| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Нельзя ждать, пока самозваные вожди революции продадут завоевания народа приспешникам царя. Нужно действовать. Действовать самим и действовать со всей решительностью, невзирая на чьи-то мнения или на придуманную угнетателями мораль. Полное и поголовное уничтожение всех угнетателей — вот настоящая мораль революции!
Поэтому действовать, действовать и действовать!
То, что получилось у его товарищей в Царском Селе, которые добились отречения Николая Второго захватив Августейшую семью, Кирпичников собирался повторить здесь, в Гатчине, с семьей уже нового Императора. И пусть графиня Брасова лишь графиня, а отнюдь не Императрица, а сын Императора, никак не Цесаревич, но Тимофей был абсолютно уверен в успехе — разве они не жена и не сын новому царю? Получится у них, непременно получится. Вот только в отличие от товарищей в Царском Селе он никого живым отпускать не планировал. В идеале нужно выманить сюда Михаила и расстрелять его вместе с семьей. Прямо здесь у трона.
Михаила Второго он ненавидел, пожалуй, даже больше, чем всех предателей дела революции вместе взятых. Ведь, по мнению Кирпичникова, именно новый Император своими обещаниями подло обманул народ, который вдруг решил в массе своей прекратить борьбу за счастье трудового народа, за их собственное счастье! Опять проклятый царизм обманом будет пить кровь из трудящихся, опять эти ненавистные прожигатели жизни будут жить в роскоши, в то время когда народ голодает, опять новый Романов усядется на русский трон, и будет царствовать, царствовать, царствовать...
— Ненавижу, — прошептал Кирпичников, — всех вас ненавижу...
И он хотел получить известие об отречении Михаила сидя на троне кровопийцы-царя Павла Петровича, который и построил этот дворец на награбленные у простого народа деньги. Это будет символично — он простой солдат революции получает от униженных и раздавленных сатрапов известие о полной капитуляции царизма попирая царский трон! Именно для этого символического жеста он и настоял на том, чтобы перейти с заложниками из их жилых комнат в центральную часть дворца, в саму тронную залу. Первый солдат революции сидя на троне принимает отречение Императора и расстреливает у подножья трона всю семью последнего русского царя вместе с ним — именно такое великое действие положит началу строительства нового справедливого мира!
Но, к сожалению, не все его боевые товарищи настолько твердо прониклись идеями настоящей народной революции. Гнусные ростки сомнений и контрреволюции поселились в их сердцах еще в Петрограде и Тимофею строило больших трудов уговорить их вместо захвата вокзала Гатчины, куда они и были направлены, захватить Гатчинский дворец. Его товарищи не соглашались, мотивируя это тем, что нет никакого смысла погибать за морганатическую семью одного из Великих Князей, который не находится при власти и никаких решений не принимает. Однако после сообщения об успехе товарищей в Царском Селе и о том, что Михаил теперь новый царь, Кирпичников смог убедить товарищей провести акцию.
И вот, блестяще проведенный захват и ожидаемый триумф народной революции теперь под угрозой. Нет, Тимофей не верил в то, что сатрапы царизма отдадут приказ на штурм, но его беспокоил настрой своих подельников. Он видел, как колеблются его соратники. Они явно не были уверены в правильности своих действий и их душевное смятение явно росло. Его товарищи явно предпочли бы проводить экспроприации и расстрелы всякой сволочи где-нибудь в более безопасном и менее охраняемом месте.
— Ох, подвел ты нас под монастырь. Ох, подвел! — Пажетных уже привычно причитал и косился на Кирпичникова. — И как мы уйдем отсюда теперь?
Тот брезгливо окинул взглядом Пажетных и сплюнул.
— Мы отсюда выйдем героями. Он вынужден будет отречься, а вся эта публика, — Тимофей указал на оцепившие дворец войска, — не тронут нас после этого. Мы их своей волей и своей решимостью просто раздавим. Да и вообще — дворец огромен, комнат в нем — тыщи, да и парк вокруг, все оцепить у них не получится. Нет у них столько войск. Где-нибудь найдем щель. Или прикинемся раненными, тут же госпиталь великий князюшка устроил, кость народу, кровь на фронтах проливающему, решил бросить, добреньким казаться! Ничего, прольем мы еще и их кровушку, ох прольем...
* * *
ГАТЧИНА. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
Я смотрел в бинокль на окна малой тронной залы и чувствовал, как дрожат мои руки, держащие оптику. Известие о захвате буквально подкосило меня. Ни в каких моих расчетах не учитывалась возможность захвата графини Брасовой и Георгия. Я был свято уверен в том, что они уже на пути в Швецию, тем более что в Гатчине оставался Джонсон, который по неизвестной мне причине не сообщил мне о том, что семья осталась во дворце.
И как мне их вызволять теперь? У меня нет спецназа и здесь не кино. Штурм исключается, а на требования террористов о моем отречении я согласиться никак не могу. Слишком многое было на кону, да и не был я уверен, что даже если я отрекусь, то их обязательно отпустят. Тем более что по утверждениям Кованько, многие из захватчиков либо пьяны, либо находятся под наркотическим действием марафета. А значит, ожидать от них можно чего угодно. Особенно если предположить, что там собралась идейная публика. Такие и на смерть пойдут. Сами пойдут и с собой прихватят.
Все ожидали моего решения, а у меня его не было. Пусть дворец оцеплен, пусть солдаты отделили то крыло Гатчинского дворца, в котором с начала войны располагался госпиталь для раненных, пусть прислуга удалена, пусть подходы и выходы из тронной залы надежно блокированы, но что это меняет? Что можно сделать в ситуации, когда в тронной зале полтора десятка террористов и у них два заложника под прицелом? А у меня нет не то что спецназа, но и даже завалящего снайпера!
Солдаты в оцеплении не обучены действиям в такой ситуации, а потому они сами представляли нешуточную угрозу, ведь от них можно было ожидать любой глупости или непрофессионализма. Да, сюда бы спецназ...
* * *
ГАТЧИНА. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
— Эй, господа-товарищи!
Все обернулись к двери, откуда донесся крик, усиленный рупором.
— Чего тебе? — крикнул Кирпичников в щель приоткрытой двери, прячась за косяком.
— Император гарантирует прощение и свободу всем, если вы выпустите заложников! Убирайтесь на все четыре стороны отсюда!
Тимофей заметил, как его подельники после этих слов зашептались и поспешил ответить.
— Что он может гарантировать? Он вообще в Орше! Потом скажет, что он ничего нам не обещал! Пусть прибудет сюда и лично нам прогарантирует!
Кирпичников победно посмотрел на товарищей и заявил:
— Ему ехать сюда несколько дней, так что ничего у них не выйдет. Их гарантиям верить нельзя, а самого царя здесь нет.
Он подошел к сидящим на полу заложникам и наклонился к графине Брасовой и сообщил с ласковой издевкой.
— Так что придется вашему папочке перестать быть царем. Поцарствовал и хорош. Теперь народ будет править.
Тимофей приблизил свое лицо к лицу графини и та с отвращением отвернулась, ощутив вонь из его рта. Кирпичников схватил ее за щеки и повернул к себе. Георгий бросился на защиту матери, но главарь захватчиков отбросил его небрежным жестом. Мальчик поднялся с пола вновь кинулся к Тимофею, но тот поймал мальчика за шиворот и держал его на расстоянии вытянутой руки.
Кирпичников вновь приблизился к лицу Натальи Сергеевны и зашипел.
— Сейчас ты подойдешь к двери и крикнешь, что ты требуешь отречения Императора. Пусть ему передадут.
Графиня Брасова яростно мотнула головой и вырвалась из хватки.
— Я никогда этого не сделаю!
Тимофей рассмеялся и тряхнул Георгия.
— Сделаешь. Иначе сыну твоему не жить.
* * *
ГАТЧИНА. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
— Я, Государь Император Михаил Второй, гарантирую вам, что если вы отпустите заложников живыми и невредимыми, то вам будет сохранена жизнь и свобода.
Я стоял у баррикады, которая перегораживала вестибюль, глядя на приоткрытую дверь малой тронной залы. Не вести переговоры с террористами? Вот пусть тот, кто это говорит, окажется в ситуации, когда эти самые террористы захватили и обещают убить его семью! Мне нужно вызволить их, а потом я займусь захватчиками. Всерьез займусь. Я обещаю им жизнь и свободу, но любить их я не обещаю. Жизнь и свобода может быть разная, порой такая, что живые, что называется, завидуют мертвым.
— Эй, царь! — проеме двери на секунду показалась и вновь скрылась голова человека, который издевательски прокричал прячась за косяком. — Отрекайся по добру по здорову! А не то твои жена и сын будут убиты! Это говорю тебе я — Тимофей Кирпичников!
Я чуть не взвыл. "Первый солдат революции!" Даже в этой истории он умудрился проявить свою сволочную натуру. И это очень плохо, поскольку отморозок он полный. Значит, не договоримся.
* * *
ГАТЧИНА. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
Тимофей, смеясь, отошел от двери.
— Теперь он у нас в руках!
Неприятно удивившись фактом наличия царя в Гатчине, Кирпичников поразмыслив, пришел к выводу, что это даже и лучше. Вряд ли Император выдержит издевательств над его семьей, а значит, успех их миссии гарантирован!
Тем более что будь царь в Орше, Тимофей вряд ли смог долго удерживать дисциплину в свой революционной шайке и уже этой же ночью ему бы пришлось не пленников караулить, а своих подельников, чтобы те не разбежались. Они вон и сейчас недовольно зыркают на него, а что было бы ночью!
Ну, ничего, все вроде на мази, все получится! Царь здесь, семейство его вот в углу сидит, да и трон здесь. Ухмыльнувшись он вновь подошел к графине Брасовой и задушевно сообщил:
— Если ты, курица великокняжеская, думаешь, что мы тебя отпустим, то ты ошибаешься. — он внезапно нагнулся к ней и вновь схватив за щеки плюнул ей в лицо. Сбив ударом с ног бросившегося на него мальчика и заорал ей в прямо в глаза. — Я тебя расстреляю прямо вот здесь, у трона вашего проклятого! И тебя расстреляю, и муженька твоего и сыночка! Всех вас кровопийц убью!
Тимофей Кирпичников ударил женщину и она упала на пол с окровавленным лицом. Георгий страшно закричал, и тут неожиданно подал голос Пажетных.
— Ты это, Тимофей, может оно ну его, это дело-то? Может пусть его, выпустим их, да и сами уйдем по добру по здорову, значит. В Царском Селе их же всех отпустили, ты говорил. Так может и нам...
— Да ты что! — Кирпичников буквально взорвался. — Как можно отпускать всю эту царскую сволочь?!
— Слушай, достал ты уже со своими бредовыми лозунгами! — вмешался в спор матрос Тарасенко. — Мы сюда шли не погибать зазря. Товарищ Керенский, отправляя нас сюда, ставил задачу захватить вокзал и не дать перебросить войска с фронта для подавления революции в Петрограде. И мы пошли. Ты настоял на этой акции. Но на расстрел царя и семьи мы не подряжались. Ладно еще царя, но бабу с дитем, я стрелять не согласен!
Кирпичников тяжело дышал, глядя на своих подельников, затем кивнул и процедил:
— Можете их не стрелять. Я сам это сделаю.
* * *
ГАТЧИНА. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
— Эй, в тронной зале! Предлагаю вам сделку!
Я отнял от губ рупор и прислушался. В помещении за дверью явно что-то происходило, звучали какие-то крики, шел какой-то спор и я посчитал нужным бросить на чашу весов свои пять копеек.
— Если вы отпускаете заложников живыми и здоровыми, то я выплачиваю вам сто тысяч рублей золотом! СТО ТЫСЯЧ! ЗОЛОТОМ!
Ставлю рупор на мешок с песком и делаю знак приготовиться к штурму. Группа самых опытных бойцов приготовилась к атаке и лишь ждала команды. А я ждал подходящего момента.
— Из-за двери показалась голова в матросской бескозырке.
— А не обманешь?
Похоже не все там такие уж и идейные. Может на этом и удастся сыграть.
— Я обещаю. Если всех отпустите и все будут живы, здоровы и невредимы. Тогда вы получите деньги.
— И свободу? — уточнил матрос.
— Да.
Голова скрылась и я стал ждать их решения.
— Ваше Императорское Величество, вы и вправду собираетесь этим мразям заплатить сто тысяч золотых рублей, а затем позволите им уйти?
Горшков был полон искреннего недоумения.
— Нет, — коротко ответил я.
— Но... — Горшков запнулся, не решаясь продолжить.
— Но как же мое слово, хотели вы спросить, Георгий Георгиевич?
— Так точно. — Герой войны явно стушевался.
— Я обещал, что если они отпустят всех живыми, здоровыми и невредимыми. А судя по крикам графини и Георгия, там дело дошло до рукоприкладства. Поэтому...
Георгий кивнул, не желая продолжать неприятную мне тему.
* * *
ГАТЧИНА. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
— Я предлагаю голосование!
Тарасенко решительно рубанул воздух ладонью.
— Кто за то, чтобы отпустить бабу с мальцом, взять сто тысяч золотых рублей и покинуть Гатчину?
И тут Тимофей Кирпичников выстрелил. Пуля маузера отбросила тело графини Брасовой словно тряпичную куклу.
— Мамааа!
Георгий кинулся к телу матери. Подельники бросились на Кирпичникова. У него отобрали оружие и начали его в ярости избивать чем придется, а он лишь хрипел под ударами:
— Все... Теперь все повязаны... Кровью повязаны... Дураки... Какие же вы... Ненавижу!
* * *
ГАТЧИНА. 28 февраля (13 марта) 1917 года.
Услышав выстрел и крик Георгия я, не колеблясь, мгновенно кинулся к двери. Вслед за мной по команде Горшкова бросились все остальные. Дверь распахнулась от удара и нашим взорам предстала чудовищная картина.
У стены лежала графиня Брасова и мальчик рыдал над ней. Толпа каких-то разнообразно одетых людей избивала кого-то. Я бросился к графине, но с первого же взгляда было понятно, что она мертва. Ее остекленевшие глаза смотрели на меня.
Опустившись на колени, я прикрыл ей глаза и прошептал:
— Прости. Прости за все...
Горшков оторвал мальчика от тела матери и куда-то его понес, что-то приговаривая. А я стоял на коленях и смотрел в лицо той, которую так любил мой прадед. Смотрел и чувствовал лишь горечь и пустоту. И вину. За все что я совершил и за все, что не смог сделать чтобы ее спасти.
Да, я планировал с ней развестись. И во имя государственных интересов и по личным причинам. Собирался. Но я не хотел ее гибели.
Я вдруг понял, что по щекам моим текут слезы. И это понимание словно отпустило какую-то внутреннюю пружину моего бешенства и я вскочив быстро зашагал к кучке отморозков, которые были повинны в смерти матери моего сына... да, именно так, моего сына теперь...
Увидев мои глаза матрос, который вел переговоры о деньгах, вдруг побелел как мел и запричитал:
— Ваше Императорское Величество! Не губите, Ваше Императорское Величество! Это он виноват! Мы собирались отпустить вашу семью! Без денег отпустить! Правда! Это он! Он! Он!
И упав на колени зарыдал:
— Не губите... Век бога молить буду... Отслужу... Христом Богом в том клянусь... Отслужу, только прикажите...
Остальные последовали его примеру и так же бухнулись на колени моля о пощаде. Лишь Тимофей Кирпичников с трудом поднялся с пола и крикнул мне в лицо:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
