Чёрные Сердца

Миновав ложбину между холмами, Шепот обогнул нагромождение потрескавшихся черных скал, поросших терновником и жесткой бурой травой, вскарабкался по каменному завалу, преграждавшему путь, и увидел впереди узкое темное ущелье, зиявшее в сплошной скальной стене, и похожее на раскол, оставленный ударом великанского топора. Внутри оказалось сумрачно и прохладно, неровные вертикальные стены разлома сходились над головой, царапая небо зазубренными краями. Дно ущелья, сплошь усыпанное скальными обломками, ощутимо поднималось вверх, а оттуда по нему, слабо, едва журча, стекал маленький ручеек, полузадушенный навалившимися камнями, и пропадающий в какой-то трещине. Данмер зачерпнул горсть ледяной воды, осторожно попробовал — дрянь. Мало того, что мутная и маслянистая, так еще отчетливо горчит и отдает тем же металлическим привкусом, что и воздух вокруг. Источников воды в пепельных пустошах — раз, и обчелся, а тех, что пригодны для питья, с более-менее чистой водой, еще поискать надо. Обычно же они отравлены Мором, или какой-нибудь другой заразой — несколько глотков могут обернуться верной смертью, так что пить из них могут разве что дикие твари, которым все нипочем. Пришлось отхлебнуть из фляги; воды там оставалось больше чем на две трети, но ее нужно беречь как зеницу ока — до ближайшего чистого родника еще идти и идти, дневной переход, не меньше.

Ущелье вскоре расширилось, стало немного светлее, а дно, все также набирая высоту, пошло покатыми уступами, заросшими вездесущими колючками. Взобравшись на один такой уступ, Шепот внезапно услыхал угрожающую возню и чье-то утробное взрыкивание, доносившиеся из густого переплетения терновника. Темный эльф настороженно замер. В следующий миг из кустов молнией выстрелило поджарое серо-зеленое тело, распластавшееся в прыжке. Мелькнули налитые кровью глазки, хищно раскоряченные жвалы, влажно поблескивающие на свету... Данмер проворно увернулся, отскакивая в сторону, насколько позволяла ему ширина ущелья, и выхватил Ночь.

Никс-гончая, упустив добычу, едва коснувшись земли и глухо рыкнув, с разворота прыгнула вновь, целясь Шепоту в горло — норовя повалить и вцепиться жвалами. Он снова без труда уклонился, и в ответ коротко рубанул катаной. Гончая боком тяжело обрушилась в кусты, с шумным треском подминая колючие стебли. Судорожно щелкнули сомкнувшиеся жвалы, проскребли по камням когтистые лапы — и затихло. Он подошел, не опуская меча, и пнул бездыханное тело. Мертвая. Прекрасно, вот и мясо само пожаловало. Добыв из рюкзака завалявшийся там кинжал в костяных ножнах, Шепот деловито и умело принялся свежевать поверженного зверя. Вырезав из туши увесистый ломоть, он аккуратно завернул его в кусок содранной шкуры, и затолкал в мешок. Мясо гончей, конечно, отнюдь не самое изысканное кушанье, чего уж там — жесткое, пованивает, да и вкус у него, будто старый сапог жуешь, но Шепот был непривередлив. Всяким уже случалось питаться за время странствий, так что свежая вырезка из гончей вполне себе приличная еда. На костре прожарить — и можно есть, правда, без специй, ну да ладно... Кинжал он повесил на пояс — пригодится — а тушу никс-гончей оттащил подальше в кусты, и забросал камнями, чтоб никому не попалась случайно на глаза — характерные раны на ее теле сразу бы навели на определенные мысли всякого, кому вздумалось бы здесь проходить.

Управившись с гончей, данмер продолжил путь; до выхода из ущелья оставалось еще шагов двести, не больше. Выйдя из него, он очутился на небольшом скалистом плато, постепенно понижавшемся в восточном направлении. Ориентируясь по солнцу, туда он и двинулся, не забывая посматривать наверх в поисках докучливых наездников — с них станется бесшумно спланировать из поднебесья и клюнуть его сзади в незащищенную голову. На то дикие земли и зовутся дикими — если уж вышел из-за надежных городских стен, изволь все время быть начеку, не то вмиг убьют и сожрут...

И снова — камни, пепел, и заросли колючек. Пока Шепот пересекал плато, ветер, до этого еле слышно посвистывавший в скалах, усилился, и начал издавать знакомый для него низкий шум, похожий на подвывания печальных призраков. Над пустошью рваной и грязной кисеей взметнулись первые облака пепла и пыли — предвестники близящейся бури. Данмер развязал рюкзак, и принялся в нем торопливо рыться; на самом дне сыскался-таки узкий и длинный платок из черной ткани, скорее даже шарф. Достав его, он быстро обмотал им всю голову, оставив только небольшую щель для глаз. И вовремя — ветер вдруг взревел, с яростной силой толкнул его в грудь, и на мир пала тьма: огромная, непроглядно-черная клубящаяся туча пепла встала стеной до самых небес, и накрыла данмера с головой.

Мгновенно все предметы вокруг потонули во мраке, утратив очертания; осталась только бесконечная мглистая круговерть, ревущая на разные голоса, то злобные, то тоскливые, сквозь которую алым пятном тускло просвечивало солнце. На расстоянии вытянутой руки уже невозможно было хоть что-нибудь различить, кроме беспорядочно мечущихся бесчисленных клочьев пепла. Пригнувшись под тугим напором ветра и поминутно отворачивая от него голову, спотыкаясь на камнях, будто нарочно лезущих под ноги, Шепот медленно продолжил двигаться на восток. Несмотря на возникшие трудности, появление пепельной бури радовало его сразу по нескольким причинам. Во-первых, погоня, если она уже вошла в пустоши, сейчас, скорее всего, отсиживается по щелям, не рискуя преследовать его в такую ужасную погоду. Ну, а он, напротив, воспользуется моментом и увеличит свой отрыв от них. Во-вторых, все его следы сейчас будут стерты бурей одним махом — что, конечно, здорово усложнит Клинкам задачу. Есть даже большая вероятность, что они совсем отстанут и прекратят преследование, сочтя его бесполезным. Наконец, в третьих — скальные наездники в бурю летают, как ни в чем ни бывало, но вот разглядеть данмера в этом пепельном буране им уже вряд ли удастся... Родная земля словно помогала своему непутевому сыну, укрывая его от опасностей. Заблудиться он не боялся — солнце все же просвечивает сквозь вихрящуюся муть, и чувство направления у него развито превосходно. Оставалась еще угроза провалиться в какую-нибудь трещину или пропасть, незамеченную в пепельном сумраке, но темный эльф старался соблюдать осторожность, выбирая дорогу. Замотав платок на голове поплотнее и пригнувшись под ветром, он решительно зашагал вперед...

Шло время, но буря все не утихала. Наоборот, ее режущие слух завывания становились еще яростнее и грознее. Казалось, что весь пепел, сколько его не скопилось в Вварденфелле за бессчетные века, поднялся в воздух, и сейчас проносился над островом в бешеной свистопляске, погребая под своим траурным саваном все живое. Данмер меж тем упрямо шел, придерживаясь восточного направления — даром, что продвижение вперед с каждым шагом давалось ему все труднее и труднее. Сказывались ранения, большое количество потерянной крови, и мерзкая слабость во всем теле, отчего руки и ноги стали непослушными, чужими и размякшими, как бы заполненными вязким скрибовым желе. Точнее определить правильный путь он не мог — солнце успело исчезнуть, скрывшись то ли за тучами, то ли за какими-то невидимыми в сумраке скалами. Время незаметно остановилось и исчезло в этой пепельной круговерти; его посетило знакомое чувство — как будто он вечно пробирался сквозь бурю, словно так было всегда, сколько он себя помнил, от начала времен — и что его странствие во тьме, без всякой цели, будет продолжаться и продолжаться, до бесконечности. Что он один в целом мире — и что весь мир это клочок каменистой земли, над которым бушует пепельное ненастье, а он ходит и ходит по нему кругами. Голоса, звучавшие в ветре, стали слышны отчетливей и громче, казалось, что они выкрикивают какие-то слова и настойчиво зовут его куда-то — еще немного, еще напрячь слух, и можно будет их понять...

В какой-то миг Шепоту даже послышался невыразимо далекий, будто из другого мира, голос Эльмеры, прорвавшийся сквозь зловещий хор воющих призраков, старательно его заглушавший. Данмера обожгло, как раскаленным железом. В ее зове бились ледяная тоска и страх. Он надолго застыл на одном месте, обретя неподвижность статуи. Закрыв глаза, и забыв обо всем — в мучительном напряжении вслушиваясь в разноголосье бури, пытаясь уловить хоть обрывок того крика в безумной надежде, что он еще повторится. Точно он мог ухватиться за ее голос, долетевший к нему сквозь бесконечные расстояния и время, как за тонкую ненадежную нить, сулящую шанс на спасение — и уже ни за что не отпустить.

Ничего... Ничего.

Бывалые путешественники называли это "пепельной тоской". Столь неприятные ощущения невольно испытывал каждый, кто хоть раз попадал в бурю посреди пустошей. Легче, впрочем, от осознания этого никому не становилось. Тут главное — заставить себя не прислушиваться к вою ветра, и пробивающимся сквозь него голосам, чужим или знакомым — иначе недолго и в рассудке повредиться. По острову бродили легенды о "пепельных безумцах", которых иногда встречали караваны, пересекавшие пустоши. Якобы это были странники, заблудившиеся во время пепельных бурь, и сошедшие с ума. Как говорили, они были совершенно невменяемы.

В эти байки не поверишь, пока сам не угодишь в такую бурю. Тогда все может поменяться.

Шепот продолжал движение, невзирая на усталость, упорно бредя сквозь неунимающийся темный буран, механически переставляя отяжелевшие ноги, и до рези в глазах всматриваясь в клубящуюся перед ним пепельную мглу, выбирая дорогу среди бесконечных одинаковых скал и камней. Он не знал, сколько уже прошло времени с тех пор, как началась эта буря, не знал и того, как много он прошел. Ветер то бил его в лицо — и тогда приходилось пригибаться, закрываясь рукой — а то начинал толкать данмера в бок, словно норовя оторвать его от земли и зашвырнуть в непроглядную даль, скрытую тучами пепла. Голова его сейчас была совсем пустой, без единой мысли — там оставался один лишь неумолчный рев ветра. Разум темного эльфа впал в какое-то сонное оцепенение, из которого его не могли вывести ни ноющие раны, ни завывания бури, ни даже резкая боль, когда он внезапно по пояс провалился в узкую трещину в земле, и острый обломок камня распорол ему ногу повыше сапога, как раз в том месте, где ее не прикрывали костяные щитки доспехов. Прихрамывая, тяжело и хрипло дыша, Шепот медленно, но верно шел дальше, в самое сердце бури — похожий на парового центуриона, виденного им когда-то давно (может, в другой жизни?) в древних развалинах двемеров. Тот металлический воин застрял в каком-то тупике, упершись головой в стену — но с пугающим неживым упорством продолжал вышагивать на одном месте, с гулким звоном перебирая массивными ногами, покачиваясь, надсадно лязгая, и отдуваясь паром...

Данмер же шел, несмотря на то, что последние силы уже давно покинули его, и непонятно было, как он вообще еще держится на ногах.

Неизвестно, сколько бы он еще смог пройти, если бы на его пути вдруг не попалась какая-то неприметная фояда, маленькая и неширокая, с осыпающимися склонами. Сделав очередной шаг вдоль ее края, данмер вдруг почувствовал, как разом подались камни у него под ногами. Попятился было — но поздно. Целый пласт камней, щебенки, и засохшей твердой земли, не выдержав его веса, с шумом просел вниз, ссыпавшись по склону ущелья в густых клубах пыли и пепла, и увлекая Шепота за собой. Скатившись на дно фояды, темный эльф распластался на спине среди камней, глядя в мглистые глубины пепельных туч, стремительно проносящихся над ним. Рот был полон крови — то ли губы разбиты, то ли язык прокушен. Голова гудела и раскалывалась от боли. Зря он тогда бросил шлем, ой зря... Данмер напоминал сам себе старую изломанную куклу, равнодушно выброшенную на помойку и всеми забытую. Тело болело целиком, с головы до пят — никогда бы не подумал, что такое возможно! — а попытки пошевелиться причиняли новую боль. Неужели он что-то сломал?.. Ребра? Ногу? Не приведи Азура...

Он попробовал подняться с земли, превознемогая боль, но сил на это уже не было. Сколько же он прошел?.. Час, два? Или целый день... А может еще и ночь?..

Бесконечный пепел, несомый бурей, понемногу начал покрывать его тело, плотными кучками скапливаясь вдоль боков и ног.

Шепот с равнодушием следил за мельтешением серых и черных хлопьев. Он вдруг почувствовал, что страшно, просто смертельно устал. Подойди сейчас к нему, откуда ни возьмись, какой-нибудь зловеще ухмыляющийся легионер с обнаженным мечом — у данмера не хватило бы сил даже на то, чтобы плюнуть ему в лицо. Да что там легионер! Столетний дряхлый старик мог бы, наверное, покончить с ним одним ударом...

И он даже не заметил того момента, когда накатившее на него беспамятство погрузило весь мир в вечную тьму.

* * *

*

ажется, прошли столетия, прежде чем он смог наконец очень медленно, преодолевая неведомое сопротивление, всплыть из мутных глубин беспамятства — подобно ныряльщику, поднимающемуся с самого дна бескрайнего темного моря. Некоторое время он просто лежал, не шевелясь, с закрытыми глазами, и — слушал. Только слушал, ни единым движением или вдохом не выдавая того, что пришел в сознание. Но его чуткий слух улавливал совсем немного звуков, нарушавших мирную тишину вокруг: негромкое потрескивание огня где-то рядом с ним, чье-то размеренное дыхание, и еще какой-то непонятный тихий шорох и приглушенный шум. Что именно это было, с закрытыми глазами понять было невозможно. Но в этих звуках он не чувствовал никакой угрозы. Выждав еще немного, Шепот рискнул приподнять тяжелые слипшиеся веки.

Он лежал на чем-то мягком, а прямо над ним на некоторой высоте чуть заметно колыхалось и вздрагивало нечто серое и гладкое. Сначала он никак не мог понять, что же это такое, но затем память, очнувшаяся от забвения, выдала ответ — стена и потолок юрты. Он в юрте эшлендеров. Точно, ошибится было нельзя: в таких юртах, во всем похожих между собой, как одинаковые зерна риса, он за свою жизнь уже успел провести бесчисленные дни и ночи, в самых разных местах по всему Морровинду. Более-менее определившись со своим расположением, данмер осторожно скосил взгляд вправо.

Юрта, в которой он сейчас находился, оказалась не слишком большой — на четверых. Внутри было довольно светло благодаря небольшому костру, горевшему посередине в круглом каменном очаге; тонкий и почти прозрачный шлейф дыма вытягивался к потолку и исчезал в маленьком отверстии дымохода прямо над очагом. Напротив него у костра сидел данмер в нетчевых доспехах и неторопливо распутывал клубок каких-то ремней, вроде гуаровой упряжи. Отсветы пламени плясали на его темном лице, украшенном родовыми татуировками. Шепот узнал его. Это был Ихинбаэль.

Тот вдруг поднял глаза, будто почувствовав движение, и, увидев, что Шепот тоже смотрит на него, приветливо улыбнулся, как ни в чем ни бывало:

— Ага, вот ты и очнулся! Наконец-то. Ну, здравствуй, Шепот...

— Здравствуй и ты, — медленно ответил он, приглядываясь к своему собеседнику.

Ихинбаэль был эшлендером из племени Уршилаку. Вернее, он принадлежал к этому племени когда-то раньше, о чем говорили татуировки на его лице. Но вот уже долгое время он был всего лишь изгоем, одним из тех, что вынуждены жить в пустошах, вдали от своих бывших соплеменников.