Из личных записок Бальтазара Вилька, мага-припоя ночной стражи
Мелодичный перезвон на колокольне храма Четырех Пресветлых извещал добропорядочных жителей Кипеллена о начале вечерней службы, а просто порядочных об окончании рабочего дня. Серебряный колокол пропел ровно восемь раз, а я машинально полез за часами. Щелкнула тяжелая бронзовая крышка, и я насмешливо хмыкнул — есть все-таки в этом мире вещи незыблемые и неизменные. Стрелки показывали пять минут девятого. Я так и не выяснил — дело в неторопливости храмового быта, или моя привычка лезть вперед батьки в пекло и тут сыграла главенствующую роль. В любом случае, приятно тешить себя иллюзией, что имеешь в запасе лишние пять минут.
Я защелкнул крышку, а дежурный стражник возле дверей Управления Ночной стражи закончил осенять себя знаком Четырех и приветственно кивнул. Сам я истово верующим не был, но основные постулаты знал назубок. Всё что помогало в борьбе с нежитью, обязан знать любой уважающий себя маг, а уж сотрудник Ночной стражи и подавно. Главный обережный знак — четырехлучевая звезда. Верхушку венчает мудрая и всепрощающая Вила. Левую сторону занимает повелительница земного огня — Огнева. Правую сторону владелица огня небесного — Зарница. А на нижнем луче, свесив ножки в Полуночную бездну, качается ехидная покровительница проходимцев — Крин. Говорят, будто сами богини распределили между собой обязанности, да и кто сможет этому возразить.
Ни душ, ни свежая одежда не поправили моего настроения. Усталость после переезда вытягивала последние силы, и нога, как обычно, подло ныла, требуя немедленного отдыха. Я, морщась, поднялся по ступеням и мимолётом взглянул на высокие колонны, поддерживающие треугольный барельеф с доблестными служителями Ночной стражи попирающими неисчислимые сонмы поверженных чудовищ. Прошёл через массивные двери с металлическими пластинами похожими на лезвия мечей и свернул направо к своему кабинету.
— А вот и знаменитая ищейка, — с ядовитой насмешкой раздалось у меня за спиной.
Я остановился и театрально отряхнул плечо.
— Брызги яда, — процедил я, — средство от насекомых, которое по недоразумению назвали одеколоном, и катастрофическое отсутствие манер, — всё ещё не оборачиваясь, я задумчиво пожевал губу и предположил, — Рекар Пшкевич?
Видеть его не хотелось, но я заставил себя повернуться на каблуках. Нога не преминула возмутиться резкому движению, и меня пронзила острая боль. Если бы шесть лет назад, после встречи с топляком, я как все нормальные люди мог пить целебные зелья и лечиться, то не знал бы этих мучений. Но припой не нормальный человек, и даже самые простые микстуры не действуют на него так же, как на остальных. Совсем наоборот. Эффект может быть настолько непредсказуемым, что лучше уж иногда поковылять.
Пшкевич принял мою гримасу на свой счет. Его и без того неприятное лицо с крупным горбатым носом, впалыми щеками и маленькими, вечно сощуренными глазками, окончательно скомкалось, превратившись в пресловутый первый блин, упавший со сковороды на грязный пол. Мне даже показалось, что жидкие пепельные волосы угрожающе встопорщились, а тощая грудь выдалась вперед.
Я бы мог и не поворачиваться, спутать его с кем-нибудь иным потруднее, чем зомби с новобрачной. Сколько Пшкевича в платье не ряди, но его даже из-под фаты будет за милю видать. А уж пресловутый одеколон и того дальше. Глава кафедры боевой магии в Школе Высших Искусств и по совместительству член городского совета уставился на меня с неприкрытой неприязнью. Шесть лет назад, воспользовавшись моей неудачной стычкой с топляком, Пшкевич прибрал боевую кафедру и вытурил меня с магического факультета. Однако, за переход в Ночную стражу, я ему был даже благодарен, совсем немного в глубине души, очень глубоко, но за всё остальное...
— Направьте свою дедукцию на убийц и негодяев, — прошипел Пшкевич. — В городе уже пять трупов... а вы шляетесь неизвестно где! Городской голова...
— Городской голова в курсе, где я был. Он лично подписал мое прошение об отпуске, — пожал я плечами. — И пока, слава Четырем Пресветлым, не вы решаете, кто и где должен шляться.
— Это ненадолго, — осклабился он. — До выборов остался всего месяц, Куцевич не будет вогзлавлять город вечно. И вскоре вас некому будет прикрывать перед советом. А я сочту своим долгом хорошенько пропесочить вашу сомнительную деятельность.
— Обязательно пропесочьте, может, почерпнёте для себя что-нибудь полезное, — устало бросил я. — А пока пойду поймаю мерзкую тварь убивающую неповинных юношей.
— Вы даже тараканов у себя на кухне не поймаете, — оттопыренные синеватые губы искривились в злорадной ухмылке, — не то, что остервеневшую стрыгу3.
— Неужели вы получили разрешение на ясновидение? — удивился я. — Как представителю городского совета, вам положено знать, что в Растии за лжепророчество прижигают язык. К тому же, это не стрыга.
В ответ Пшкевич прошипел, что и на мою долю найдётся подходящий закон. Тогда прижиганием языка я уже не отделаюсь, и бросился к выходу. Куць его принес в неурочный час. Наверняка надеялся лично распутать это дело, выследив и убив нежить. Сам же сказал выборы на носу, а тут такой удобный случай показать себя во всей красе. По мне, так пусть бы и распутывал. Браца никто не просил навешивать на меня всех собак. Официально, я ещё в отпуске. Но если судить по тому, как набросился на меня утром капитан, следствие Пшкевича зашло в тупик. Иначе с чего бы он так вызверился? В одном он прав, сама по себе тварь не сыщется, так что пора приниматься за работу.
Ознакомившись с материалами дела и разбив в пух и прах версию Пшкевича о стрыге, я крепко задумался. Толку от имевшихся протоколов было чуть. Рекар уткнулся в стрыгу и на ней же заглох. Свидетели показывали разное. Да и свидетелей тех, раз-два и обчелся. Все происходило глубокой ночью. Лишь в двух последних случаях встречались показания о некой девице, с которой видели убиенных за час до смерти. Точных описаний этой панны дать никто не смог, и момент оказался упущен. А Пшкевич, уверенный в своей версии, и вовсе не уделил им внимания. Конечно, стрыги ведь не обращаются в миловидных девиц.
Ребята сидели, повесив головы, а Казик ещё и носом шмыгал, точно провинившийся школяр. Родители пристроили его в Ночную стражу, чтобы выпускник кипелленского училища законников набрался опыта и уверенности в себе. Дабы содержание соответствовало форме. Казимир походил на медведя: здоровый, широкий в кости, с крупными руками. Но внутри, не смотря на все мои усилия, так и оставался плюшевым мишкой. Единственное, чего я добился за два года, что он перестал шарахаться от людей. А вот Марек был совсем из иного теста. Вёрткий, да прыткий — тощий рыжий кузнечик. Среди воров цены бы не было. Но его отец занимался алхимией, а после его смерти паренька на воспитание взяла гильдия. Только с тайными знаниями у него не задалось. И когда мой друг Габриэль Ремиц, глава кафедры алхимии, попросил пристроить мальчишку в Ночную стражу, я возражать не стал.
Я выпустил в потолок надцатое кольцо дыма и серая мутноватая завеса, пропитанная отборным табаком, еще больше уплотнилась.
— Марек, открой окно, а то вы скоро начнете синих фей ловить.
Я дождался, пока в кабинет хлынет холодный ночной воздух:
— Первое — мы точно знаем, что нежить дамского полу.
— Отчего это? — удивился Казик.
— От того, что все убитые полу мужского, а себе подобных она из солидарности не жрет, — пошутил я, добавив уже серьезно, — В двух случаях жертву перед смертью видели с некоей девицей. И есть подозрение, что это она их пошамала, болезных. И трупы все наши были в расцвете сил и возможностей. Как уж она их заманивала, не знаю, но думается, что всякий раз по-разному, если умудрилась почти не засветиться и пустить по ложному следу опытного боевого мага, — тут я ничуть не кривил душой — Рекар Пшкевич в своем ремесле собаку съел, не будь он ещё таким твердолобым, глядишь, и раскрыл бы дело до моего приезда. — Ну что, панове, какой вывод из всего этого?
Мальчики на побегушках озадачено переглянулись.
— Она умная, — неуверенно изрек Казимир.
— Вот, то-то и оно, — вздохнул я. — умная, а значит опасна вдвойне.
— А второе? — припомнил Марек.
— Все они возвращались со светских приёмов. А это значит? — я пытливо уставился на осоловевших помощников сквозь поредевший дым.
— Ну, это... — пробормотал Казик, — она их на балу того...
— Скорей всего, — согласился я, за два года наловчившись быстро и правильно истолковывать многозначные 'того'. — Но думается мне, что не совсем, то есть не на самом балу, скорее поджидала неподалеку...
— Волкодлак! — выпалил Марек.
Я вздохнул, закатив глаза, и всё еще щурясь, проворчал:
— Сейчас выдам учебник и отправлю зубрить, в какие дни волкодлаки перекидываются! Когда полнолуние было?
Рыжий потупился, начав что-то считать на пальцах.
— Неделя уже прошла, — наконец выдавил он. — Сейчас месяц Хрустальной луны.
— Да к тому же, наши убитые шли за человеком. А если бы это оказался волкодлак, они бы сто раз сбежать успели, пока бы того в смене ипостаси корежило. Нет, я склонен думать, что наша убийца меняет облик по своему желанию. А то, что охмуряет на балах, так значит, умеет вести себя в высшем обществе, недурна собой, весела и обаятельна. Казимир, погляди, как там настойка с места преступления?
Задумчивый Казик метнулся к шкафу и достал длинную колбу с порозовевшей водой.
— Вроде готово!
— Тащи! — вздохнул я.
Кто бы знал, как мне не хочется нырять в ту злосчастную ночь, когда убили щеголя.
Получив 'настойку' на окровавленных песчинках, я едва глянул на мутную воду и скомандовал:
— Отойдите!
Мои 'мальчики на побегушках' послушно шарахнулись в дальний конец кабинета, поближе к двери. Они давно привыкли, что во время действия припоя я могу и заклятьем невчзначай запустить. Инстинкты боевого мага далеко не всегда уживаются с воспоминаниями жертв. А поскольку в такие моменты я уже не совсем я, то и последствия порой бывают ошеломительные.
Скривившись, я громко выдохнул и запрокинул колбу, отпив ровно половину. Всегда надо оставлять часть 'настойки', чтобы в случае чего, нырнуть в прошлое еще раз.
— Подпиши! — прошептал я, и рука безвольно стукнулась об стол.
Тело словно перестало существовать, а мою несчастную душу бросило сквозь время...
Из темноты разнёсся женский смех. Каждый звук отдавался оглушительным эхом, так что я хотел зажать уши. Вот только руки мне не подчинялись. Перед глазами мигали тусклые фонари. В луже отражался тёмный фасад дома с пустыми цветочными горшками под окнами. Кривая, изъеденная ржавчиной труба, тянулась вдоль стены и загибалась в канаву. В световых пятнах промелькнула брусчатка. Её перекрыл рукав дорого камзола. Улица расплывалась, растворяясь в ночном сумраке, а мысли суетливо сбивались в кучу.
— 'Снова проигрался... Куць побери их всех... Ничего, завтра пан Трацкий оплатит свой заказ и я отыграюсь... О... прекрасная панна... Похоже тот стакан шапры был лишним. Ты мне снишься? Не снишься-а... — касание мертвенно холоднх губ не отрезвляет, а распаляет ещё больше. — Как там сказал этот зануда Гжесь Ремиц? Не везет в игре, повезет в любви? О да... Как затащить в особняк... она такая шалунья и вроде не против... или играет... спросить напрямую... на бархатную розу не похожа... что если сбежит'.
Я потерялся в беспорядочном потоке пьяных раздумий. Мне самому уже казалось, что фривольная девица должна согласиться. Вот только бы увидеть её лицо. И, как на зло, фонарь возле дома покойного Любомира Дражко погас. Я... Он... Мы начали поворачиваться. Вуаль на шляпке, щекотавшая лицо незадачливого любовника колыхнулась. Глаза в её тени вспыхнули, и я отчетливо услышал треск ткани. Платье брызнуло в стороны оборками и бантами, а в тусклом свете фонаря блеснули когти. Он... Я... Мы закрылись руками... От боли перехватило дыхание, но крик всё же вырвался наружу, чужими, незнакомыми нотами отскакивая от стен домов. Трещали кости, булькала, выплёскиваясь через горло кровь... Мы вопили, но нас продолжали неистово терзать, рвать на части, драть, кусать... Внутренности горели огнём и чем слабее становился жар, тем быстрее мы угасали...
— Кто здесь? — завопили издалека.
Когти вырвались из нашего тела, и давящая тень метнулась в сторону...
— Пан Вильк! Пан Вильк?!
Я оторвался от стола, с ужасом схватившись за грудь. Боль ещё металась внутри, не веря, что всё случившееся произошло не со мной. Она упорно твердила, что меня убили: жестоко, страшно, мучительно, но я упрямо качал головой. Нет! Тот щеголь лежит в холодной, накрытый холщовым мешком, а я Бальтазар Вильк, маг-припой Ночной стражи. Ненавижу работать с кровью! Слишком сильная связь и глубокое погружение, лишь Пресветлым известно, как я до сих пор не свихнулся. Мой дар, моё проклятье, мой недуг только что забросил меня в болезненную пучину чужой памяти. Но я выбрался и узнал очень важную деталь.
— Она не насытилась, — прохрипел я, всё еще глотая воздух, — поэтому выйдет на охоту не через два-три дня как раньше, а быстрее. Тварь конечно умна, но голод сильнее. У кого сегодня сборище?
Я задыхался, продолжая массировать грудь, боялся, что если отпущу, под рубахой тут же появятся страшные раны.
— Сейчас осень, балы, почитай, каждый день проходят, — сообщил Казик.
— А чего она, только благородных, что ли, жрет? — спросил Марек, почёсывая рыжую голову. — Может вчера в Портовом квартале кого пошамала да залегла?
Я облизал губы.
— Она не обычный упырь. Пьянью подзаборной, да голью перекатной словно брезгует...
— Гурманша что ли?
Я отмахнулся. Её наклонности меня беспокоили меньше всего. Она играла с нами, оставляя на улицах растерзанные тела, работала под обычную тупую нежить. Но жертвы, жертвы говорили сами за себя. Эта когтистая дрянь отлично знала, кого она убивает, словно кто-то указывал ей. Сейчас главное остановить тварь, а кукловодом, если он действительно есть, я займусь позже. Ведь может статься, что тварь и хозяин — одно целое.
— Срочно список всех балов и увеселений на ближайшие десять дней, — жестко бросил я. — Казик, займись.
Отдышка уже прошла, но её место заняла дикая жажда. Рот пересох. Еще немного и потрескаются губы.
— Пан Вильк, так сегодня у Ночвицких званный вечер.
Я повернулся к нему, уставившись в глаза.
— Так чего мы тут сидим?
