14. Кофе для эстетов

У меня появилось совершенно ясное ощущение, что ей и так это известно, что здесь спрятана некая неприятная правда, причём спрятана ею же, герцогиней — женщиной хладнокровной, несмотря на всю свою страстность, и рассудительной. И взгляд, полный даже не затаённой — подавленной враждебности, словно я, не зная того, покусилась на нечто важное...

Нет, правду говорить нельзя. В конце концов, ведь это не моя тайна, а тайна следствия — то есть она принадлежит Эллису, а для леди недопустимо брать чужое, будь то идея, поношенное платье или остроумная шутка.

— Вы же знаете, в "Старое гнездо" захаживают весьма эксцентричные люди. И вот один репортёр из "Бромлинских сплетен" рассказал недавно презабавную вещь: будто бы на берегу Эйвона нашли странную маску. Только и всего, — пожала я плечами. — Но, конечно, это никак не может быть маска из вашей коллекции.

Она принуждённо рассмеялась.

— Да уж, с трудом могу себе представить, чтобы кто-то из моих гостей выкрал у нас безделицу и выбросил её в Эйвон. С моста! — и она хрипло, каркающе рассмеялась. — Пойдёмте-ка назад. Холодно.

До самого конца я надеялась, что леди Фэйт снова присоединится к нам, и мы обменяемся ещё хотя бы парой слов, однако она так и не показалась. "Миледи нешдоровится", — чопорно сообщил дворецкий, косясь на меня с неприкрытым неодобрением, точно бедняжка слегла по моей вине. Герцогиня же стукнула веером по столу и разразилась очередной тирадой. Нам опять подали чай, к которому я не притронулась; но зато хозяйка особняка опустошила по крайней три чашки — из своего собственного чайничка, источающего аромат бренди и бергамота, и вскоре паузы между словами стали затягиваться до неприличия. Когда настала пора прощаться, она даже не провожала меня, сославшись на мигрень.

Лицо Эбби, горничной, подававшей накидку и шляпку, было бледным как мел. Я прониклась к ней искренним сочувствием: она выглядела уже немолодо и, похоже, работала в особняке давно, а потому успела прикипеть душою к хозяевам, переживая за их промахи, как за свои собственные... Или же просто от природы отличалась деликатностью, и столь откровенное пренебрежение гостьей претило ей.

Так я думала, пока эта женщина, расправляя накидку на моих плечах, вдруг не склонилась ко мне, шепча:

— Миледи, вы спрашивали про маску... И я знаю, кто её забрал, да вот только если скажу, выловят и меня из Эйвона, ей-ей. — Эбби сглотнула; впалые щёки вспыхнули румянцем, а чуть выпуклые, рыбьи глаза стали отчего-то очень выразительными. — Сэр Джефри Олбрайт. Я сама видела. Они с леди Фэйт, бывает, встречаются, и всё когда старой герцогини рядом нет. Вот аккурат восьмого апреля он и прикатил. Разгуливал тут, как у себя, то одно, то другое схватит... А маску так и увёз. Вы уж передайте, кому следует, — взмолилась горничная. — Он моей леди всю голову задурил, а я её, крошку, считай, вырастила, господам-то до неё дела не было. И не для такого, видят Небеса, проходимца её роза цвела...

Тут наверху хлопнула дверь, где-то далеко. Но горничная вздрогнула и отшатнулась, и румянец снова сменила мертвенная бледность, а глаза погасли.

— Спасибо, Эбби. Вы очень мне помогли, — улыбнулась я, вкладывая искреннее тепло и симпатию в свои слова. — Машину ведь уже подали? Тогда не провожайте меня, на улице довольно холодно. Вы очень добры, но не стоит себе вредить. Будьте поосторожнее.

Горничная кивнула, точно деревянная марионетка, и не удостоила меня даже взглядом. Надеюсь, впрочем, что предупреждению она вняла... Право, если за кого в этом доме и болело моё сердце, то за неё.

Значит, Джефри Олбрайт. Дядя Рэйвен не зря подозревал его... Вот только как нам поможет знание, что баронет нечист на руку и подворовывает антиквариат из дома своей "невесты"?

Когда Лайзо меня увидел, то переменился в лице.

На мгновение я даже испугалась, что он забудет о своей роли простого водителя и бросится ко мне, обнимет... не знаю, что сделает, но всё это было бы совершенно неприемлемо здесь, у порога особняка Хэмпшайров, где за каждым тёмным окном мог таиться наблюдатель. И хорошо, если просто любопытный, а не злорадствующий! Однако самообладания ему, к счастью, хватило; он открыл дверцу и помог мне сесть, затем занял своё место, и машина покатила по сумрачному саду. Я глядела в окно, стараясь обуздать взбунтовавшийся пульс, а Лайзо изображал слугу и молчал — до тех пор, пока мы не свернули на пустоватую улицу, с двух сторон отрезанную от города деревьями.

— Что с тобой случилось? Уж без обид, но вид у тебя такой, словно тебя там истязали.

— Меня там едва не отравили. Кажется, — ответила я придушенным шёпотом. — Ох, Лайзо, неужели меня правда хотели... убить?

Руки у него напряглись так, что жилы выступили. Он остановил машину и глухо попросил:

— Рассказывай. А я послушаю — очень внимательно послушаю.

— Преждевременно пока делать выводы, — поспешно добавила я. — Сперва надо передать Эллису платок...

Лайзо нахмурился ещё сильнее.

— Что за платок?

Стоило вспомнить случившееся в деталях, и вновь накатила дурнота. Я расстегнула ворот и принялась обмахиваться, но это нисколько не помогло. Деревья за окном, утопающие в зыбком апрельском сумраке, казались ненастоящими — силуэты из бумаги, наклеенные на стекло, не более того.

— Мне подали странный чай. А до того мне снился сон, тоже весьма странный, в котором бокал вина превращался в змею... И, Лайзо, когда я взяла чашку, то увидела тот образ снова, и так ясно! — Голос у меня сорвался, и пришлось перевести дыхание. — Сейчас всё это больше похоже на каприз, я знаю. И можешь думать обо мне сколько угодно дурно, но отвези платок Эллису. Вроде бы доктор Брэдфорд умеет находить яды в питье, вот пусть он и удостоверится, что там ничего не было, и леди Фэйт действительно просто пыталась угодить мне весьма странным образом, а не сделать страшную глупость.

Лайзо глубоко вздохнул, затем отвёл за уши пряди волос, упавшие на лицо; "Железная Минни" двинулась с места и вновь покатила по улице, правда, медленнее, чем прежде.

— К Эллису я нынче вечером же наведаюсь, — с прохладцей пообещал он. Готова спорить, что тщательно сдерживаемый гнев не был направлен на меня, но за шиворот точно ледяной воды плеснули — так жутко стало отчего-то. — Значит, "страшная глупость"... Так это белобрысая девица тебя отравить пыталась? Не вздорная старуха?

— Лайзо! — возмущённо вскинулась я, мгновенно приходя в себя. — Всё-таки леди Фэйт — дочь герцога! И она весьма хороша собою. А что касается возраста леди Хэмпшайр...

— Гнев тебя красит, — улыбнулся он, скосив на меня глаза. — А я-то что, я-то бесстыжий гипси, ни воспитания, ни совести, какой с меня спрос? Так что с отравительницей?

Я вынуждена была отвернуться и прикусить губу, чтобы не рассмеяться. Дурное настроение как рукой сняло; воронья стая зашумела, захлопала крыльями, высыпалась из зарослей в стылом ещё парке, точно чёрная фасоль из мешка, и затерялась в темнеющем небе.

— Боюсь, что леди Фэйт могли надоумить. Да, и к тому же её служанка сообщила кое-что любопытное...

Мы поговорили ещё немного, пока подъезжали к кофейне. И к лучшему: мне важно было высказать все подозрения, превратить своё подспудное напряжение в звуки речи, которые порой казались со стороны такими глупыми и претенциозными, что не могли уже больше ни пугать, ни сковывать душу тяжестью. Ведь хозяйка "Старого гнезда" всегда безупречна — легка, немного загадочна и спокойна, ведь только так атмосфера этого места остаётся неизменной и продолжает дарить гостям безмятежность сердца, умиротворение и отдохновение.

Проводив меня до порога, Лайзо, не медля, отправился в Управление.

Визит в особняк Хэмпшайров, в это змеиное гнездо, завершился; мне оставалось ждать встречи с дядей Рэйвеном, чтобы обсудить с ним произошедшее... и с Эллисом, чтобы понять, поили меня там ядом метафорически — или буквально.

— А теперь, леди Виржиния, попробуйте этот изумительный десерт!

Я вздрогнула, очнувшись от полудрёмы; оказалось, что меня незаметно сморило после того, как "Старое гнездо" покинул последний гость. Мэдди всё ещё прибиралась и кружила по залу, напевая себе под нос вполголоса — почти что колыбельная, право. А Рене Мирей нынче немного задержался, чтобы похвастаться своим новым изобретением.

— О, "гнёздышки" из слоёного теста с воздушным кремом и тёртым миндальным орехом? — торопливо откликнулась я, не подавая виду, что ненадолго забыла, где нахожусь. — Весьма удобная форма. Думаю, она будет пользоваться успехом.

Он воодушевился.

— Вы полагаете? Впрочем, что же это я, мои десерты всегда вызывают горение... пылание... тление... — Мирей нахмурился. — Как же...

— Пылкий восторг? — попыталась угадать я.

— Да-да! — расцвёл он.

Слова и мысли цеплялись друг за друга, как звенья бесконечной незримой цепочки. Тление — смерть, миндаль — синильная кислота; вспомнилось, как побледнело лицо марсовийца при виде страданий Салиха, и меткое замечание Эллиса; потом, сразу, без перехода — чай, поданный мне леди Фэйт. И мне пришла в голову неожиданная идея.

Я жестом подозвала Мэдди и спросила:

— Милая, Георг уже ушёл?

— Нет, но собирается, — и она выразительно посмотрела на Мирея.

Намёк был более чем прозрачным. Конечно, разве может кофейный мастер оставить двух незамужних девиц наедине с подозрительным марсовийцем? Нет, разумеется; скорее, он будет добрых полчаса поправлять шейный платок и проверять пуговицы на пальто, дожидаясь, пока можно уже наконец уйти.

Но заставлять Георга вновь браться за турку в столь поздний час — пожалуй, слишком жестоко.

— Вернёмся на кухню, мистер Мирей, — улыбнулась я. — Мне кажется, я знаю, какой кофе подойдёт к вашим пирожным и лучше всего раскроет их вкус.

Он ответил воистину ослепительной улыбкой:

— Леди приглашает меня на чашку кофе? О-ла-ла!

Мэдди прыснула со смеху и погрозила пальцем:

— А если маркиз Рокпорт услышит?

Георг действительно давно собрался уходить; я отпустила его сама, напомнив, что нас с Мэдди двое, и к тому же Лайзо ждёт снаружи, а сама взялась за приготовление кофе. О, разумеется, я не собиралась выдумывать ничего поразительного: корица, ваниль, немного карамели — словом, нечто вроде "кофе для леди", но только без сливок, чёрный. Рене Мирей с удовольствием принял из моих рук благоухающую чашку; я дождалась, пока он сделает глоток, а затем поинтересовалась словно между прочим:

— А вы можете различить привкус яда в напитке?

Выражение его лица воистину стоило запечатлеть в мраморе. Или маслом на холсте. Леди Клэймор пришла бы в экстаз!

— Леди, — заморгал он часто-часто; смотрелось это потешно, потому что ресницы у него были по-детски длинные. — Это есть шутка?

— Отнюдь, — ответила я и сама пригубила кофе. — И даже не праздное любопытство. Вы ведь действительно гениальный повар, мистер Мирей. Малейшие отклонения в рецептуре не ускользают от вашего внимания, даже если бхаратскую ваниль заменить колонской. И вот представьте, что перед вами чашка... предположим, с крепким чёрным чаем, — пощадила его я, в последний момент изменяя фразу. — И тот, кто подал его, отнюдь не похож на убийцу. Но что-то смущает вас, некое подозрение, не подкреплённое ничем, кроме смутных предчувствий. Что вы сделаете?

Признаться, в любой момент я готова была свернуть разговор, перевести его в шутку. Но марсовиец вдруг посерьёзнел и погрузился в размышления, шепча нечто вроде: "о, прозрение, уи, уи"; его пальцы механически поглаживали нижнюю губу, но он даже не осознавал собственных действий.

Эллис был прав: в прошлом этого человека скрывалось нечто весьма любопытное.

— Не стану пить, — наконец ответил Рене Мирей, и на лбу у него появилась тонкая морщинка-трещинка. Вечная сияющая улыбка угасла, а с нею исчезла и показная самоуверенность. — И другим не позволю, нет.

— Почему? — продолжила я. Очень захотелось взять веер, чтобы скрыть волнение, отвлечь внимание от своего лица, повертев что-нибудь в руках... Разговор получался напряжённым. — Подозрение значит больше, чем опасение показаться глупым или эксцентричным человеком?

И он вновь задумался, прежде чем ответить.

— Но подозрение никогда не бывает совсем пустое. Всегда есть корень, суть... — Мирей защёлкал пальцами, пытаясь подобрать слово; на сей раз я не вмешивалась. — Всегда есть основа. Вот передо мной чашка, её подала очаровательная женщина, цветок, услада для глаз! — попытался он пошутить, но вышло тускло, словно на него падала в тот момент тень неких печальных воспоминаний. — Но что-то мне не нравится. У женщины дрожали руки? Может быть. Дело в чае? Возможно. Вид, запах — чувства зрячи, разум слеп. К аромату чая примешивается металл или чеснок, и я говорю себе: "Они плохо вымыли чашку на кухне, приятель". Я называю это подозрением. Но разве оно беспочвенное?

Я опустила взгляд, вспоминая, как дерзко, с вызовом поставила передо мной чашку леди Фэйт, и запах, показавшийся слишком резким, и будто бы тягучую, маслянистую жидкость...

Так только ли в вещем сне было дело?

— Пожалуй, вы правы, — вздохнула я, и не пытаясь уже делать вид, что это всего лишь светская беседа. А затем попросила: — Рассказывайте свою историю до конца, мистер Мирей. Сейчас это более чем уместно. Как принято говорить... Удачный момент?

Он непонимающе моргнул.

— Простите, что?

Я улыбнулась:

— Прозвучало слишком много подробностей для абстрактного примера. И мне хотелось бы услышать вашу историю именно от вас, а не от Эллиса. Или, чего хуже, от маркиза Рокпорта.

— Вы страшный человек, леди Виржиния, — очень серьёзно ответил марсовиец.

— Чудесные пирожные, мистер Мирей. А ваш кофе остывает. Вам не нравится? Там нет мышьяка, клянусь — только ваниль, корица и карамель.

Уголки губ у него дрогнули.

— Сдаюсь. К тому же вы правда могли услышать это позже, в неудачное время... — добавил он печально, немного напоминая сейчас несправедливо обиженного ребёнка. — Я действительно уже видел, как люди умирают от яда. Из-за последнего случая мне пришлось переехать в Аксонию, потому что на мою репутацию в Лютье посадили изрядное пятно: в доме, где я работал, некто Дюкро упал замертво. Буквально, миледи.

Это не было неожиданностью, нечто подобное я и подозревала.

— И обвинили вас.

— Да. Потому что мсье Дюкро оказывал мне знаки внимания, а я имел неосторожность резко ответить, — пояснил Мирей, и на скулах у него появился едва заметный румянец... но, скорее, не из-за смущения, а от злости. — А потом созналась служанка, у неё... у неё было нежеланное дитя от мсье Дюкро. И, хотя меня оправдали, пришлось переехать. Это было утомительно, неприятно, однако я не жалею и... и... вообще-то я хотел рассказать о другом случае, — и голос у него резко сел. — Тогда мне было четырнадцать лет, леди Виржиния. Я находился в обучении у очень хорошего человека, работал в одном доме. Однажды мадам, молодая, красивая женщина, дала мне чайник и чашку — и велела отнести хозяину. Хозяин был немолод, но богат, слуги шептались, что мадам его не любила. И мне показалось тогда, что чай пах странно. Я его вылил. Наутро мадам спросила меня, пил ли хозяин чай, и я ответил, что чай, наверно, испортился. Она отхлестала меня перчатками по щекам, потом заплакала и попросила не рассказывать никому, — нервно усмехнулся Мирей и потёр лицо. — Хозяин потом всё равно умер, очень скоро. А мне до сих пор снится иногда, что я несу по длинному-длинному тёмному коридору чашку. Чай пахнет странно. И в таких снах, леди Виржиния, я всегда испытываю очень сильную жажду.