Багровая заря

— Всё это — тоже noblesse oblige?

Она улыбнулась.

— Да, моё положение обязывает меня ко многому. Кроме того, я на­хожусь под пристальным вниманием многих — не скажу, что всех в мире, но весьма многих. Поэтому я уже не всегда могу использовать мои кры­лья, как рядовые авроровцы. Приходится быть осторожной, ведь я на виду.

Я спросила:

— А что будет, если кто-то из членов "Авроры" — я имею в виду нас, хищников — нарушит устав?

— Смотря как нарушит, — ответила Юля. — Санкции могут быть разными, в зависимости от степени серьёзности нарушения. Самая край­няя — изгнание из рядов "Авроры". Если такой изгнанный попадает в лапы к Ордену — я ему не завидую... Кэльдбеорг — самое меньшее, на что он мо­жет при этом рассчитывать.

6.8. Гуманность

В кабинке лифта мы с Юлей спускались на подвальный этаж высо­кого офисного здания.

— Сейчас ты сама увидишь, как у нас всё поставлено.

На подвальном этаже был офис "Авроры" — один из многих. Офис как офис: светло, гладко, чисто и стильно. Строго, просто, но добротно.

— Ну вот, — сказала Юля, обводя взглядом помещение. — Примерно такие офисы у нас повсюду.

"Рисепшен": девушка в деловом костюме. Хищник чует другого хищника издалека, и меня не обманули ни румяна на её лице, ни подкра­шенные губы. До сих пор я никогда не видела хищников, занятых на рабо­те в офисе, и эта представительница нового поколения хищников, совсем не такая мрачная и нисколько не страшноватая, как некоторые члены Ор­дена, приятно меня удивила. Юля предъявила девушке своё удостоверение президента "Авроры", и девушка подобострастно привстала из-за своей стойки и прочистила горло, но у неё всё равно получилось глуховато:

— Госпожа президент... Добро пожаловать.

Она перевела взгляд на меня. Одета я была прилично, но мой измо­ждённый вид и щетинистый череп вызывали некоторые сомнения. Юля сказала:

— Аврора в удостоверениях не нуждается.

Девушка на "рисепшене" смогла только сглотнуть и произвести своим телом комбинированное движение — кивок-поклон-реверанс.

— Мы в хранилище, — сказала Юля.

Хранилище — просторное, но довольно сумрачное и по человече­ским меркам весьма прохладное помещение — чем-то напоминало морг. Прежде чем мы туда вошли, нам выдали белую спецодежду, бахилы, ша­почки и маски. В нём было около пятидесяти больших резервуаров на­подобие ванн, наполненных жидкостью, в которой, облачённые в водоне­проницаемые костюмы, лежали люди. В жидкость они были погружены по подбородок, а воздушные пузыри на костюмах поддерживали их на плаву. От костюмов отходили тонкие трубки, по которым из тел вытекала кровь. Возле каждой ванны стояла капельница, из которой по трубке, подсоединенной к рукаву костюма, поступал прозрачный раствор. Глаза всех людей в ваннах были закрыты, а волосы коротко острижены — и у мужчин, и у женщин.

— Впечатляет, — сказала я. — Но чтобы содержать их, нужны деньги.

— Само собой, — улыбнулась Юля под своей маской. — Оборудова­ние, костюмы, препараты — всё это стоит денег, но для того "Аврора" и вступила в деловой мир людей, чтобы их зарабатывать. Но во сколько бы всё это ни обходилось, для всех членов "Авроры", питающихся кровью, она по-прежнему бесплатна. Разумеется, чтобы получать её, они должны работать, и каждый член "Авроры" выполняет какие-либо обязанности. "Аврора" ещё не полностью перешла на донорскую кровь, но года через три переход завершится. И нам вообще больше не придётся убивать.

Если хищники были способны на гуманность, то это было её наи­высшее проявление.

6.9. Продукт

— Не желаешь ли оценить качество продукта? — предложила Юля.

В соседнем помещении мы сняли спецодежду и маски и уселись в удобные мягкие кресла. Комната эта была по стилю своего оформления похожа на офис, в который мы вошли; здесь стояли красные кресла и маленькие не­высокие стеклянные столики, аквариум с красочным рыбами и большой телевизор. На стене висела таблица, озаглавленная: "Нормы потребления продукта".

— Продукта?

Юля улыбнулась.

— Да, так здесь принято называть кровь.

Таблица гласила следующее:

Рядовые члены "Авроры" — 1500 г/сутки

Чистильщики — 1800 г/сутки

Бойцы — 2000 г/сутки

Специальная категория — без ограничений

Я спросила:

— У "Авроры" есть бойцы?

— Разумеется, — ответила Юля. — Как говорится, хочешь мира — го­товься к войне. Бойцы у нас есть, и было бы беспечностью с нашей сторо­ны, имея под боком Орден, их не завести.

— А если кто-то, уже употребив свою норму, захочет получить ещё? — спросила я.

— Ну, это исключено, — сказала Юля. — Если хищник сыт, по нему это видно. И если голоден — тоже.

— А что это за специальная категория?

— Высшее руководство "Авроры". Ну, и сама Аврора, конечно.

Вошла девушка в белой одежде и перчатках и внимательно вз­глянула на нас. Улыбнувшись, спросила:

— Спецкатегория?

— Ага, — ответила Юля весело. — Мне полторы тысячи грамм, пожа­луйста.

Девушка перевела приветливый взгляд на меня.

— Вам?

— Ограничусь тысячей, — сказала я.

Девушка принесла и положила перед нами на столик прозрачные мягкие пакеты с носиками, которые были закручены пробками. Юля взяла свой, открутила пробку и принялась высасывать содержимое. Я взяла в руки второй пакет. Сквозь прозрачный хирургический пластик чувствова­лось живое тепло, как будто я держала в руках некое непонятное существо без рук, без ног и без головы, состоявшее из одного живота, в ко­тором булькала кровь.

— Свежая?

Юля, не отрываясь от своего пакета, кивнула. Я рискнула открутить пробку и сделать небольшой глоток.

— Ну, как? — спросила Юля.

— Немного непривычно.

6.10. Вы меня, наверно, не помните

Пятьдесят пар глаз изучали меня. Они рассматривали мой элегант­ный чёрный костюм, подаренный мне Юлей, который не очень хорошо со­четался с моей щетинистой головой, но никто не смел сказать мне, что меня уродует моя причёска. Все знали, что я недавно освободилась из ор­денской тюрьмы, в которой я — цитирую фразу из моей биографии — "под­вергалась изощрённым пыткам и переносила страдания, которые не всяко­му под силу перенести".

Меня попросили рассказать, и я рассказывала. Пятьдесят пар ушей слушали мой рассказ о том, что это за место — тюрьма Кэльдбеорг, и како­во мне там было сидеть. Почему-то всех это интересовало больше всего. Слушали внимательно, ловя каждое слово. Содрогались. Хмурились. Осторожно спрашивали. У кого-то был приоткрыт рот. Я ничего не преуве­личивала, рассказывала всё, как было, и в глазах Каспара, сидевшего в первом ряду, я читала подтверждение каждого моего слова. Он сопрово­ждал меня на все встречи. На некоторых присутствовала и Юля, но сего­дня её не было.

Было много молодых — новообращённых. Они волновались, когда я задерживала на ком-то из них свой взгляд. Волнение, смущение, а иногда и благоговейный трепет — вот что я видела на их лицах. Я не знала их, виде­ла их в первый раз, но они все знали, кто я такая.

Сегодня с самого утра я чувствовала себя не очень хорошо, но ниче­го не сказала ни Каспару, ни доку. Преодолевая слабость, я стояла за не­большой кафедрой. Почему-то никому не пришло в голову поставить стул, а я бы от него не отказалась. Но просить принести его я не стала. Чтобы никому не показать, что мне трудно стоять, я старалась опираться на кафедру лишь слегка, хотя у меня было большое желание просто по­виснуть на ней. Это была моя единственная опора.

— Заключённые умирают там? — спросили меня.

— Впадают в анабиоз от плохих условий и плохого питания, — отве­тила я. — Их не возвращают к жизни, а просто избавляются от них. Да, это своего рода смерть.

Я чувствовала себя не совсем здоровой и испытала бы огромную признательность к тому, кто предложил бы мне присесть. Но никто не предлагал. Поднялась одна рука.

— Да, слушаю вас.

Встала молодая хищница. Ничего особенного: волосы русые, зачё­саны назад, тёмный свитер. Она очень сильно волновалась.

— Аврора... Вы меня, наверно, не помните... Конечно, вы меня не помните, потому что это было давно. Но я это запомнила на всю жизнь...

— Мы знакомы? — спросила я.

На неё стали оборачиваться. Она залепетала прерывающимся от волнения голосом:

— Мы встречались всего один раз, вы не можете помнить, прошло много времени... Я... Мне выпала честь быть спасённой вами. Вы меня спасли от мужчины... Который меня душил в парке... Я Катя... Я вас ещё хотела напоить чаем, но вы отказались... Сказали, что не пьёте его... Я то­гда не знала, почему. Теперь знаю... Теперь я сама его уже не пью. Я Катя... Вы... Вы не помните?

Я смутно вспомнила её лицо, но даже не оно мне чётче вспо­мнилось, а спина мужчины, который её душил, и хруст его шеи. Да, кажет­ся, она предлагала чай.

— Вы... Вы тогда мне говорили, чтобы я не ходила одна поздно вече­ром... Потому что... потому что...

— Катя, не волнуйтесь. Я помню этот случай. И я помню вас. Давно вы в Обществе?

— С самого начала. Вы правда меня помните?

— Да, помню. Приятно встретить вас снова.

— А можно... Можно мне... пожалуйста... подойти к вам?

— Прошу вас.

Она шла, провожаемая любопытными взглядами. Кто-то смотрел даже с завистью. От волнения она не смотрела себе под ноги и, поднима­ясь на кафедру, запнулась.

— Осторожно, Катя!

Я подхватила её под руку, иначе она упала бы. От соприкосновения со мной она вся затрепетала. Казалось, она вот-вот упадёт в обморок от охвативших её чувств.

— А можно... Можно мне вас... — залепетала она.

Её руки дрожали, приподнятые, готовые меня обнять. Я позволила ей это сделать. И как раз вовремя: у меня закружилась голова и зазвенело в ушах. Я повисла на ней, и она от неожиданности пошатнулась.

— Катя, — прошептала я. — Я буду вам очень признательна, если вы поможете мне сойти с кафедры и куда-нибудь присесть...

— Что с вами?

— Вы не пугайтесь, Катенька... Просто немного закружилась голова. Мне бы присесть...

Её осенило. Глядя на меня сияющими глазами, она сказала:

— Вы тогда меня несли на руках... А теперь позвольте мне вас...

Признаться, я опасалась, что у неё не достанет сил, но она подняла меня легко. Днём она работала библиотекарем, а ночью — чистильщиком. В упоении прижимая меня к себе, как самую драгоценную на свете ношу, она шагнула, опять не глядя себе под ноги. Её нога ступила в пустоту: она не заметила края возвышения. Все повскакивали со своих мест, и я упала не на пол, а на два десятка вытянутых рук. Бедную Катю никто даже не подумал подхватить. За окружившими меня слушателями я не видела, куда и как она упала, но услышала звук падения.

— Катя! — звала я. — Помогите ей, она же расшиблась!

Моего призыва никто не послушал. Десяток счастливчиков, кото­рым довелось подхватить меня, плотно меня обступили. Мне показалось, что им хотелось каждому оторвать себе от меня кусочек, и я в ужасе позва­ла:

— Каспар!

Каспар тут же вклинился и разорвал окружившее меня кольцо.

— Пропустите! Расступитесь! — рявкнул он. — Аврора, тебе плохо?

— Забери меня отсюда... — простонала я, падая на его руки.

Он сгрёб меня в охапку и вынес из аудитории. На лестнице мы чуть не столкнулись с Юлей: она поднималась по ступенькам в сопровождении дока Гермионы, Цезаря и Оскара.

— Что случилось? — встревоженно воскликнула она. — Что с ней? Ав­рора!

Она выхватила меня у Каспара и понесла вниз, а Цезарь, Каспар, Оскар и док сдерживали толпу, которая бросилась за мной вдогонку. Це­зарь, как Геркулес, заслонил собой всю ширину лестницы и стоял намерт­во, выдерживая натиск пятидесяти тел, а Каспар и Оскар ему изо всех сил помогали. Док Гермиона, побыв с ними секунду, бросилась следом за нами. Мои же мысли были об упавшей с кафедры Кате.

— Юля... Там Катя упала, — бормотала я сквозь звон в ушах. — Она ушиблась... Я хочу узнать... Они меня поймали, а её — нет...

— Что? О чём ты говоришь, Аврора? — не понимала Юля, неся меня вниз по лестнице.

— Катя... — звала я.

Через пять минут я лежала в большом мягком кресле в чьём-то ка­бинете. Возле меня хлопотала док Гермиона, Юля сидела рядом, с трево­гой глядя на меня. Дверь кабинета открылась, и вошёл Каспар, а следом за ним робко прошла Катя. Увидев и узнав ещё и президента "Авроры", она окончательно остолбенела. Каспар спросил меня:

— Это её ты звала?

Я кивнула. Каспар слегка подтолкнул Катю вперёд:

— Проходи, не бойся.

Она робко подошла к моему креслу, прихрамывая, и спросила еле слышно:

— Вы меня звали, Аврора?

Я, приподняв голову с подушки, сказала:

— Кто-нибудь, усадите же её...

Каспар подвинул Кате стул.

— Садись.

Но она не стала садиться на стул, а опустилась на колени передо мной. Низко опустив голову и закрыв глаза, она забормотала:

— Простите меня, пожалуйста... Простите... Я такая неловкая...

— Катя, ну что вы, успокойтесь, — сказала я. — Вы сильно ушиблись? Я вижу, вы хромаете.

— Ерунда... Пустяки... — бормотала она. — Простите меня...

— Док, — попросила я, — пожалуйста, осмотрите её. Что у неё с но­гой?

— Присядьте на стул, дорогуша, — сказала док Гермиона Кате.

Осмотр показал, что у Кати был ушиб колена и локтя, а также растя­жение связок.

— Ничего страшного, — сказала док Гермиона. — Тугая давящая по­вязка и холод — вот и всё лечение. Она же хищница, поэтому не стоит так беспокоиться. Уже сегодня всё пройдёт.

— Если можно, пусть повязка ей будет сделана, — попросила я.

Мои просьбы выполнялись беспрекословно. Принесли бинт, и док сама перебинтовала Кате ногу. Катя сидела, окружённая заботой, и не ве­рила, что с ней это происходит наяву. Она продолжала бормотать извине­ния, но я перебила её:

— Катя, ну хватит уже просить прощения. Единственная пострадав­шая здесь вы, а со мной всё в порядке.

Док хотела что-то возразить, но под взглядом Юли промолчала. Я попросила Каспара проводить Катю. Задержавшись у двери, она попроси­ла что-нибудь на память. У меня ничего не было, чтобы подарить. Но, подумав, я подарила ей пёрышко из своего крыла.

6.11. Встреча

Из-за плотного графика встреч с членами "Авроры" у меня совсем не было времени навестить Карину, хотя я часто думала о ней и уже давно хотела её увидеть хотя бы одним глазком. Кажется, ей сейчас было уже де­сять лет, и она по-прежнему не знала, что у неё есть сестра. Хотя, может быть, ей лучше было не знать о такой сестре.

И всё-таки я отправилась в свои родные места.

Я приземлилась на крышу дома, стоявшего по соседству с моим и со щемящей тоской в сердце устремила взгляд на знакомые окна. Вот мой старый клён. А вот моё окно. Оно открыто и завешено тюлем. Уютный свет настольной лампы. Я села на ветку клёна — на ту самую, на которой я впервые увидела Эйне. Сквозь тюль было плохо видно, но мне и не нужно было видеть, чтобы понять, что я хочу туда проникнуть. Мои ноздри уло­вили запах, пленительнее которого мне ничего не доводилось испытывать. Всё моё нутро сладко сжалось от этого аромата, и весь мир перестал суще­ствовать для меня в этот миг. Безотчетно повинуясь охватившему меня же­ланию, я нарушила неприкосновенность жилища.