Змеиная паутина

Сглатываю, опоминаясь.

— Ты их вконец замучила, — говорю, опуская руку. — Они вот-вот сдохнут. И что за радость — пытать полутруп?

— А, — Беллатрикс приближается ко мне вплотную. Вынужден отступить, но позади решетка. Вжимаюсь в прутья, пытаясь сохранить дистанцию между собой и этой безумной женщиной, но она придавливает меня своим телом.

— Маленький мальчик хочет долгого удовольствия, — в глазах Беллатрикс полыхает огонь, в котором я с ужасом различаю возбуждение. — До-о-олгого...

Внезапно она хватает меня за пах прямо сквозь мантию. От неожиданности дергаюсь, пытаюсь вывернуться. Беллатрикс так же резко отступает и, не говоря больше ни слова, стремительно уносится прочь. Лишь раздается стук каблуков и безумный смех, в котором нет ни капли человеческого.

Отряхиваюсь, делаю судорожный вдох, пытаясь прийти в себя. Вовремя вспоминаю о присутствующих здесь Грейнджерах.

— Простите, — говорю, повернувшись к Монике и Венделлу, — что поздно явился.

Грейнджеры сглатывают.

— Ничего, — первым отвечает мужчина. — Я понимаю.

Смотрю на миссис Грейнджер и понимаю, что все это время привычно считаю секунды.

"...тридцать три, тридцать четыре..."

— Я схожу за зельем, — говорю. — Его пьют специально после Круциатуса — проклятья, которому только что подвергли вашу жену.

Мистер Грейнджер лишь кивает.

С нужным зельем возвращаюсь быстрее, чем успеваю досчитать до ста двадцати.

* * *

В ночь с семнадцатого на восемнадцатое число Лорд собирает Ближний и Внутренний Круги. Я не вхожу в число "счастливчиков", поэтому думаю устроить побег Грейнджерам, но не успеваю. Собрание заканчивается быстрее. Я даже не успеваю вывести ее из подземелий, как на пороге возникает вездесущая Беллатрикс Лестрейндж.

— О, малыш развлекается? — Беллатрикс вскидывает палочку, перехватывая у меня Мобиликорпус. — И куда это ты собрался?

— К себе, — отвечаю и придумываю глупейшую отговорку: — В подвале как-то атмосфера не та, и пол жесткий.

Беллатрикс запрокидывает голову, заливисто хохоча.

— Малыш, а ты, оказывается, взрослый мальчик. Но пленников нельзя выносить из подвала — приказ нашего Повелителя. Так что пользуйся тем, что есть. И где есть!

Стиснув зубы, смотрю, как Моника вновь оказывается в своей клетке.

— Ты не против моего присутствия? — Беллатрикс подбирается ко мне из-за спины. — Хочу посмотреть, как ты будешь ее трахать. Меня это заводит.

— А меня нет! — резко отвечаю. — "Третий лишний" — слышала поговорку?

— О, малыш стесняется! — фыркает Беллатрикс и, как вчера, стремительно убегает. Безумный смех отражается от стен.

На понимающе глядящих Грейнджеров смотреть невыносимо.

* * *

Я твердо решаю увести Грейнджеров на следующую ночь. Чего бы мне это не стоило — оглушу, зааважу встречных Рыцарей... и уведу. Потому что так будет правильнее всего. Хватит мне тянуть кота за хвост.

В конце концов, убьют — значит, убьют. Но я буду знать, что сделал все, что мог.

На ужине нет почти никого из Внутреннего и Ближнего Кругов — ни Долохова, ни братьев Лестрейнджей, ни даже Малфоя — лишь хмурая до невозможности Беллатрикс и пара давнишних обитателей — вечно облизывающий губы Крауч и Петтигрю.

И мрачный, словно туча, Лорд.

Отсутствие большей части людей мне на руку. Я дожидаюсь полночи, когда все разбредаются по своим спальням и спускаюсь в подземелье, собираясь в очередной раз предпринять попытку вывести Грейнджеров, но...

Но в подвале, едва я открываю дверь, вижу в одной из клеток... с Анной Фоминичной.

— Анна Фоминична?! — едва не падаю на пол.

— Витя, — улыбается мне женщина.

От ужаса холодеет все внутри. Если она здесь, в клетке, то... вывод напрашивается сам собой.

— Анна Фоминична, — поспешно говорю, — все в порядке. Я вас выведу. Сейчас в мэноре никого нет, только Лорд и еще пара человек. Они спят...

— Витя, — останавливает меня Анна Фоминична. — Тихо... Не надо.

Замолкаю, напряженно глядя на нее. В ее волосах странные отблески, словно пряди седины. Да и сама она в этом факельном освещении выглядит постаревшей лет на пять или даже семь.

— Но почему? — не понимаю.

— Потому что мы не дойдем, — в голосе Анны Фоминичны какое-то нереальное спокойствие. — Нас поймают, едва мы выйдем отсюда.

— Мы осторожно...

— Витя, — перебивает меня женщина. — Я тебя прекрасно понимаю. Только... скажи, тут есть домовики?

— Да, — киваю.

Анна Фоминична грустно хмыкает, и до меня доходит.

От осознания собственной тупости становится больно до слез. Все мои попытки помочь Грейнджерам были обречены на провал. Домовики, прикрепленные к гостю, не только следят за его благополучием, но так же смотрят, как бы гость не полез, куда не надо, не умыкнул чего-нибудь и вообще...

А за мной следит Динки.

— Динки... — зову слабым голосом, и домовичка тут же появляется. — Принеси воды, — прошу первое, что приходит на ум.

— Да, мастер Виктор, — отзывается Динки, и передо мной возникает стакан с водой.

— Спасибо, — отпускаю домовика. Когда домовик исчезает, отбрасываю стакан прочь. Стакан ударяется о стену и разбивается брызгами стекла. Как и мои надежды.

— Вить, — голос Анны Фоминичны приводит меня в чувство. Она подходит к решетке своей камеры, толкает ее и выходит наружу.

— А, мне можно выходить из клетки, — отмахивается она, видя мой ошарашенный взгляд, но потом хмурится. — Но не из подвала. Единственное послабление, которое сделал мне мой отец.

Напрягаюсь, пытаясь вспомнить, кого же она имеет ввиду, но потом... потом вспоминаю.

— Палочки у меня тоже нет, — вздыхает Анна Фоминична нарочито бодрым голосом. — Ну, да ладно. Проживу как-нибудь. Как говорится, "живы будем — не умрем".

Бессильно опускаюсь на пол и встречаюсь глазами с настороженно глядящими на меня Грейнджерами. С Анной Фоминичной мы говорили по-русски, и из нашей беседы родители Гермионы не поняли ни слова.

Что же мне делать? Как помочь им сбежать?

— Вить, — Анна Фоминична садится рядом. — Вить, никак.

Что? Я вслух произнес?

— Догадаться, о чем ты думаешь, даже идиот сможет, — фыркает женщина, видя мой настороженный взгляд. — А если ты хочешь ответ... Вить, ты помнишь, зачем ты здесь?

В подвале внезапно наступает лютый холод. Простой вопрос Анны Фоминичны, так мягко и спокойно прозвучавший, замораживает меня до самых костей.

— Впрочем, тебе решать, — Анна Фоминична поднимается на ноги спустя несколько минут моего безмолвного созерцания особо интересного камня на полу. — Это твой и только твой выбор.

Да, мой.

Но мне от этого еще хуже.

* * *

Двадцатого июня меня вызывает Лорд. Меньше всего на свете я хочу видеть этого урода, который запер в подвале собственную дочь, который позволяет творить все эти зверства с магглами...

Но я иду к нему. Иду, потому что мне некуда деваться. У дверей сталкиваюсь с Яминским.

— Яминский, Крам, — говорит Лорд по-английски, едва мы переступаем порог, — так как лидер вашей "тройки" опять в Азкабане, то замещать его будет Беллатрикс Лестрейндж. С ней вы знакомы. Вопросы?

— Нет, мой Лорд, — отвечаем, согнувшись в поклоне.

— Хорошо, идите.

Выскакиваем за дверь максимально быстро.

— Бл..., нафига нам эта баба бешеная, — кривится Яминский, переходя на русский. — Такое чувство, что у Лорда не все дома...

Быстрым движением зажимаю рот Яминскому.

— Идиот, Лорд по-русски сечет, — шепотом говорю, покосившись на дверь.

— Да ну? — недоверчиво глядит на меня Яминский, когда я, дождавшись его кивка, опускаю руку.

— Зуб даю, — тащу мужчину прочь от злополучного кабинета. — Он со мной и Долоховым не раз по-русски разговаривал.

— А сейчас чего по-английски болтал? — Яминский бросает короткий взгляд назад.

— Я что, Пушкин? — зло отвечаю. — Хотел и болтал. Ты еще ему претензию предъяви.

Яминский поводит плечами, ускоряет шаг.

* * *

После попадания в Азкабан Долохова и нескольких других Рыцарей (я так и не знаю, как они умудрились), Беллатрикс словно становится еще безумнее. Я варю несколько зелий, которые могут ее немного успокоить, но она со смехом разбивает принесенные мною бутылки. А Лорд, видящий всю эту картину, ничего не говорит.

Я не знаю, что мне делать.

И не знаю, что мне делать, когда сумасшедшая женщина вновь берет в привычку пытать Грейнджеров. Я пытаюсь их защитить, но вмешивается Лорд. Его насмешливый вопрос: "Что тебе эти магглы?" словно выбрасывает меня в какой-то тупик, в колодец, закрытую комнату, откуда нет выхода.

Грейнджеры по-прежнему понимающе кивают, когда я пытаюсь им объяснить сложность ситуации, но с каждым разом я вижу, как в их глазах растворяется надежда, сменяясь обидой и недоверием.

Анна Фоминична ничего не говорит мне про них, когда я прихожу в подвал. Я пытаюсь спросить у нее совета, чтобы она сказала, что будет правильно, но она лишь пожимает плечами.

— Твой выбор, Вить. Только то, что ты сам решишь.

И двадцать шестого июня, в очередной раз смотря на истерзанных мужчину и женщину, я принимаю решение.

Вернуться за нужными флакончиками. Раскупорить. Протянуть.

— Сегодня я выведу вас. Это сонное зелье, — произносят мои губы. — Уснете, вас легче будет транспортировать отсюда. Так Охранные чары не среагируют.

Венделл Грейнджер подбирается, словно мои слова придают ему сил.

— А потом куда? — интересуется.

— Есть квартира в Лондоне, — тихо говорю. — Отлежитесь, потом переправлю вас в Болгарию, к матери. Там вас не найдут.

— Хорошо, спасибо, Виктор! — мужчина широко улыбается и ложится на грязный матрас, закрыв глаза в предвкушении свободы.

— Я рада, что у моей дочери есть такой смелый и решительный друг, как вы, Виктор, — кивает Моника Грейнджер, принимая из моих рук точно такую же склянку, которую я давал ее мужу. — Я знаю, что она будет счастлива с вами.

От подступивших слез не могу дышать. Почти не вижу, как женщина ложится на свой матрас. Точно так же, как и ее муж.

— Ты правильно поступил, — на плечи ложатся мягкие руки. — Не плачь.

Пытаюсь вдохнуть, но рыдания рвут горло. Аккуратно поправляю кисть руки лежащей передо мной мамы Гермионы. Слезы застилают глаза.

— Тихо, тихо, дурмстранговец, — Анна Фоминична обнимает меня сзади, и я, развернувшись, утыкаюсь ей лицом в мантию, не в силах сдержаться.

— Тяжел путь Целителя, — убаюкивая меня в своих объятьях, тихим голосом говорит Анна Фоминична. — Самое тяжелое — принимать такие решения. И иногда... иногда бывает, что приходится... приходится так поступать с теми, кто нам дорог. На тебе нет их крови, Витя. Вся кровь на руках тех, по чьей вине ты был вынужден это сделать. Не кори себя. Ты молодец.

Кажется, что слезы не кончаются. Последний раз я плакал... не помню когда.

— Ты очень сильный, Витя, — Анна Фоминична гладит меня по голове. — Очень. Я никогда не видела таких сильных и мужественных людей. Таких больше нет. Держись, дурмстранговец. Кто, кроме нас?

Спустя вечность могу наконец оторваться от мокрой груди Анны Фоминичны и размазать слезы по распухшему лицу.

— Спасибо, — говорю женщине, глядящей на меня с неприкрытой заботой. — Я в порядке. Спасибо.

Она молча кивает, стискивает мне руку.

Наколдовываю Агуаменти, направляю себе на лицо. Струя воды заливает мне мантию, но я почти этого не чувствую. Сколько я так стою, не знаю, но когда я заканчиваю, то на полу нехилая лужа воды.

Высушиваю пол и себя короткими взмахами.

На лицах обоих Грейнджеров застыли легкие улыбки.

— Я... я похороню их... — бормочу оправдывающимся тоном.

Анна Фоминична снова кивает.

Когда я транспортирую тела, укутанные в трансфигурированное из одного из матрасов покрывало, в коридорах мэнора мне не встречается ни одна живая душа.

* * *

Кладбище я знаю всего одно. То самое, на котором возродился безносый урод. Но на нем я хоронить Грейнджеров не хочу.

Берег, на который я аппарировал пять минут назад, подходит намного лучше.

Палочкой вынуть четыре кубометра грунта. Трансфигурировать из камня большой гроб, из пары опавших листьев — мягкие подушки. Из сухих травинок — хризантемы.

Бережно укладываю на подушки сперва Венделла, затем Монику, медленно, по одной, руками укладываю цветы.

Простите меня, мистер и миссис Грейнджер. За то, что наше знакомство оказалось таким коротким. За то, что я не сумел выполнить свое обещание. За то, что пообещал невыполнимое. Спасибо вам за то, что позволили познакомиться с вами не только... в застенках Волдеморта. Спасибо вам за то, что позволили общаться с вашей дочерью. За то, что разрешили нашу дружбу. Я обещаю, нет, клянусь, что не причиню вреда вашей дочери и сделаю все, чтобы она не пострадала в грядущей войне, пусть это даже будет стоить мне жизни...

Когда собираюсь уже накрыть гроб тяжелой крышкой, вспоминаю еще кое о чем. Очень важном.

Путь в Малфой-мэнор и обратно занимает у меня минут пять.

— Я обещал вам, — сглатываю, кладу между телами небольшую фигурку китайского огненного шара. — Вот. Это дракон.

Миниатюрный дракон переступает по трансфигурированной белоснежной материи, выпускает иллюзорный огонь.

— Не бойтесь, — как живым, говорю лежащим передо мной Грейнджерам. — Огонь не настоящий.

Взмахом палочки закрываю гроб, укладываю его в вырытую яму и засыпаю землей.

Хотя Анна Фоминична сказала, что я не виноват, я знаю, что это неправда. Я виноват.

Особенно перед тобой, Гермиона.

* * *

Два дня я не могу есть вообще. Все проходит мимо, как в тумане. В Малфой-мэнор кто-то приходит, уходит, а я толком не понимаю, кто это был, зачем и почему. Вроде бы приезжает Малфой-младший, но я не уверен.

Ночевать в мэноре тоже не могу. Каждая стенка, каждая дверь кричит мне о том, что я не сдержал обещание. Что я убил родителей своей любимой.

В лондонской квартире все по-прежнему. На всякий случай перестраиваю Охранные и Сигнальные чары. Меньше всего мне надо, чтобы сюда заявился кто-то непрошеный. Убить не убьют, но ударят сильно.

Даю допуск троим — себе, Гермионе и, разумеется, Анне Фоминичне. Все-таки ее квартира. Да и я втайне не теряю надежды, что вдруг она сбежит. Тогда сможет прийти сюда...

В один из июльских вечеров, когда я собираюсь лечь спать и уже стягиваю с себя мантию и штаны, в кухне внезапно раздается хлопок аппарации. Привычным движением выхватываю палочку и бесшумно скольжу к двери.

— Гермиона? — узнаю нежданную гостью. Отступаю, опускаю палочку.

— Виктор! Ты тут! — Гермиона вихрем налетает на меня, повисает на шее. — Боже, Виктор! Как я рада тебя видеть!

Смотрю в ее огромные глаза, и невозможное чувство вины заполняет меня.

— Я тоже, — растягиваю губы в улыбке.

Обнимаю такую теплую и живую Гермиону. И мне, как никогда в жизни, одновременно хочется и жить, и умереть. Жить, потому что она рядом. И умереть, потому что грех мой перед ней неискупим.