«А-а, вот ты где, зараза!» — тут же послышался торжествующий крик Ярилко.
Воровской атаман «прозрел», коршуном кинулся на Цветанку, занося нож, как вдруг — хрясь! — получил лавкой от раздухарившегося богатыря. Удар пришёлся плашмя сиденьем по животу Ярилко, и тот отлетел, но приземлился на мягкое, сбив собою несколько человек. Образовалась куча мала, сбитые вором люди накинулись на него с кулаками; из клубка тел торчали только дрыгающиеся сапоги Ярилко, и Цветанка скорее поползла за своим сокровищем, увёртываясь от топчущихся ног, получая пинки и лягаясь в ответ. Ожерелье лежало среди объедков, костей, чёрствых хлебных корок и черепков разбитой в драке посуды, оставалось только протянуть руку, чтоб его достать, но Цветанку опередил какой-то сизоносый выпивоха. Уползая на четвереньках подальше от всеобщей свалки, он увидел ожерелье, воскликнул: «О! Бусики! Будет чем жёнку задобрить!» — протянул к нему свою трясущуюся загребущую лапу и цап! — утащил оберег прямо из-под носа у его законной владелицы.
«Отдай! Это моё!» — взревела Цветанка в ярости. Потеря оберега грозила обернуться страшной бедой, ледяное дыхание которой погнало вдоль спины воровки табуны мурашек, а нутро её тряслось, как холодец.
Пьянчуга, однако, не собирался так просто отдавать найденное. Выдохнув Цветанке в лицо сногсшибательное облако зловония, он пополз прочь.
«А ну, стой, синерожий!» — Цветанка уцепилась за первое, что попалось под руку — портки завсегдатая корчмы, но тот, извиваясь дождевым червём, вывернулся из них. Сверкнув голым задом, он выбрался из-под стола и неосторожно выпрямился во весь рост... Хрясь! — удар лавкой отправил его в полёт через всю корчму — вместе с ожерельем.
«Да едрёно коромысло!» — выругалась Цветанка, устремляясь за ним.
«Не так быстро, Зайчик», — загородил ей дорогу Ярилко.
Воровской атаман, закалённый в драках, оказался крепок — удар лавкой не вышиб из него дух вон; в куче ему намяли бока, но он выбрался почти невредимым — только пары зубов не хватало. Нож он, правда, потерял, но и от его голых рук Цветанке могло не поздоровиться.
«Ты девицу не получишь», — прошипела она.
«Кто кого на лопатки положит — того и девица будет», — с кровавым плевком сквозь свежую щербину в зубах ответил Ярилко.
Среди всеобщей заварухи они сцепились, стараясь повалить друг друга на пол. Ярилко был выше, сильнее и тяжелее, но Цветанка — более юркой и увёртливой. Стиснутая противником до удушья, она всеми силами старалась не коснуться спиной пола — завязалась на Ярилко узлом, обхватив его руками и ногами, а когда тот хотел с размаху придавить её собой, она уцепилась за чей-то воротник. Одежда с треском порвалась, и Цветанка с Ярилко упали не на пол, а на людей.
«Ах ты выпороток гнидопаскудный, чтоб тебе...» — далее последовал такой разухабистый загиб, что даже у слыхавшей многое Цветанки зазвенело в ушах. Хряп! — от удара рожа вора сотряслась, как холодец, и сплющилась в лепёшку. Обладатель кулака в пылу драки не разглядел и решил, видимо, что это Ярилко порвал ему рубаху.
Цветанка высвободилась и скорее бросилась на поиски ожерелья. Как бы с ним в этой суматохе не случилось чего... Если нить порвётся, бусины раскатятся — ищи-свищи потом. Уже почти привычно пригибаясь под взмахами лавки, она рыскала и высматривала того пьянчужку на полу: судя по силе доставшегося ему удара, он должен был сейчас где-то лежать. И точно — вот он, голубчик сизоносый, валялся кверху голым задом поперёк тел других поверженных драчунов. Ожерелье уютно свернулось, огороженное чьей-то согнутой в колене ногой; один шаг — и вот оно, родимое, но опять Цветанку опередили: ожерелье подобрал Жига. В драке он лишился серьги, из порванного уха сочилась кровь, пятная рубашку.
«Отдай, Жига, — глухим, замогильным голосом промолвила Цветанка. — Ты сам знаешь: я подмастерье бабки Чернавы, со мной лучше не связываться. Отдай... Чем дольше ты его держишь, тем короче становится твоя жизнь».
Хранитель котла с перекошенным лицом попятился, чуть не упал, запнувшись о лежащих, и швырнул оберег Цветанке. Наконец-то! Ощутив тёплый янтарь в руке, Цветанка улыбнулась и прицепила ожерелье на место. Новый заговор отвода глаз она сотворить не успела: сзади на неё обрушился кто-то тяжёлый и прижал к полу — к счастью, не спиной, а животом.
«Не-ет, не уйдёшь, Зайчик!» — горячо дохнул ей в ухо Ярилко.
Зря он прыгнул на спину зверю внутри Цветанки: призрачная тварь вздыбила шерсть и оскалила клыки... Кисло-солоноватый вкус кожи, тёплая кровь во рту и — вопль Ярилко:
«А-а, крысёныш, кусаться?»
Удар локтем пришёлся вору в скулу. Ярилко упал на бок, и тут-то Цветанка на него и навалилась, стараясь прижать лопатками к полу. Тот пыхтел, упирался, елозил ногами, смрадно дыша Цветанке в лицо. «Помоги...» — направила она мысленный взгляд в янтарно-солнечный чертог, где обитала оберегающая её любовь. Ответ коснулся её макушки, как ласковая ладонь, горсть горячих мурашек прыгнула ей за воротник, и Ярилко лёг сначала на одну лопатку, а потом и до второй дело дошло.
«Девицу не трогай, играть и петь ей не мешай, — прошипела Цветанка сквозь оскаленные от напряжения зубы. — А не послушаешь меня — ну, так у меня ведь тоже ножик есть. И резать им я умею».
Ярилко обмяк, лёжа на спине. Цветанка поднялась с него, отряхнулась и перевела дух. Заварушка между тем затухала: драчуны выдохлись и потянулись к своим столам. Ни одного не расквашенного лица не осталось вокруг, никто не мог похвастаться целыми зубами. Богатырь, окинув взглядом усеянное телами «поле битвы», крякнул и опустил лавку.
«Ну, будет с вас».
Кто-то спросил:
«Как звать-то тебя, добрый молодец?»
Тот огладил лихие усы, ответил:
«Звать меня Колываном Мстиславичем. На княжеской службе состою, дань с покорённых земель собираю. Собрал дань за двенадцать лет с лесных северян, да вот толкнул меня кто-то в ребро в корчму заглянуть, бражечки испить... Ну вас к лешему! Домой мне пора, отдохнуть от службы надобно. — И в свою очередь молодец спросил: — А чего передрались-то все, я не понял?»
«А... пёс его знает!» — махнул рукой изрядно потрёпанный мужик с синяком в пол-лица и окровавленным ртом.
Земля плыла под ногами Цветанки, когда она вышла на свежий воздух. Очень хотелось пить — язык стал сухим и шершавым, в горле царапало. Напившись колодезной воды, воровка пошла побродить по улицам, заглянула на рынок: ноги сами туда привели, и не зря — там медовым ручейком лился знакомый голосок под задушевный звон домры. Уже не таясь в толпе, Цветанка слушала Дарёну и чувствовала невнятный шёпот сердца. Что оно там бормотало, разобрать было невозможно — наверно, какие-то соловьиные глупости... Но улыбка сама собой щекотала уголки рта, как не дающий спать солнечный зайчик.
Вернувшись домой поздно вечером, Цветанка с порога учуяла вкусный запах пирогов. Он наполнял домишко плотным и хлебно-уютным теплом, а звон домры и голос Дарёны словно оплетали пространство золотыми узорами. Ребята, теснясь за столом, жевали пироги и заворожённо слушали песню-сказку про Чудо-юдо морское, а бабушка в полумраке печной лежанки задумчиво улыбалась, поглаживая свернувшегося пушистым чёрным шариком Уголька. Медно-янтарный отблеск лучины лежал на волосах Дарёны, распущенных по плечам: рыжевато-русая коса превратилась в пышную волнистую гриву, охваченную через лоб очельем. Весь свет сосредотачивался на её фигуре, как будто певица притягивала его, и воровка застыла, осенённая лёгким крылом сладкой тоски... Ещё никогда возвращение домой не было таким чудесным. Нет, их с бабулей хибарка не превратилась в княжеские хоромы, но тихое сияние, наполнившее дом с приходом Дарёны, казалось прекраснее, чем блеск самых роскошных богатств.
Завидев Цветанку, Дарёна прервала игру, согнала Олешко с большого берёзового чурбака, служившего сиденьем во главе стола, и с поклоном пригласила:
«Садись, откушай, чем мы сегодня богаты...»
Перед Цветанкой оказалось блюдо с пирогами, творожные ватрушки и чашка земляничного киселя. Вроде бы ничего особенного — самая простая повседневная еда, но Цветанка, обхаживаемая столь угодливой, приветливой и милой хозяюшкой, как будто попала на богатый пир.
«Тётя Дарёна, сыграй ещё», — попросил кто-то из ребят.
Улыбнувшись, та снова взяла домру и поплыла лебёдушкой вокруг стола, а очарованные ребята, приплясывая, пошли за нею гуськом. Кто-то пристукивал на ложках, кто-то брякал по пустому горшку, а Цветанка забывала жевать и глотать: её рот сам растягивался в широкую улыбку. Одна Берёзка не плясала — с нарочито скучающим видом сидела за столом, подпирая рукой голову. А Цветанке чудилось, будто это утреннее солнце в девичьем облике плыло вокруг неё в берёзово-белой рубашке, шелестя янтарными прядями — руки-ветви, волосы-крона. А алый узор вышивки — как жарко стучащая в жилах кровь лета...
Ночью Цветанка боялась дышать, чтобы не спугнуть это чудо, посапывавшее рядом под волчьим одеялом. Колдун-месяц, усмехаясь в мутное окошко, ворожил на волосах спящей Дарёны, и Цветанка, боясь её разбудить, позволяла себе ласкать их лишь взглядом. В низу живота набухал и стучал в такт сердцу жаркий ком сладкого напряжения, но Цветанка не знала, чем его разрешить, как дать ему выход.
Утром она посоветовала:
«Надень одёжку поскромнее. И лицо делай попроще, когда на рынке играешь, если хочешь, чтоб тебе подавали... А то госпожой выглядишь».
«В самом деле?» — удивлённо повела бровью Дарёна.
«Ты себя со стороны не видишь, а я вижу, как оно смотрится, — уверенно ответила воровка. — Держишься ты чересчур горделиво, как княжна в изгнании, вот народ и недоумевает. Проще будь — и подавать станут охотнее».
Дарёна последовала её совету. В узелке у неё была сменная рубашка, вышитая более скромно, а вместо своего богатого плаща она соорудила себе накидку из распоротого мешка из-под муки.
«Ну, как?» — спросила она.
«Сапоги, — сказала Цветанка. — Шибко хорошие».
Разувшись, Дарёна озадаченно рассматривала свои сапоги, украшенные бисерной вышивкой и жемчугом.
«Не идти же мне босиком...»
Без лишних разговоров Цветанка взяла их у неё и отрезала ножом расшитый верх голенищ — Дарёна только ахнула, да было поздно.
«Всего-то делов — украшательства убрать, — хмыкнула воровка, вручая ошарашенной Дарёне получившиеся чёботы. — На, щеголяй!»
Первое время Цветанка неприметно присматривала за ней, пока та пела на рынке: мало ли, кто пристанет! Когда появился Ярилко со следами синяков на злющей роже, оставшимися от той драки в корчме, воровка насторожилась, готовая снова вступиться за Дарёну, но воровской атаман прошёл мимо, даже не глянув на певицу. Значит, усвоил урок.
Местные скоморохи прозвали Дарёну Княгиней — за горделивую осанку и лёгкий налёт сословной спеси; впрочем, то, что они считали спесью, Цветанке казалось вполне естественным чувством собственного достоинства. Наладить дружбу с другими певцами и плясунами у Дарёны не сразу получилось, долгое время она держалась особняком, не давая себя, впрочем, в обиду. «Весёлые люди» тоже не с первого дня приняли её: слишком Дарёна от них отличалась — и исполнительскими качествами, и манерой держаться. Подаяние она принимала величественно, как нечто само собой разумеющееся и законно причитающееся ей, не пресмыкалась, не низкопоклонничала перед слушателем и пела как будто для собственной забавы, а не ради заработка. Скоморохи, если им плохо подавали, сворачивали выступление, а для Дарёны деньги, казалось, совсем не имели значения, и эти её отличительные особенности в конце концов начали привлекать к ней слушателей. Она была непривычной, иной, а значит — интересной. Даже, пожалуй, диковиннее медведя, выученного плясать под скоморошью дуду.
Насмешники и злопыхатели, впрочем, находились. Однажды Дарёну закидали грязью и навозом, при этом дразнясь высунутыми языками и показывая пальцем:
«Княгиня — на спине горбина! Мякиной набита, соломой подпоясана!»
Сделали это какие-то совершенно незнакомые Цветанке люди, среди которых были и мужички в возрасте, и молодые хлопцы. Воровка не исключала, что за всем этим мог стоять злопамятный Ярилко, а потому набросилась на них зверем, раздавая тумаки направо и налево, и ожерелье придавало ей сил и быстроты. Насмешники не ожидали нападения — кто-то бросился наутёк, кто-то попытался дать отпор, но испугался внушительного Цветанкиного ножа. Выкрики «княгиня — на спине горбина» ещё продолжались, когда вдруг повеяло ужасом... Толпа шарахнулась в стороны от чёрного всадника на вороном коне.
«Кто тут порочит княжеское звание?» — грозой прокатился холодный голос.
Засвистел кнут — и на лицах, на руках людей взбухли кровавые полосы от его шипов. Досталось и насмешникам, и ни в чём не повинным зевакам. Это был княжеский соглядатай, следивший за порядком и высматривавший запрещенные вышивки с «солнечными знаками». В последнее время такие люди появлялись редко, и тем страшнее казался каждый их набег — как гром среди ясного неба. Они были великолепными наездниками, головы умели рубить прямо с седла, обладая полномочиями без суда и следствия казнить провинившихся. Следом за свистом кнута сверкнул меч, и под ноги Цветанке подкатилась белобрысая голова молодого парня, особенно усердно кричавшего дразнилку. Застывшая маска смерти, кровоточащий срез шеи... Тошнотворно-тёплая волна дурноты подступила к горлу Цветанки, но она, с усилием проглотив мерзкий ком ужаса, поспешила вытащить несчастную, закиданную грязью и навозом Дарёну из средоточия переполоха, пока её не затоптала толпа и не заметил чёрный каратель.
Дарёне потребовалось несколько дней, чтобы оправиться — то ли от унижения, то ли от устрашающего вида чёрного всадника и пролитой им крови. Прозвище «Княгиня» после этого случая кануло в небытие: люди опасались возмездия властей. Цветанка так и не смогла выяснить, кто стоял за этим гряземетанием — может, скоморохи-соперники, а может, и Ярилко тех насмешников науськал. С него такое вполне могло статься.
Даже в простой одежде Дарёна оставалась собой. Скромную рубашку она носила, как княжеское одеяние, а с коромыслом от колодца шествовала неспешно, как с прогулки: вода в двух вёдрах лишь сонно колыхалась, а через край не падало ни капли. Цветанка неизменно ловила ртом воздух от накатывавшего сердцебиения, предвкушая увидеть дома светлую и спокойную, всегда приветливую хозяйку, которой Дарёна исподволь становилась, взяв на себя почти все домашние хлопоты. По какому-то неписаному закону Цветанке всегда доставалось место во главе стола, да и обходилась с нею Дарёна как с главой семейства — уважительно и ласково, безмолвно благодаря каждым движением, каждым взглядом за предоставленный кров и защиту.
