Ноги ускоряли бег, сердце — стук. Немота золотистого наваждения постепенно соскользнула с губ, чтобы дать выход Цветанкиному «ах», когда та наконец нашла дерево, чуть не врезавшись в него лбом. Приземистый дуб с неохватным стволом раскинул в стороны мощные руки-ветви, но таинственно молчал, пряча в своей тени то, что Цветанка искала.
«Берёзка!» — лопнул тревожной стрункой её зов, отдавшись эхом под лесным шатром.
И, к величайшему её облегчению, откуда-то из-под земли откликнулся приглушённый девчоночий голосок:
«Здесь!»
Без сил, без дыхания и почти без чувств Цветанка рухнула в траву на колени, склонившись над тёмным отверстием в земле, из которого на неё дохнуло сыростью и холодом.
«Берёзка, ты там?»
«Там-там-там...» — гулко передразнило подземное эхо, словно отвечая на вопрос.
«Я тут!» — прозвенело снизу.
Вглядываясь в черноту щели, Цветанка пыталась найти девочку в пасти у земли. Тьма густо лилась в глаза, не позволяя ничего рассмотреть, словно подземная пустота была наполнена хмарью...
«Как ты там очутилась, Берёзка? Мы тебя обыскались!» — крикнула Цветанка в щелеобразный «рот», заросший травой, словно густыми усами.
«Я упала, — жалобно прозвучало из тьмы. — Бежала, бежала... и провалилась...»
«Берёзонька, ты там цела?» — встревожилась Цветанка.
«Цела... Не ушиблась ничуть... Тут куча сухих листьев...»
«Слушай, ничего не вижу! — крикнула Цветанка, устав вглядываться в мрак. — Тебе оттуда меня видно?»
«Ага...»
«Можешь прикинуть высоту?»
«Ну... Примерно как от земли до конька крыши дома. Тут... это... сундучок какой-то спрятан».
«Ладно... Посиди там, я позову ребят. Надо тебя вытаскивать».
На звонкий свист вскоре сбежались все, кого Цветанка взяла с собой на поиски. Часть ребят сейчас бегала по городу, и Цветанка отправила домой двоих — Олешко и Прядуна. Она велела им сообщить остальным, что пропажа нашлась, а также раздобыть фонарь, огниво, верёвку подлиннее и широкое банное ведро. Способ вызволения Берёзки уже вспыхнул в её голове. Пока ребята бегали за всем необходимым в город, она сидела на траве, согревшаяся и расслабленная от радости, поглаживая янтарное ожерелье и про себя с улыбкой повторяя: «Благодарю тебя...»
Одна из ветвей дуба протянулась как раз над расщелиной. Перекинув через неё верёвку, к одному концу Цветанка крепко привязала ведро так, чтобы оно не опрокидывалось. Оно оказалось настолько просторным, что усесться в него могла не только Берёзка, но и сама Цветанка. Это было даже не ведро, а кадушка с ручкой. Открыв фонарь со слюдяными стенками, Цветанка зажгла внутри свечу, поставила светильник на дно ведра и спустила вниз, к Берёзке.
«Вытащи светоч! Ведро мне сейчас понадобится», — крикнула она девочке.
Только теперь, глянув вниз, она смогла разглядеть озарённое тусклым светом нутро ямы или, скорее, подземной пещерки. Глубина была, пожалуй, меньше, чем та, какую назвала Берёзка: у страха, как известно, глаза велики. На самом деле — не глубже обычного домашнего погреба, но яму наполняла странная тьма, чёрная, как облако угольной пыли, и живая, подвижная. От мутного света слюдяного фонаря она молниеносно ринулась в разные стороны, извиваясь завитками, как щупальца какого-нибудь подводного гада. От одного вида этой колышущейся жути Цветанка застыла ледышкой. Задрав голову, Берёзка смотрела вверх, и Цветанка ободряюще помахала ей рукой, торопясь скорее вызволить её из подземной обители живого мрака. На вид девочка была цела и невредима — вероятно, благодаря куче сухой листвы, которая осень за осенью падала с дуба и накапливалась, превращаясь в перегной.
С помощью ребят Цветанка спустилась в ведре в яму. Кожу как будто щекотали невидимые холодные пальцы — без сомнения, это живой мрак изучал её и пробовал на вкус. Сердце трепыхалось стынущим комочком, ужас щекотал лопатки, но Цветанка старалась держать связь с тёплой солнечной далью, в которой жила оберегающая её Любовь. Ожерелье было у неё на поясе — чего бояться?
Как оказалось, совсем не листья спасли Берёзку от увечий при падении: их при ближайшем рассмотрении там обнаружилось не так уж много, и лежали они не очень толстым слоем, явно недостаточным для смягчения удара. А вот весь пол пещеры был мягким, как пуховая подушка; его покрывала бурая бархатная перина мха, в которой нога утопала по самую щиколотку. Более того, пол колыхался под Цветанкой, точно моховое покрывало покоилось на воде. Живая тьма жалась к стенам, не позволяя оценить размеры пещеры. Свет совершенно не отражался от них, и казалось, будто Цветанка с Берёзкой очутились в чёрной бесконечности. Щель, снаружи казавшаяся зловещим приоткрытым ртом, снизу выглядела, напротив, обнадёживающе — единственный путь наверх, к ребятам и лесу, полному вечерних лучей солнца и успокаивающего птичьего посвиста.
«Ну, как ты тут? — Цветанка ощупывала и осматривала Берёзку, ласково и быстро гладя её по жиденькой косичке, по узким хрупким плечам и озябшим щекам. — Всё, всё, не бойся. Сейчас мы вылезем отсюда. Я с тобой».
«Там», — почти беззвучно шевельнулись губы девочки, а палец показал куда-то во мрак.
Разгоняя фонарём щупальца тьмы и проваливаясь в очень странный, зыбкий пол, Цветанка нашла тот самый сундучок — деревянный, окованный железом и запертый на замок. Несмотря на небольшие размеры, он оказался весьма тяжёл — Цветанке с трудом удалось его сдвинуть. Пыхтя, она подтащила его к ведру и кое-как в него затолкнула. Дёрнув за верёвку, крикнула:
«Тащите! Это сундук! Потом спустите ведро снова — для нас с Берёзкой!»
Сундучок был поднят, ведро спустилось вновь. Цветанка помогла шатавшейся девочке забраться в него и подала знак ребятам. Наблюдая снизу за подъёмом Берёзки, она оступилась на неустойчивом полу и плюхнулась, глубоко впечатавшись в него задом. Пещеру огласил низкий и гулкий рокот, от которого Цветанку бросило в ледяной пот.
«Скорее! — завопила она наверх. — Здесь... какая-то нечисть!»
Мгновения тянулись, как часы, полные утробного гула и холода призрачных чёрных щупалец, которые, несмотря на фонарь в руках у Цветанки, пытались подобраться к ней поближе. Сжав ожерелье-оберег, воровка начала отмахиваться им, и тьма отпрянула от него ещё проворнее, чем от фонаря. Тем временем спасительное ведро вернулось, но Цветанка, не дожидаясь, пока её поднимут ребята, бросила фонарь и быстрее белки сама взлетела по верёвке на поверхность.
«Хватай сундук... и уносим отсюда ноги!» — приказала она сипло, прыгнув на траву.
Едва они отошли на несколько шагов от щели, как та расширилась и округлилась, издав жуткий и низкий, но удивительно знакомый звук:
«Ы-ы-ы-о-ох...»
Это был зевок! Заросшая травяными усами и бородой щель действительно оказалась чьим-то огромным ртом. Земля под ногами ребят закачалась, как вздымающаяся грудь, и из неё начали проступать очертания плеч, рук, шеи... Поросший травой великан зевал и потягивался, и дуб, крякнув, закачался. Он рос, опоясывая корнями лоб земляного существа.
«Даём дёру!» — заголосила Цветанка, чуть не падая от колыханий почвы.
На невидимых крыльях ужаса они с воплями рванули прочь. В считанные мгновения лес остался позади, а под ногами стелилась твёрдая, неподвижная дорога. Выдохшиеся от стремительного бега ребята повалились наземь, чтоб перевести дух. Каким-то чудом никто не отстал, и даже сундучок не потеряли — дотащили за кованые ручки-кольца.
«Это что такое... было? Уфф...» — пропыхтел Прядун, боязливо озираясь назад, на далёкий уже лес, в глубине которого проснулось земляное чудо-юдо.
Никто не знал. Берёзка тяжко дышала и тряслась крупной дрожью, и Цветанка устало обняла её за плечи.
«Чуть не влипли из-за тебя, дорогуша, — проворчала она беззлобно: чтоб сердиться, не осталось ни сил, ни дыхания. — Хорошо хоть клад нашли — всё не без толку...»
Дома их ждала взбучка от бабушки. Впрочем, долго ругаться та не могла — быстро выдыхалась и уставала, после чего ей обычно требовалось несколько глотков чего-нибудь хмельного, дабы успокоиться. Вскоре с печки снова послышался её храп, а ребята наконец с нетерпением собрались в сенях в кружок около сундучка. Цветанка несколькими ударами топора сбила замок и дрожащими руками подняла крышку.
Сундучок был полон золота и каменьев. У ребят вырвалось дружное «ах», а Цветанка усмехнулась:
«Нет худа без добра... Ну что ж, Берёзка, раз ты это нашла, тебе и владеть этим кладом. Теперь ты у нас богатая невеста».
При слове «невеста» Берёзка вскинула на Цветанку глаза, затуманенные обречённой горечью и осенней прохладной печалью. Цветанке не было надобности договаривать и уточнять: «Увы, не моя», — потому что во взгляде Берёзки читалось понимание этого...
«О кладе не болтать, — строго наказала Цветанка ребятам. — Разболтаете — найдётся немало желающих у нас его отнять. Это Берёзкино приданое, и брать отсюда мы не будем ни одной монетки, даже если придётся положить зубы на полку».
А ночью она почувствовала, как кто-то забрался к ней под волчье одеяло. Цветанке даже не требовалось открывать глаза, чтобы понять, кто это: худенькие лопатки и косичка между ними говорили сами за себя. Она не стала прогонять Берёзку, и та, прильнув к её плечу, тепло и щекотно дышала рядом.
«Я никому не скажу... про тебя, — горячей змейкой проник ей в ухо шёпот девочки. — Только я всё равно люблю тебя, Заинька...»
«И я тебя, сестричка-косичка, — ласково шепнула Цветанка, щекоча кончиком своего носа бровь Берёзки. — Давай-ка спать. Натерпелись мы сегодня с этими приключениями — жуть... Надо отдохнуть, утро вечера мудренее».
Холодная печаль свернулась на сердце осенней тяжестью, а яблоневый цвет серебрился на висках весны сединой. Понять всю глубину этой тоски мог только призрачный волк, чей далёкий вой Цветанка слышала сквозь звёздную толщу ночи.
_________________
19 стремянный — конюх-слуга, ухаживающий за верховой лошадью своего господина, а также слуга, сопровождающий господина во время охоты и верховых поездок
— 4. Дарёна. Коготь зеленоглазой волчицы
Лето бросило ей под ноги колышущееся разнотравье и заронило в сердце горьковато-волнующее предчувствие чуда. Под светлячково-звёздной полой плаща летней ночи прятался какой-то подарок, и грудь Цветанки переполнялась томным предвкушением. Когда все остальные ложились спать, она бежала к реке — слушать хрустальные голоса соловьёв. Сверкающий, как ожерелье, сложный рисунок соловьиной песни неизменно заставлял её замирать с влажной пеленой на глазах, но Цветанка стеснялась этого своего внезапного пристрастия, а потому наслаждалась чудесными звуками по ночам. При свете дня она стыдилась проявлять эту, как ей казалось, слабость: днём она была Зайцем, нахальным воришкой, насмешливым и приземлённым, живущим сегодняшним днём и озабоченным лишь будничными, насущными делами — как добыть пропитание, как не попасться на очередной мелкой краже, как унести ноги и выйти сухим из воды... Зайцу не пристало внимать соловьиным руладам, как влюблённая до слёз и соплей девица, тем более, что и влюблённости-то как таковой сейчас не наблюдалось. Только трещинка на сердце тревожно ныла, словно предчувствуя очередные испытания на прочность.
В одну ночь Цветанка продрогла до костей на берегу. От реки веяло сыростью и промозглым холодом. «Соловьи соловьями, а этак и простуду схватить недолго», — озаботилась воровка, отрывая от росистой травы отсыревший зад и вприпрыжку направляясь домой. Зубы стучали в такт шагам. По дороге она натолкнулась на разгульную шатию, с пьяными воплями возвращавшуюся из корчмы. Четверо обнявшихся за плечи мужиков горланили застольную песню, выписывая вдоль улицы кренделя и служа друг другу опорой: по отдельности они все давно бы свалились в грязь. Шатало их так, будто неистовый ветер налетал на них, сдувая с ног. Цветанка попыталась их обойти, но было совершенно невозможно предугадать, в какую сторону подвыпившая четвёрка качнётся в следующий миг, и столкновения избежать не удалось. Едва успев выпутаться из-под пол кафтана одного из гуляк, она тут же наскочила на второго, став причиной разъединения разудалой братии. Казавшееся таким прочным единство распалось, и потерявшие опору выпивохи поодиночке немилосердно зашатались. Юркой кошкой прошмыгнув между бестолково топчущимися ногами, Цветанка умудрилась вёртко пропустить мимо ушей и вязкий поток брани, выплеснутый ей вслед. Где уж этим забулдыгам её догнать! На её стороне была ночь и крылья ветра, а их ноги коварным змеем оплетал хмель.
Прыжок — и Цветанка мягко приземлилась с внутренней стороны родного забора. Дом встретил её сонной темнотой окон, а в руке у неё были зажаты четыре срезанных кошелька. Воровка в первый миг даже удивилась: а руки-то сами сработали! По привычке. Впрочем, добыча оказалась совсем негустой, в тощих мошнах звякало всего несколько монет. Выходит, последних денег она этих гуляк лишила... Совесть невнятно буркнула что-то, но вскоре стихла под гнётом неприязни, которую Цветанка подспудно испытывала к пьяным. Если эта четвёрка бесшабашно прокутила бóльшую часть своих средств, то эти жалкие остатки погоды не сделают. Успокоенная, воровка юркнула под своё волчье одеяло, в темноте чуть не придавив сопевшую там Берёзку.
На следующий день она лениво шлялась по рынку и лузгала орехи. «Работать» по-серьёзному не было вдохновения, а потому Цветанка плевалась ореховой шелухой направо и налево, не разбирая по чинам тех, в чьи бороды она попадала, и только усмехалась в ответ на ругательства «пострадавших». Сквозь солнечный прищур ресниц она невольно примечала девушек, и если попадалась хорошенькая, взгляд Цветанки задерживался на ней на несколько мгновений, пока красотка не скрывалась в рыночной толкучке. В толпе Цветанка получила от кого-то толчок, и мешочек с орехами полетел наземь. Досадливо нагибаясь за ним — затопчут ведь! — воровка вдруг увидела перед собой изящный, богато расшитый золотыми узорами кошелёк. На чьём поясе висела эта прелесть, воровка не стала разглядывать: всё остальное словно затянулось туманной пеленой. Чик! — и Цветанка с добычей уже петляла в толпе неуловимой тенью, скрывшись от своей жертвы. В точности так же, как минувшей ночью, ни одной мысли не успело проскочить в её голове во время кражи; вор в ней будто жил и действовал самостоятельно, управляя её руками и заставляя их тащить всё, что плохо лежит — по правилу «увидела — украла».
