Игра сэра Валентайна

Юный Блюм последовал совету сэра Максимилиана и из жилья почтенного ан-Бонаси, агента старого и проверенного не одним поколением аазурских резидентов, вышел уже не курун хорошего рода, а скромный писец в простом поношенном серо-голубоватом армячинном азяме поверх заношенной и застиранной дишдаши (некогда, вероятно, белой, а теперь — насыщенного грязного цвета), а также небольшом аракчине, лихо сдвинутым на затылок. За спиной молодого помощника кади висела внушительная торба, а на видавшем виды и множество владельцев поясе, рядом с чернильницей и тростниковыми перьями, болтался тощий кошель, неспособный привлечь внимание даже самого захудалого воришки. О былой ипостаси сына посла напоминали только относительно новые, но уже изрядно запыленные чарыки.

В соответствии с приказом барона ре Котль, новоявленный писец отправился в чайхану на площади Благовеликолепия, удобно расположившуюся прямо напротив ворот Топкапы. Место для наблюдения за дворцом, и впрямь, идеальное — вот только сэр Лестер совершенно не представлял, что именно он должен наблюдать и о чем докладывать. Впрочем, с присущей юности самоуверенностью, баронет решил, что уж худо-бедно разберется в том, важное происходит событие перед въездом в резиденцию султана, или не особо.

Нельзя сказать, что в заведении, носящем не претендующее на оригинальность название "Полуночная услада", полунищему писцу в поношенной одежде сильно обрадовались. Чайхана, как это ни удивительно, относилась к разряду ночных элитарных заведений, именно с заката и до рассвета, когда спадала дневная жара, в высшем обществе Аксара было принято собираться в "Усладе", дабы за чашкой крепкого чая или кофе провести ночь в высокоумной беседе. Был в чайхане и павильон для любителей вкусить опиумный дым, на каждом столике стоял кальян, даже тамаше-хане хозяин в своем заведении завел, выписав труппу артистов из Айко. Вино желающим тут тоже подавали, однако желающих-то как раз почитай что не находилось. Не принято было пить крепкие напитки в "Полуночной усладе", не для того здесь встречались.

Едва баронет ре Лееб выслушал, во исполнение инструкции благородного Виризга, на редкость нудную и бессмысленную, как ему показалось, историю о том, как не сумевшая добыть высокорастущий виноград лиса начала рассказывать всем о том, что виноград-то и плох, и неспел, и расплатившись меченной монеткой сел за столик, как с выражением лица "А не перепутал ли ты заведение, парень?" перед ним появился усталый, уже собиравшийся уходить спать хозяин.

— Чего изволит почтенный гость? — хмуро произнес он. — Время полночных бесед миновало и мало кто заходит в чайхану днем, тем паче, что цены в моем заведении высоки. Вряд ли достоуважаемый гость сможет насладиться беседами сегодня.

— О, многоуважаемый, — сэр Лестер изобразил самую что ни наесть дружелюбную улыбку, — именно потому я и пришел в "Полуночную усладу", славную достомудрыми беседами и чинным весельем при свете луны, и известную своей тишиной и покоем, едва витязь в золотых доспехах первой своей стрелой обращает в бегство серебряного везира со всем его войском. Дело в том, что я служу писцом при великоумном кади Селиме а Дави, и господин мой поручил к сегодняшнему закату разобрать для него многотрудное дело, — аазурец кивнул в сторону многочисленных листов папируса скрученных в рулон, которые успел выложить на стол перед собой, — о том, как две женщины, рожавшие в один день, делят младенца меж собой. Одна говорит, что вторая заспала своего младенца, и подменила его, похитив ее сына, вторая же отвечает, что ничего подобного не бывало, и истица сама своего ребенка заспала, и нынче хочет отнять у нее родное дитя. Кади непременно должно рассмотреть дело завтра с утра, а в деле сем сам Губернез, камнями побитый, ногу сломит. И вот решил я, о почтеннейший, мудрейший и достойнейший из чайханщиков, что места лучше и спокойнее, чем "Полуночная услада" мне для подготовки дела к докладу Селим-бею не найти, ибо в доме моем душно, пыльно и шум с улицы не даст сосредоточиться мыслями, а здесь я в любой миг могу обратиться за советом к мудрости знатока притч и легенд, а тело мое возрадуется чаям и настойкам, что истинно бесподобно готовят в твоем заведении. О деньгах же ты не беспокойся, ибо господин мой платит хорошо, но не должно писцу выглядеть богато, иначе, чем на празднестве, ибо если каждый простолюдин начнет рядиться в парчу и шелка, да украшать себя лалами и смарагдами, истинно рухнет мироздание, ибо как тогда отличить знатного и благородного от подлого звания человека?

С этими словами начинающий разведчик извлек из-за пазухи увесистый кошель.

— Воистину, прав ты, добрый писец мудрого кади. — склонил голову хозяин. — Что ж, желаю тебе успехов в многотрудном сем деле, ибо сказано было, что даже Тарк не сладит с бабой гневной, а тут их аж две. Трудна, ой трудна служба у мудрых кади. Что ж, сам я всю ночь пробыл на ногах и потому отправляюсь спать, но днем за чайханой приглядывает двоюродный мой брат, Виртар. Все, что ни пожелает душа твоя, о всем обращайся к нему.

Едва хозяин покинул мысленно поздравляющего себя с прохождением первого испытания сэра Лестера, как солнце поднялось над городскими стенами и заблистало на куполах дворца, полностью оправдывая название столицы султаната, а на площади Благовеликолепия послышался громкий цокот копыт и скрип множества колес. Несколько минут спустя изумленный аазурец и немногочисленные (уже или еще) бодрствующие аксарцы могли наблюдать множество крытых повозок, втягивающихся в ворота Топкапы, а дворцовая стража, состоящая из евнухов, не только не препятствовала въезду в султанскую резиденцию убогих, оскорбляющих вельмож одним своим видом, тяжелогруженых повозок, но наоборот, поторапливала возниц, нервно оглядываясь по сторонам.

"Провиант", дружно решили жители города.

"Сами вы, провиант", догадываясь о мыслях обывателей, думали пехлеваны из отряда "Синих львов", поглядывая сквозь щели в повозках.

Сэр Лестер ничего не думал — он аккуратно описывал количество повозок, предполагаемый вес их содержимого, время прибытия и гарцующего рядом с караваном Туран-пашу тай Угруна в полном доспехе, оставив прерогативу размышлять и делать выводы для командования. Через пару минут после того, как ворота дворца закрылись за последней повозкой, первый доклад отправился к сэру Валентайну. Как в огромном стотысячном городе его будут разыскивать связные, благородного Блюма совершенно не интересовало. Раз сказано, что найдут — значит так и будет.

Начало дня выдалось многообещающим, чему сэр Лестер в душе искренне порадовался, однако дальше потянулись томительные часы ожидания, когда возле дворца ровным счетом ничего интересного не происходило. Входили и выходили чиновники, менялись евнухи на постах, сновали по двору слуги — Топкапы, казалось, жил своей обычной жизнью, и лишь сдвоенные караулы дворцовой стражи недвусмысленно намекали, что не все ладно в имладонском султанате.

Около полудня молодой разведчик, к тому времени готовый лопнуть от чая и сладостей, стал свидетелем весьма забавной сценки. Паланкины двух везиров, Хасана тер Хусаина и Рустама тер Сипуша, едва не столкнулись перед воротами султанской резиденции. Носильщики привыкшие к тому, что их грузу уступают дорогу все и вся, встали столбами, тупо пялясь друг на друга и не делая попыток разминуться, твердо уверенные в том, что первым во дворец должен въехать именно их хозяин. Ожидание затянулось почти на минуту.

— Не будет ли любезен многоуважаемый Рустам-махди повелеть своим слугам сделать два шага назад? — первым истекло терпение везира, курирующего в диване таможенные вопросы, заставив этого маленького смешного толстячка высунуться из своего паланкина едва не по пояс.

— Но что мешает моему достойному собеседнику самому отдать такой же приказ? — длинная нескладная фигура столичного архипрелата вылезла из-за занавесок примерно на столько же. Лица обоих везиров изображали крайнюю степень приязни и любезности.

— Вах! — всплеснул руками тер Хусаин. — Слуги достопочтенного вряд ли послушают мой приказ.

Обоих собеседников было отлично слышно даже в чайхане — акустика площади Благовеликолепия рассчитывалась именно на то, чтобы никто из пришедших на площадь не пропустил и слова из уст глашатая, объявляющего у дворцовых ворот султанскую волю.

— О, Тарк! — удивился тер Сипуш. — Разве я говорил великолепнейшему Хасан-аге отдавать приказы моим слугам? Не пристало везиру султана опускаться до уровня надсмотрщика, даже и у верховного жреца Аксара! Отдайте распоряжение своим носильщикам, досточтимый, и мы спокойно въедем во дворец.

— Осмелюсь заметить, праведнейший Рустам-ага, что я первый подъехал к воротам Топкапы.

— Осмелюсь заметить, что это незаметно. — парировал клирик. — Мои носильщики стоят ничуть не дальше от середины ворот, и, даже, на полступни ближе, прекраснейший Хасан-ага.

— Это только от того, сладчайший Рустам-махди, что у ваших носильщиков огромные безобразные ступни. — не отступал везир. — К тому же мои люди обуты в ичиги, а люди Рустам-аги — в чарыки, потому благочиннейшему махди и мстится, что его люди прошли дальше.

— Когда мне мстится, мудрейший Хасан-ага, я возношу молитву Тарку, и морок отступает. — с лиц обоих спорщиков не сходило выражение неземного блаженства от встречи и возможности лицезреть друг-друга. — Носки сапог моих носильщиков расположены ближе к центру ворот, а вот щедрейший тер Хусаин напрасно сэкономил на обуви своих слуг.

— Бац! — донеслось до сэра Лестера из-за соседнего столика, где неторопливо потягивал вино молодой имладонец в хорошем, но сильно потертом лиловом халате и того же окраса чалме, намотанной поверх травяного цвета фески с черной кисточкой. — Два удара за один раз, и каких!

Парень, на лице которого отчетливо виднелись следы неумеренных ночных возлияний, повернулся к Блюму и, дружески улыбаясь подмигнул. Когда он появился в чайхане, аазурец вспомнить решительно не мог.

"Кто бы это мог быть? — подумал баронет, — Судя по одежде и сабле, небогатый бай или бек, но может оказаться и промотавшийся хан. А вполне может быть и солдатом удачи, или бродягой без роду-племени".

— Зато скромнейший тер Сипуш не скупится, тратясь и на слуг, и на поденщиков. — парировал везир.

— Бац! — хохотнул странный сосед Лестера. — Хасан-ага наносит ответный удар!

— Видимо, — сладким голосом продолжил тер Хусаин, — мой высокоправедный собеседник знает хорошего башмачника.

— А-а-а-а-а!!! — сосед по чайхане начал в восторге колотить кулаком по столу. — Так ему, святоше липовому! Молодец везир, еще давай!!!

Немногочисленные дневные посетители чайханы, также ловившие каждое слово в беседе, начали недовольно коситься в сторону молодого человека, однако недовольства вслух не высказывали. Да и сидел тот таким образом, что всем, кроме сэра Лестера, была видна одна только его спина, так что на взгляды парень не реагировал.

— Пред ликом Тарка молитвы презренного башмачника имеют столько же силы, сколь и молитвы знатных и богатых. — довольно прохладным тоном ответил жрец. — Ибо сказано было, что услышан будет каждый, если обратится к Создателю Вселенной и всего сущего в сердце своем, будь он шейх, хан, купец, башмачник или безродный скиталец, не помнящий родства.

— Не мне, убогому разумом, рассуждать о промысле Тарка. — коротышка возвел очи горе. — Ибо как понять скудным моим умишком, что даже любодеяние порой угоднее Ему, чем истинная праведная воздержанность, и Лот Горамейский более свят, чем праведный Онас Нисский?

На какой-то миг Рустам тер Сипуш замер, словно громом пораженный, а затем склонил голову.

— Истинно сказано было, — негромко произнес он, — что и в святилище порой искушает Губернез, и что даже в праздной толпе можно услышать глас пророческий. Не должно священнослужителю поддаваться гордыне, и всегда необходимо помнить о смирении. Два шага назад, пропустите паланкин умудреннейшего Хасан-аги.

— Ого, — выдохнул шумный посетитель едва слышно, и сделал большой глоток из кубка, — а везир-то нажил себе смертельного врага. Не думал, что у него хватит наглости наговорить такого тер Сипушу.

— Э... не просветит ли меня мудрейший о смысле их беседы и причине его восторгов? — обратился сэр Лестер к незнакомцу. — По чести сказать, я понял, что речь их была полна обидных намеков, но смысла их не уразумел.

— Просветит. — "мудрейший" икнул и приглашающее махнул рукой. — Садись ко мне, чернильная душа.

Ре Лееб пересел за столик парня, прихватив пиалу с чаем, однако же ее содержимое моментально отправилось на брусчатку площади, после чего говорливый посетитель наполнил ее вином из глиняного кувшина.

— Хуже нет, чем пить одному. — прокомментировал он свои действия.

— Высокочтимый, я не...

— Помолчи. — парень сморщился. — Вижу же, что тебя от этих писулек в сон клонит. Постоянно от них отрываешься и с тоскливым видом пялишься на площадь. Тебя как звать-то?

— Авель ан-Зай, высокочтимый господин. Я один из писцов кади Селима а Дави.

— Селим-баба Справедливый, Селим-бей Неподкупный, Праведный а Дави, Грозный Судия... Всех прозвищ и не перечесть. — кивнул собеседник благородного Блюма, подвигая к нему пиалу с вином. — Известный и уважаемый в Аксаре человек. А меня зовут Джимшал из Феска. Давай-ка, за знакомство до дна.

"Итак, бродяга", сделал для себя вывод сын посла, припадая к пиале и делая вид, что пьет вино исключительно из необходимости и по принуждению.

Впрочем, в Имладоне слово "бродяга" не имело того негативно-пренебрежительного оттенка, какой оно носило в королевствах севера. Да и как иначе могло быть в стране, где едва ли не треть населения составляют кочевники-скотоводы? Бродягой в султанате называли не нищих-попрошаек, слоняющихся по дорогам от города к городу и живущими на подаяния, не странствующих сказителей, певцов или факиров, не бродячих проповедников, а людей, которым по какой-то, обычно одним им известной причине, стало тесно в родном городе, людей покинувших свои жилища и семьи в поисках незнамо чего, отказавшихся от родового имени, заменив его местом рождения, и отправившихся в путь. Большинство из них были воинами, солдатами удачи, телохранителями, охранниками караванов... Короче говоря, народом, знающим как и за что держать оружие, но при этом случаи, когда такой бродяга становился разбойником, были крайне редки. Скорее это были блуждающие по свету романтики. А, согласитесь, трудно представить романтика, промышляющего с кистенем на большой дороге.

Вино оказалось слабеньким, легким, сладким — одним словом, идеально подходящим для лечения похмелья, которым Джимшал из Феска, судя по всему, не страдал, а наслаждался.

— Досточтимый Джимшал, я тысячу раз прошу простить мою настойчивость, но не осветит ли светоч твоей мудрости...

— Сказал же, осветит. — вздохнул бродяга. — Ну что за мерзкий город? Только найдешь собутыльника, как от тебя требуют исполнения обещаний и уплаты долгов. Что именно ты не понял в беседе везиров, уважаемый?