— Я верну, — хмыкнул он.
— А разрешения тебя не учили спрашивать? — Я смотрела прямо в его холодные голубые глаза, стискивая его запястье — такое широкое, что пальцы вокруг него не смыкались.
Он был силён: здешние условия ещё не успели сломить его окончательно. Я попыталась проникнуть за ледяной экран внутрь его сознания...
Ей было семнадцать, в её жилах текла горячая кровь, и она восхитительно пахла. Он был пьян, одержим ею. Чтобы она всегда была с ним, он обратил её. Её организм не выдержал обращения — она умерла. Его, сходившего с ума от горя, ещё и привлекли к ответственности за проведение обращения без разрешения на то "Авроры". И он оказался вне её.
Запах Карины разбудил его сердце.
Я сказала:
— Лучше не надо.
Свободной рукой я забрала у него косынку и спрятала на место. Алекс понюхал свою руку — запах с косынки на ней остался. Лед в его взгляде растаял, сменяясь задумчивой нежностью. Его суровый рот тронула улыбка.
— Понимаю, — проговорил он совсем другим, заметно смягчившимся голосом. — Я бы тоже рвался к ней.
Закрыв глаза, он несколько секунд молчал, отдавшись очарованию аромата. Ни тени кровожадности не было на его лице — только эта грустная нежность. Взглянув мне в глаза снова, он понял, что я его прочитала, и потемнел лицом.
— Ты не должен был этого делать, — сказала я.
— Я знаю, — глухо отрезал он.
Сокамерники, притихнув, наблюдали. Когда я обернулась, они начали прятать глаза. Боялись, что ли, что я их тоже прочитаю и выясню их проступки? Мы поменялись ролями, и теперь настал их черёд чувствовать себя не в своей тарелке под моим взглядом. Насмешливость Дария куда-то пропала, его близко посаженные карие глаза забегали. Я отвела взгляд. В чём бы они ни провинились, сейчас это было неважно.
Встав, Алекс поднял меня с пола и усадил на койку.
— Ну, и что думаешь делать? — спросил он с усмешкой в глазах. — Тебе здесь не место, Аврора.
— Вам тоже, — сказала я. И добавила, окинув взглядом остальных: — Никому здесь не место. Кэльдбеорг нужно уничтожить.
Алекс хмыкнул.
— Неплохая идея. Может, бомбу сбросить? Вот только где её взять, бомбу-то?.. Ладно, отложим эти разговоры на потом, пока надо бы познакомиться. Меня зовут Алекс. Это Дарий. — Он кивнул в сторону обладателя деревянных ладоней и кривых ног. — Потом у нас ещё есть Лавиния и Виктория. А также Франц и Гайус.
— Очень приятно, — проронила я.
Узники заухмылялись.
— А уж нам-то как приятно, — подала голос одна из двух женщин. Виктория или Лавиния — я пока не различала.
7.8. Сокамерники
Лавиния когда-то была очень красивой женщиной. Её худое смуглое лицо с выступающими скулами ещё носило остатки былой красоты в виде тёмных дугообразных бровей и длинных густых ресниц. У неё были очень живые быстрые глаза чайного цвета.
Гайус был невысоким и щуплым, узкоплечим и кадыкастым, с каким-то сомнамбулическим выражением лица. Его рот был всегда приоткрыт чёрной щелью. Казалось, будто ему всё время хотелось чихнуть.
Франц был пропорционально сложенным и весьма высоким, с крупным ястребиным носом и пронзительными чёрными глазами, блестящими, как мокрые ягоды чёрной смородины. Даже в тюремной камере он сохранял горделивую осанку и аристократично-чванливое выражение лица. Он был не так ослаблен, как остальные: по-видимому, он находился здесь недавно.
Виктория не была примечательна ничем. Серые глаза, серый цвет лица, вытянутый нос и унылый тонкогубый рот. Забитая и безликая.
Алекс был бы красив, если бы не холодное и жёсткое выражение лица. У него были горделивые брови и нос с горбинкой, мужественный подбородок с ямочкой, а фигурой он обладал завидной: хоть сейчас с него делай статую какого-нибудь древнегреческого героя. Как и Франц, он ещё не полностью обессилел, и дух непокорности сверкал в его суровых глазах колючими искорками.
В замковом дворе загудел колокол: сигнал к отбою. Алекс сказал:
— Ладно, всем на боковую.
Все стали укладываться прямо на полу. Полагая, что койка принадлежит Алексу, я собралась было слезть на пол тоже, но он придавил моё плечо тяжёлой рукой. Я осталась сидеть, а он улёгся на пол.
Мне не оставалось ничего другого, как только устроиться на койке, подложив под голову мешочек с опилками, служивший подушкой.
Всё стихло.
Что стало с той девочкой? Может быть, её всё-таки сожрали шакалы, или убил кто-то из хищников, думала я. Перед глазами у меня стояло её залитое слезами личико и маленькие руки, вцепившиеся в заляпанного кровью плюшевого зайца, но я уже ничем не могла ей помочь. Мои зубы драли грязный матрас.
Алекс время от времени нюхал руку, на которой ещё держался запах с косынки Карины.
Через некоторое время я услышала кряхтение. Кажется, это была Виктория. Она никак не могла найти удобной позы и ворочалась на каменном полу, чем вызвала недовольство Дария.
— Тихо ты, хватит вертеться, — зашептал он сердито. — Спать не даёшь...
— Тело ноет, — пожаловалась та.
— У всех ноет, — ответил Дарий. — Но все молчат и не мешают соседям спать.
Виктория на какое-то время стихла, но потом снова начала покряхтывать. Не вытерпев, я слезла с койки, присела возле неё и тронула за плечо.
— Иди, ложись на койку, — сказала я шёпотом. — Там тебе будет удобнее.
Она приподняла голову. В сумраке на меня уставились два водянисто-серых изумлённых глаза.
— Аврора?..
— Нет, папа Римский, — усмехнулась я. — Иди, говорю.
Она недоуменно заморгала.
— А как же ты?
— На полу посплю, — сказала я.
Виктория начала отказываться, но я настояла. В итоге она заняла койку, а я улеглась на холодном каменном полу.
Камень был не самым удобным ложем, но зато стихло кряхтение Виктории.
Холодное тело осталось на холодном полу, под мраком каменных сводов, но жизнь в нём не замерла. Взгляд рассекал пространство, мчался над морской гладью к огням башен из бетона и пластика. Беззвучный крик взорвался в небе, и его услышали те, кто должен был услышать.
"Я в Кэльдбеорге!"
7.9. От чистого сердца
— Встать! Руки за голову, локти в стену!
Я слышала эту команду в течение пяти лет бессчётное количество раз. Она означала, что настало время кормёжки. В двери камеры открывалась небольшая дополнительная дверца, в которую задвигалась клетка с кроликами. После того, как маленькая дверца закрывалась, можно было отойти от стены и приступить к еде.
Команда была исполнена узниками быстро и привычно. Я сделала это почти синхронно с ними, с удивлением обнаружив, что выработавшийся за пятилетний срок рефлекс ещё не забылся.
Кроликов было двенадцать.
— Что же это? — сказала Лавиния, пересчитав животных. — Здесь на шестерых, а нас теперь семеро — вместе с Авророй. Они там что, считать разучились?
Я сказала:
— Я не голодна. Меня можно не брать в расчёт.
Лавиния пожала плечами.
— Ну, как хочешь.
Все взяли себе двух кроликов: сначала Алекс, потом Дарий, Франц, Лавиния. Последними взяли себе пищу Виктория и Гайус. Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как их голодные пасти впиваются в тёплых пушистых зверьков и тянут из них хоть и малопитательную, но живую кровь.
— Аврора, — услышала я тихий голос и открыла глаза.
Передо мной сидела на корточках невзрачная Виктория, протягивая мне кролика. Её окровавленные зубы были обнажены в смущённой улыбке.
— На, поешь. Нельзя же совсем голодом-то.
Сначала я не поняла: откуда взялся лишний кролик? А в следующую секунду сообразила, что Виктория делилась со мной своим пайком. В её глазах я прочла благодарность за то, что я уступила ей койку минувшей ночью.
— Спасибо, Виктория, — сказала я. — Но я правда не хочу. Пей сама.
— Бери, раз предлагают, — раздался голос Алекса. — Это от всего сердца. Или брезгуешь? Всё равно ничего другого здесь не дают.
Одного кролика он уже высосал — тушка лежала у его ног. Второго, ещё живого, он держал в руке и поглаживал. Я сказала:
— Нет, не брезгую. Я пять лет жила на этом.
— Тогда бери, — ответил он.
Я взяла кролика. Виктория простодушно улыбнулась, кивнула и отползла на своё место. Мне стало неловко оттого, что я хотела отказаться от её подношения. Раздвинув пальцами шерсть, я вонзила зубы в горячую плоть.
7.10. Шах и мат
Четыре дня я провела в битком набитой камере, питаясь кроличьей кровью. Молчаливо, не сговариваясь, то один, то другой из сокамерников делился со мной своим пайком. А то и двое сразу отдавали мне по кролику.
Флегматичный и с виду чванливый Франц сказал, глядя в пространство из-под полуопущенных век:
— Могу сказать лишь одно: твой захват был запланированной операцией, преследующей определённые цели. Наиболее вероятная цель — то, что Орден, держа тебя в заложниках, может оказывать давление на "Аврору". Выражаясь шахматной терминологией, ты — король, Джулия — ферзь, а мы — взятые пешки. Захватив тебя, Орден поставил "Авроре" мат и может теперь предъявлять ей какие угодно требования. Как это ни печально, эта партия "Авророй" проиграна.
— Рано ещё говорить, кто проиграл, а кто выиграл, — отрезал Алекс.
— К сожалению, мой юный друг, положение, сложившееся на доске, весьма неутешительно, — ответил Франц ровным, меланхоличным тоном, задумчиво поглаживая голову. — Плачь не плачь, факт — вещь упрямая. А факты таковы, что Аврора находится в застенках Ордена, и спасти её может только чудо. А сейчас позвольте мне завершить начатую мной партию.
И Франц закрыл глаза, отрешившись от всего окружающего. Никаких шахмат в камере не было: Франц играл в уме. Иногда его веки приподнимались, а губы шевелились, а временами он впадал в подобие транса, и тогда со стороны казалось, что он вообще умер.
— Наш Франц — чокнутый парень, — сообщил мне шёпотом Дарий. — Я никогда не понимал тех, кто играет в шахматы сам с собой, но Франц пошёл дальше. Он играет в уме! Сам себе ставит маты воображаемыми фигурами на представленной доске. Уж не знаю, как он умудряется держать перед собой эту картинку. Одним словом — чудак.
Я сунула руку за пазуху, нащупав косыночку Карины. Странно было ощущать её дивный запах в этом отвратительном месте: никто из здешних обитателей не мог так пахнуть. Мне до боли в сердце хотелось её снова увидеть и прижать к себе, и меня обожгло отчаянное желание выжить, выбраться во что бы то ни стало, даже если для этого придётся сравнять это место с землёй.
7.11. Свеча горела
Стул, на котором я сидела, стоял посередине сумрачной квадратной комнаты. На полу горела свеча. Со мной в комнате находились ещё двое. Лиц их было не видно: пламя свечи освещало их со спины.
— Ты попалась, Аврора, — сказал один. — Теперь ты наша.
— И ты получишь за всё, — сказал второй.
Зажужжала машинка — маленькая, на батарейках, и с моей головы посыпались пряди волос. Мои руки были связаны за спинкой стула, но это оказалось излишней мерой: я и так была слишком слаба, чтобы сопротивляться.
— Сейчас мы тебя приведём в надлежащий вид...
Машинка двигалась от лба вверх, а тот, кто орудовал ею, стоял у меня за спиной. Он грубо взял меня за нижнюю челюсть и наклонил мне голову набок, и машинка зажужжала вверх по виску.
— Вспоминаешь? Ты пять лет ходила с такой причёской.
Машинка переместилась на второй висок, а потом защекотала мне шею и затылок. По моей голове прошлась чья-то ладонь.
— Так-то лучше! Как здесь и положено. Ну вот, можно приступить и к основной процедуре.
Первый удар опрокинул меня вместе со стулом на пол. Я стукнулась затылком о каменный пол. Мне не дали подняться: удары посыпались на меня со всех сторон. Били в живот, по почкам, по голове. Били, пока не запыхались. А потом, выгнув мне спину, меня ударили в поясницу. Помимо моей воли у меня за спиной раскрылись крылья. Меня опрокинули на спину и стали топтаться сапогами на белоснежных перьях. Слышался хруст.
С меня сорвали одежду. Один держал под мышки моё избитое, полупарализованное тело, а другой, торопливо работая пальцами, стал расстёгивать свои брюки. Свеча горела, потрескивая, а я думала только о том, как бы лежавшая в кармане моей куртки косынка Карины не выпала оттуда. Потом расстегнул брюки второй надзиратель, а первый держал меня. Натешившись, они потащили меня куда-то.
7.12. Так надо
Меня бросили на пол в моей камере, рядом швырнули мою скомканную одежду. Хрустнуло крыло, Виктория вскрикнула.
— Ну, кто хочет поиметь её?
Молчание.
— Вы мужчины или импотенты?!
Молчание.
— Да, конечно, на таком рационе у них хозяйство уже давно не заводится! Альберт, принеси-ка стаканчик крови! Человеческой!
Белобрысый Альберт ушёл. Слышно было, как всхлипывала Виктория. Альберт вернулся.
— Ну, кто хочет кровушки? — осклабился он.
Молчание.
— Как, неужели никто не хочет? Просто невероятно! Ну, тогда поставим вопрос по-другому... Если никто её не трахнет, то придётся её убить! Эй вы, тараканы полудохлые! Если вам дорога жизнь вашей Авроры, то давайте, вставляйте ей! Вот вам допинг для вашего атрофированного хозяйства, ха-ха! Чтобы оно заработало! Считаю да трёх. Если никто не выйдет, мы отрубим ей голову таким большим-пребольшим топориком, как последней скотине. Раз... Два...
— Я! — раздался неуверенный, дрожащий голос.
Смех.
— Ну, наконец-то нашёлся хоть один мужик! Давай, парень, иди сюда. Вот тебе, пей... Поднимет твоего малыша лучше всякой виагры, ха-ха-ха!
Надо мной стоял узкоплечий тщедушный Гайус. Алекс крикнул:
— Гайус, не смей! Они её не убьют, просто хотят взять тебя на понт!
Гайус часто-часто заморгал.
— Так надо, Алекс, так надо, — пробормотал он, принимая из рук надзирателя стакан с кровью. — Так надо, так надо, — продолжал он бормотать между глотками.
Выпив, он икнул и уставился на меня своими сомнамбулическими глазами. Надзиратель Альберт хлопнул его по плечу.
— Давай, мачо ты наш! Смелее! Это всего лишь баба! Наверно, у тебя давно не было женщины, а, приятель? Смотри, смотри, какая она хорошая! На воле она тебе точно бы не дала — гордая! Ничего, мы ей гордости-то поубавили... Мы даём тебе шанс, пользуйся!
Гайус не сводил с меня осоловевшего от стакана крови взгляда и всё проглатывал что-то.
— Тебе не жить, Гайус, — пообещал Алекс.
— Ну, как — готов? — спросил Альберт, щупая Гайуса. — О, да он в полной боевой готовности! Его солдатик встал по стойке "смирно"!
И оба надзирателя заржали, скаля ухоженные зубы. Альберт разбросал сапогами мои ноги в стороны.
— Ну, давай, гигант!
Гайус сглотнул и стал расстёгивать штаны. Алекс вскочил и бросился на него. Электрошок. Тело Алекса дёрнулось и упало на пол.
— Не подходить, а то получите разряд в рёбра!
