| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Мама согласно закивала, но озабоченность на лице и тревога в глазах никуда не делись.
— Ма... — я приступил к самому главному, — теперь важно не снижать темп и не "опускать планку"... Новые песни уже написаны, с группой необходимо репетировать... И... и в Москву пора переезжать.
Мама молча рассматривала дверной косяк за моей спиной.
— Мам?..
— Все так ужасно... быстро... — она нервно сцепила пальцы рук, — А если ты не справишься? В какой момент ты так вырос? Я даже не поняла... — голос дрогнул и на глазах выступили слезы.
Через секунду я, стоя около мамы, прижимал её голову к своей груди, и осторожно гладил ладонью по ещё не поседевшим волосам.
И в этот момент НАКРЫЛО...
... — Бесполезно, — дежурный реаниматолог, делавший непрямой массаж сердца выпрямился, и поправил растрепавшиеся волосы, — мне жаль...
Он отошёл от маминой кровати, а я встал рядом и бездумно гладил поседевшие за время болезни волосы до тех пор, пока санитары не прикатили из морга громыхающую каталку.
...Дичайшим усилием воли я пытался сдержаться. Но это же мама... она сразу почувствовала неладное и подняла на меня глаза...
А к Романову я ездил вчера...
Встрече традиционно предшествовал звонок бессменного помощника Первого секретаря Ленинградского обкома:
— Как твои дела, Витя? Как успехи в школе? — мягкий баритон Виктора Михайловича излучал симпатию и расположение, но я был начеку — поблагодарил за заботу и отбрехался, что все хорошо... включая ("мать её"!) учебу.
— Вот и славно! — Жулебин обрадовался моим успехам в учебе так, как будто от этого зависел "мир во всем мире".
Из дальнейшего разговора выяснилось, что Григорий Васильевич вернулся из отпуска с Рижского взморья, и готов выкроить минутку для нашей встречи.
— Когда ты сможешь? — деликатно поинтересовался мой тезка.
И услышав явно ожидаемое "в любое время", сообщил, что машина прибудет за мной через двадцать минут...
...Под тяжёлым взглядом Романова, сушка застревала у меня в горле.
— Григорий Васильевич, — попытался оправдываться я, — всё равно Ленинград остаётся моим родным городом... и я всегда буду помнить, кто первым меня поддержал и помог... и даже жизнь, наверное, спас...
Помогло мало... если помогло вообще. Романов продолжал смотреть тяжелым, давящим взглядом. "Кто кого пересмотрит" с членом Политбюро я благоразумно устраивать не стал, и отвел взгляд в сторону.
В огромном кабинете Первого секретаря в Смольном, я был впервые. Стены обшиты полированными панелями, окна от потолка до пола, белоснежные шторы "всборку", многочисленные шкафы с книгами, и преломляющая свет неисчислимыми гранями своих подвесок гигантская хрустальная люстра под пятиметровым потолком.
Я снова посмотрел на хозяина кабинета.
— Тебе чего не хватало? — тон Романова однозначно записывал меня в "иуды".
"Э!.. Стопэ! Так не пойдет! Надо срочно менять расклад...".
— Да всё у меня прекрасно было! — горячо запротестовал я, — Когда Юрий Михайлович предложил переехать в Москву, и заявил, что при МВД организуют ансамбль "под меня" — я ведь сказал, что надо подумать, и сразу позвонил вам. А Виктор Михайлович сказал, что вы в отпуске... А там время поджимало... И ответа требовали...
Я "сник" под конец своей тирады, и закончил совсем упавшим голосом:
— Они студию звукозаписи для ансамбля купили... за границей... Сам Леонид Ильич разрешил...
Романов насторожился:
— Причем тут Леонид Ильич?
"Угу... Ну и кто сказал, что неинтересно играть, когда "знаешь прикуп"?! Вдвойне интересно! Потому что волнения меньше, и можешь насладиться процессом...".
Далее, "переживая и запинаясь", я вывалил Романову всю историю про "комсомольскую" песню, и про то, как ее услышал сам Брежнев.
Первый секретарь задумался... Правда, ненадолго:
— Вот видишь! Про комсомол ты песню написал — а про свой родной город? А?! — и он обличительно ткнул пальцем в моём направлении.
Я вскинул голову, и зачастил скороговоркой:
— Еще летом написал, Григорий Васильевич! Про блокаду... как раз к годовщине снятия... А недавно меня в комсомол приняли — и я тоже... к годовщине...
Я преданно "ел" Романова глазами. Тот потихоньку смягчался, и взгляд из презрительного превратился в просто сердитый. Все-таки упоминание личного участия Брежнева переломило его восприятие моего "предательства".
Фамилию Щелокова я специально ни разу не упомянул, поскольку тут у меня были далекоидущие планы. А Чурбанова не жалко — семейные связи с Леонидом Ильичом защитят его от кого угодно.
— Понятно... Ну показывай, что к блокаде насочинял... Магнитофон ведь для этого притащил... — буркнул Романов, отпивая уже остывший чай.
"Сонька" еле слышно зашуршала, и раздались первые гитарные аккорды:
В пальцы свои дышу —
Не обморозить бы.
Снова к тебе спешу,
Ладожским озером...
Песню мы записали в исполнении Завадского. Всё вроде бы просто было... Текст перед глазами, мелодия немудреная... А записывать пришлось в несколько заходов — голос от волнения срывался. Это мне Клаймич потом рассказал.
И Зацепин высказался — "А с виду и не скажешь, что парень ТАКОЕ мог написать..."
Ну, это мне, видимо, за костюм и стрижку...
Фары сквозь снег горят,
Светят в открытый рот.
(Голос Завадского стал уходить вверх, и в нем появился хрип.)
Ссохшийся Ленинград
Корочки хлебной ждет.
У Романова заходили желваки.
Вспомни-ка простор
Шумных площадей,
Там теперь не то —
Съели сизарей.
(Колин голос перешел почти к речитативу шепотом.)
Там теперь не смех,
Не столичный сброд —
По стене на снег
Падает народ —
Голод.
(Романов опустил голову.)
И то там, то тут
В саночках везут
Голых.
(Буквально вырвал из себя последнее слово Завадский.)
Не повернуть руля,
Что-то мне муторно...
Близко совсем земля,
Ну что ж ты, полуторка?..
Ты глаза закрой,
Не смотри, браток.
Из кабины кровь,
Да на колесо —
ала...
Их еще несет,
А вот сердце — все,
Встало...
Романов сломался. Не поднимая головы, он встал, повернулся ко мне спиной и отошел к окну.
У Зацепина я не присутствовал — учился (blя!), поэтому влиять на процесс не мог. Но у нас была плохонькая запись этой песни в исполнении Сергея из "Аэлиты", а вот ее писали под моим непосредственных "художественным руководством".
Надо отдать должное и Клаймичу, и тем более, Завадскому — они не стали ничего менять, а просто скопировали один в один, вплоть до последней интонации.
"Всё правильно... Нужно высокое чувство меры, чтобы ничего не улучшать, когда не надо..."
"Дорогу жизни" я впервые услышал в лихие годы "перестройки" на "Музыкальном ринге". Была тогда такая программа на ленинградском телевидении. И навсегда запомнил и эту песню, и те томительно долгие секунд пять тишины, которые стояли в студии, прежде чем раздались первые хлопки.
Больше публичного исполнение этой песни я не слышал никогда, но песню не забыл. И вот пришло её время — раньше, чем в прошлой реальности... Мдя...
...Оказывается, под большим портретом Ленина, меж деревянных панелей, была замаскирована дверь, ведущая в комнату отдыха. Романов по-прежнему молча ушёл туда, и судя по донесшимся звукам, сначала высморкался, а потом выпил!
Впрочем... и хотел бы сказать, что понимаю — но нет... Вряд ли можно понять, если не пережил все это сам. А он — пережил... и выжил. Воюя. Повезло.
...Теперь уже мама гладила меня по голове и прижимала к себе, и успокаивая, говорила, что все у нас получится, что она поможет, что я справлюсь...
Справился. Незаметно с силой пережал сам себе горло... И сдержался. Отбрехивался потом волнением и усталостью. Начал жаловаться на пустую трату времени в школе, когда столько неотложных дел.
Мамин взгляд сразу построжел — но поскольку у меня и четверок-то почти не было, то она лишь напомнила, что "и так постоянно пишет записки директору, чтобы меня отпускали".
В итоге пришли к тому, что как только решится вопрос с квартирой в Москве, то будем переезжать.
— Надо с дедом поговорить, — мама покачала головой, — ведь ему же не раз предлагали перевод в московский Главк — может, хоть сейчас согласится.
Но в голосе хорошо было слышно сомнение.
"Да, деда оставлять здесь одного нельзя. В крайнем случае, попрошу помощи у Чурбанова. С ним легче, чем со Щелоковым. И тем более, с Романовым...".
...Хотя грешно жаловаться. "Дорога жизни" практически примирила Романова с моим "ренегатским" переездом в Москву.
Когда Григорий Васильевич вернулся "из под Ленина", на лице у него особых эмоций не было.
— Хорошая песня... — спокойным голосом констатировал он, опять усаживаясь за стол, — А кто поет?
— Это наш солист... исполнил. А так — хотели узнать ваше мнение... кому петь...
— Ну не Сенчиной же... — криво усмехнулся всесильный хозяин города трех революций.
"Понятно... не отошел еще...".
Я позволил себе лишь намек на улыбку, и поспешил заверить:
— Для Людмилы Петровны я написал две другие песни, а эта, как мне кажется, очень органично прозвучала бы в исполнении Михаила Ножкина. — выдал я домашнюю заготовку.
— Ножкин... Ножкин... — наморщил лоб Романов.
— "Последний бой — он трудный самый..." — напел я.
— А... — сразу вспомнил тот, — ну, может быть...
Упоминание сразу о двух песнях для Сенчиной так же благотворно сказалось на настроении Первого секретаря.
После этого мою историю о "знакомстве" с банкиром-итальянцем и последующих событиях он выслушал хоть и молча, но с нескрываемым любопытством.
— А после этого, моего мнения никто особенно и не спрашивал — просто сказали, что нужно переезжать. — я виновато пожал плечами, и преданно уставился на Романова.
Григорий Васильевич поразмышлял, мысленно сделал какой-то вывод, и спросил:
— С чем у тебя там ещё кассеты? Ставь давай... послушаем... — потом снял трубку одного из многочисленных телефонов, — Зина, горячий чай пусть нам(!) принесут...
* * *
Была пятница двадцатое октября, когда меня вызвали в кабинет директора прямо с урока физики.
Директор, с каменным выражением лица, кивнула мне на телефонную трубку, лежащую на ее столе рядом с аппаратом:
— Возьми...
— ...Витя, сейчас к школе за тобой подъедет машина, и срочно в аэропорт. У тебя сегодня вечером запись на "Мелодии". Ты должен успеть в Пулково на рейс в тринадцать двадцать пять, твой билет будет у водителя. — уже хорошо знакомый мне помощник Чурбанова, подполковник Зуев, выдавал инструкции по телефону четко и быстро.
— Я все понял, Николай Константинович. Сейчас выхожу во двор и жду машину. — пытаюсь копировать манеру подполковника.
— В Шереметьево тебя встретят. Вопросы есть? Действуй.
Трубка разразилась короткими гудками.
— Анна Константиновна, можно я сегодня уйду с уроков? Меня в Москву вызвали...
— Да, мне уже сказали... — директриса пыталась сохранять невозмутимость, — Иди.
Черная "Волга" уже ждала в школьном дворе.
Дом. Звонок маме. Сумка через плечо. Завывающая сирена. Пулково.
"Волга" выезжает прямо на взлетное поле и подкатывает к трапу.
Удивленно-уважительный взгляд симпатичной стюардессы, и место в первом ряду.
Когда симпатяга в "аэрофлотовской" форме и кокетливо сдвинутой на бок пилотке принесла напитки, я схохмил анекдотом:
— "Стюардесса говорит:
— Так, всё, всё... Успокоились, успокоились — это всего лишь воздушная яма была... Что с тобой? Отпусти кресло, всё нормально! Вдохни поглубже... А ты поменяй штаны. Так бывает, но всё уже закончилось! Успокоились? Ну и молодцы... Теперь пойду успокаивать пассажиров!".
Мой сосед — солидного вида мужчина в сером костюме и тяжелых роговых очках — от смеха даже начал икать!
Отсмеявшись, стюардесса искоса бросает на меня заинтересованный взгляд.
"А ведь постарше Веры будет! Хорошо, что дома успел школьную форму на джинсовый костюм сменить..."
И я улыбаюсь ей в ответ.
* * *
Ну, даже не знаю... Чё-то "маститым коллегам" я совершенно не нравлюсь. Никому.
Из "Шереметьево" на очередной черной "Волге" с номерной серией "МКМ" (что в народе расшифровывалось как "Московская краснознаменная милиция"), меня сразу отвезли на "Мелодию".
Если быть точнее, то не на наш "советский звукозаписывающий гигант", а в... церковь. Самую настоящую, но точно не православную. Здание было сложено из старинного красного кирпича, у него были большие и очень красивые витражные окна, и дополнялось всё это великолепие высокой колокольней с четырьмя островерхими башенками.
Вывеска на проходной информировала, что мы входим в здание "Всесоюзной студии грамзаписи Всесоюзной фирмы "Мелодия" — о как! Не более, но и не менее. Два раза "Всесоюзной"! ФИРМЫ!.. Мдя...
Бдительная тетя на проходной проверила служебное удостоверение сопровождавшего меня водителя "Волги", куда-то позвонила, и через пару минут за мной "прискакал" лохматый парень в растянутом свитере и мятых брюках. Он окинул меня любопытным взглядом и протянул руку:
— Владимир! А ты, значит, Виктор?
Я кивнул, изобразив приветливость, и пожал слабую кисть.
Мой молчаливый водитель коротко сообщил:
— Буду ждать.
Чем вызвал очередной заинтересованный взгляд "встречающего Владимира".
"Ух ты! У меня что, теперь персональный "ментовоз"?!"...
...Пока шли по длинному коридору и поднимались на второй этаж ("— Малая студия у нас там, а в "большой" на первом пишутся хоры и оркестры"), я был проинформирован, что студия грамзаписи расположена в бывшей англиканской церкви.
— Хорошее место здесь... Располагает к творческому процессу. — многозначительно закатив глаза, подытожил лохматый "философ".
Ну вот когда зашли в "Малую студию", тогда "маститые коллеги" и обнаружились — небольшая группа мужчин и женщин столпилась вокруг Кобзона(!) и Лещенко(!), слышались смех и веселые восклицания.
Нет, я конечно говорил, что петь должны именно Кобзон и Лещенко ("как в оригинале"), но... все равно, слегка... ну, не по себе на мгновение стало!
Молодые... Хм... Относительно молодые "мэтры"... Знаковые в моей первой жизни фигуры. Стройные, почти без морщин...
(Оба, для представления, 1978 год: http://youtu.be/TZqw8R3y3Sk , http://youtu.be/yGGe3kX3Mb4 )
"Господи! Никогда, наверное, до конца не привыкну, что всё происходящее со мной — происходит НА САМОМ ДЕЛЕ...".
Впрочем, умиление прошло быстро. Встретили меня сухо, если не сказать неприязненно. Причем ощущалось такое отношение ото всех — и от обоих певцов, и от сотрудников студии.
Мужчина восточной внешности в костюме, но без галстука, взял руководство процессом в свои руки. Он отделился от замолкшей при моем появлении группы, и энергичной походкой направился ко мне:
— Здравствуй! Я звукорежиссер, буду сегодня тебя "писать"... Меня зовут Рафик Нишанович.
— Здравствуйте... Виктор...
— Товарищи! Познакомьтесь... Это Виктор — наш юный автор музыки и слов... А сейчас он станет ещё и исполнителем!
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
