нести свой крест, что это лишь мое и я ревностно защищал свое право на это испытание... Как я мог такое допустить? Как могло случиться, что солдаты гарнизона Царского Села подняли руку на Наследника Престола? Почему смута охватила Россию? В чем я виноват? Что сделал или не сделал? Не могу понять...

Царь провел бездумно провел ладонью по краю стола. Затем тихо спросил:

— Ты готов принять Престол?

— ЧТО?!

Я ошарашено взглянул на него. Вот чего я не ожидал сейчас, так это такого поворота событий.

Но Николай продолжил бесцветным голосом:

— Когда я молился, то пообещал Господу, что если он смилостивиться и остановит кровь моему сыну, то я отрекусь от Престола и посвящу остаток дней своих молитвам и милосердию. Я отрекусь за себя и за Алексея. Он все равно не сможет править... А если кровь не остановится, то...