Змеиная паутина

Больно.

Больно от осознания, что я переступил грань, которую не имел права. И что теперь назад ничего не вернуть.

Я ведь мог перестать ей писать. Мог написать что-нибудь грубое, чтобы она от меня отстала. Она бы огорчилась, но не было этого... сегодняшнего.

Самое страшное, что я знаю, знаю на сто процентов, что наша связь более чем опасна.

Магглокровка и Пожиратель Смерти... Ирония судьбы. Было ли когда что-то подобное?

Гермиона, милая. Я знаю, что лучшей защитой тебя было бы вообще не общаться с тобой. Но поздно... поздно. Ты стала для меня воздухом, солнечным светом. Моей магией, моей кровью, моей жизнью. Я умру без тебя, ссохнусь, как дерево без воды.

Жаль, я не гриффиндорец. Я не могу так отчаянно бросаться вперед, не задумываясь о последствиях. Я всегда буду мучиться сомнениями, колебаться... Потому что я дурмстранговец. Нас учили мыслить на несколько шагов вперед и понимать последствия.

Но не учили, как вести себя, когда логика беспощадно давится чувствами.

Любовью.

* * *

Весна в этом году приходит стремительно. В прошлом году я встречал ее в Хогвартсе, готовясь к участию в очередном испытании Турнира, будучи одиннадцатиклассником Дурмстранга и наивным дурачком, считающим, что он уже взрослый. В этом году я встречаю ее, будучи Пожирателем Смерти, на чьих руках уже есть кровь безвинного. А идиот я все тот же, надеющийся на непонятно что.

С Гермионой мы встречаемся снова. И снова. И каждый раз я хочу сказать ей, что больше ничего не будет, чтобы она не писала мне и не приходила, но не могу. Каждый раз я хочу не прикасаться к ней, не чувствовать ее запаха, вкуса, не ощущать мягкость ее кожи и не испытывать этой всепоглощающей страсти. И не хочу отдаваться ей, теряя голову, забывая обо всем.

Но не могу.

В конце марта, под конец нашей очередной встречи с Гермионой, когда мы лежим в кровати — я бездумно смотрю в потолок, унимая дыхание после секса, а сама Гермиона плотно прижимается ко мне всем телом, оплетя руками и ногами — начинает тянуть Метку.

Судорожно дергаюсь, не ожидая вызова. Я уже отвык от этого ощущения — после лечения беглых Рыцарей Лорд не давал мне никаких заданий — у меня оставалась лишь одна обязанность, как и раньше — варить зелья два раза в неделю вместе с Северусом Снейпом.

— Что такое? — Гермиона поднимает голову, глядит на меня озабоченно.

— Блин, — на ходу придумываю отговорку. — Я забыл, совершенно забыл!

— О чем?

— У меня же завтра тест по анатомии! А я даже учебник не открыл!

В глазах девушки проскальзывает понимание.

— Так чего ты тут лежишь? — она шутливо пихает меня в бок. — Чтобы получил не меньше "выше ожидаемого"!

— Получу, — бормочу, поспешно натягивая штаны и застегивая рубашку, которую я так и не снимал. — Обязательно. Закрой, пожалуйста, дверь сама.

— Хорошо, — отзывается Гермиона, но я, криво накинув на себя мантию, аппарирую.

До кабинета Лорда добегаю, когда Метка уже начинает жечь. Стучу в дверь, поймав себя на мысли, что стучу условным стуком Дурмстранга — "ученик просит позволения войти в кабинет учителя", но за дверью уже отзывается Лорд:

— Войди, Виктор.

Отзывается по-русски. На этот раз русский язык Лорда звучит вполне привычно. В отличие от других, для кого русский неродной, акцент Лорда практически незаметен, все слова хорошо различимы.

Одергиваю мантию, вхожу в кабинет и опускаюсь на одно колено в приветствии.

— Ты задержался.

— Я прошу прощения, мой Лорд, — отзываюсь, не поднимая головы.

— Посмотри на меня, Виктор, — командует Лорд.

Поднимаю голову, сталкиваясь взглядом с рубиново-красными глазами, и обмираю от страха.

Кощей, я уже забыл, что у него такой взгляд...

— Ладно, — Лорд отворачивается. — Встань.

Моргаю и замечаю, что в кабинете есть еще человек — Антонин Долохов. Долохов сидит рядом на кресле в черной форменной мантии, держа в руках серебристую маску. Поднимаюсь на ноги.

— Как ты себя чувствуешь, Виктор? Спина не беспокоит?

— Все хорошо, мой Лорд, — отвечаю, понимая, что последние два месяца я вообще о спине не думаю.

— Я рад это слышать. Потому что с сегодняшнего дня ты прикрепляешься к боевой "тройке" Антонина. Антонин обрисует тебе цели, задачи и тактику. Вопросы?

Боевая "тройка"?

Боевой "тройкой" называется отряд из трех магов, чьи действия скоординированы и сплочены. Маги в "тройке" ведут себя, как единое целое. У нас в школе "тройки" во время занятий по Боевой Магии складывались случайным образом, чтобы не вырабатывать у учеников привычки к напарникам, которые уйдут после выпуска из школы.

"Тройка" — сильная боевая единица. Если считается, что три человека, объединив свои усилия, получают лишь восемьдесят процентов результата, который получили бы они по отдельности, то с "тройками" это утверждение напрочь отвергается. Маги по отдельности могут быть слабыми, но их "тройка" сметет троих более сильных магов-одиночек. Есть, конечно, и другие виды групп — "пятерки" и "двойки". "Пятерки" выполняют не атакующую, а поддерживающую функцию, как тогда, когда мы Азкабан громили. Смогли и двери выбить, и узников высвободить. У "тройки" или "двойки" не хватило бы рук. "Двойки" вообще больше разведчики или диверсанты.

— А кто третий? — выпаливаю единственный возможный в данных условиях вопрос.

— Третий — Кирилл Яминский, — сухо отвечает Лорд. — Если у тебя нет других вопросов, Виктор, то остальное тебе объяснит Антонин.

— Понял, мой Лорд, — склоняю голову.

— Хорошо. Антон, забирай Виктора.

— Да, мой Лорд, — отзывается Долохов.

Яминский? Пытаюсь вспомнить, о ком речь, но не получается. Вслед за Долоховым выхожу из кабинета, не забыв поклониться и следую по коридору.

Долохов приводит меня в мою комнату. Там уже сидит парень лет двадцати пяти. При нашем появлении он вскакивает, вставая по стойке "смирно".

— Вольно, — командует Долохов, и в его голосе совершенно нет той безалаберности и веселости, как я привык слышать. Долохов серьезен и собран.

— Итак, бойцы. Представляюсь и немного рассказываю о себе, чтобы не было вопросов, что за пень вами командует. Меня зовут Антонин Долохов, я член Ближнего Круга. В Рыцарях состою с 1943 года. С января восемьдесят первого по январь девяносто шестого отбывал пожизненное заключение в Азкабане, откуда благополучно выбрался благодаря нашему Лорду. Выпускник Дурмстранга того же сорок третьего, факультет Боевой Магии, восемнадцать из двадцати двух.

"Восемнадцать из двадцати двух" означает, что в дипломе Дурмстранга у нашего лидера "тройки" было восемнадцать "пятерок". Ну, или "отлично", как говорят в Хогвартсе. Неплохой результат. У меня всего двенадцать. "Ближний Круг" — означает, что Антонин — один из самых первых последователей Лорда. Впрочем, по упомянутым годам это и так ясно — сорок третий лохматый год... У меня бабушка в сорок третьем родилась. По матери.

— Наша задача — сформировать нормальную "тройку", — продолжает Долохов. — Предупреждаю — гонять буду в хвост и гриву, потому что мне не хочется искать кому-то из вас замену. Очень не хочется. Ясно?

Синхронно с присутствующим парнем киваем.

— Итак, хочу услышать, кто из вас кто, что умеет. Кирилл?

— Эм... — парень рядом прокашливается. — Я Кирилл Анатольевич Яминский, тридцать три года. Рыцарь с восемьдесят первого. Выпуск Дурмстранга восьмидесятого, факультет Боевой Магии... — Кирилл Яминский запинается, но потом продолжается слегка смущенно. — Шесть из двадцати двух. После... эм... временной отлучки Лорда жил в России, в Горьком...

— Когда точно в восемьдесят первом Метку получил? — перебивает Долохов.

— В июне... двадцать третьего, — Яминский подбирается.

— По "боевке" у тебя что?

— Эм... "три", — Яминский закусывает губы.

— Чем последние четырнадцать лет занимался?

Яминский безудержно краснеет.

— Розы выращивал... У меня жена — траволог. А у меня по Зельям "пять", потому и...

Долохов странно меняется в лице.

— Зелья? Розы? Траволог?

— Эм... да.

Повисает напряженное молчание. Долохов чешет в затылке, все так же нечитаемо глядя на моего соседа, затем, словно что-то решив для себя, кивает.

— Что еще можешь, садовник? На метле летаешь?

— Как все...

— Еще что?

— Ну...

— Вообще хоть что-то у тебя отличительное есть, кроме травы? Хоть Агуаменти, но чтоб лучше всего?

— Могу щит из металла невербально наколдовать почти мгновенно, — находится Яминский.

— Покажи.

Перед Долоховым тут же повисает оцинкованная пластина размером примерно метр на метр, поблескивая.

— Ясно. Убирай. Еще?

— Зыбучие пески радиусом в десять метров. Но это секунды две. Посохом.

Десять метров? Нехило. У меня едва пара метров выходит. За те же две секунды.

— Ладно. Разберемся. Но щит хорош. Запомню. Теперь ты. Крам?

— Виктор Тодоров Крам, — представляюсь. — Девятнадцать лет. Рыцарь с конца мая девяносто пятого. Выпуск Дурмстранга девяносто пятого, факультет Целителей. Двенадцать из двадцати двух. Студент второго курса академии Святого Патрика, факультет Скорой и Неотложной Помощи. Два года был ловцом в Национальной Сборной Болгарии, соответственно, хорошо летаю на метле.

— Чем сейчас у Рыцарей занимаешься? — спрашивает Долохов, глядя на меня цепким взглядом, от которого хочется ежиться.

— Зелья варю, — коротко отвечаю.

— Это как Снейп, что ли? — Долохов прищуривается.

— Нет, я варю те, что попроще, и ассистирую, когда необходимо, с другими зельями.

— Ясно. Так вот, я вас взял, поскольку вы оба из Дурмстранга, следовательно, по-русски балакаете. Меня до зубовного скрежета достало, что в моей прошлой "тройке" один команды по-русски с трудом разбирал, а второй в непредвиденный момент на английских спотыкался. Теперь, чтобы не думали, что я свою прошлую "тройку" уморил — Эвана Розье убили, когда я сам на больничной койке валялся, а третьим был Игорь Каркаров. Хотя теперь, слушая о ваших талантах, начинаю сомневаться, что взять вас было хорошей идеей. Поэтому вы должны мне доказать, что способны на большее, нежели летать на метлах и выращивать розы. Усекли, сопляки?

— Так точно! — отвечаем одинаково с Яминским, хотя и вразнобой.

— Ну вот. Потому сейчас... — Долохов взмахом палочки наколдовывает висящие в воздухе часы, — через двадцать две минуты мы идем в Дуэльный зал этого прекрасного дома, и вы мне показываете, что в Дурмстранге не в "говне" сидели.

"Говном" в Дурмстранге за глаза называют класс "Г" — самый слабый по успеваемости класс.

Через двадцать две минуты мы стоим в Дуэльном Зале.

— Ну что, сопляки, — оглядывает нас Долохов с каким-то удовлетворением. — Двое на одного, то есть на меня. Время пошло.

С Яминским даже не переглядываемся — дружно вскидываем палочки...

Дуэль заканчивается через минуту и сорок две секунды — о чем сообщает тот же Темпус, повешенный перед носом. Я валяюсь, связанный по рукам и ногам простеньким Инканцеро, а Яминского же Долохов вырубил обычным хуком с левой.

— Беременные слизняки! — ругается Долохов, и я вздрагиваю, вспоминая тренировочную дуэль с Лордом. — Бл..., с курями и то лучше биться! Тьфу, позор Дурмстрангу... Встали! Кир, выпил зелья из того угла, — Долохов тычет палочкой в угол, и там проявляется шкафчик со склянками. Крам, выпутался!

Напрягаюсь, скидываю веревки.

— Говно — оно и в Африке говно! — распаляется Долохов, глядя, как Яминский, шатаясь, нащупывает необходимую склянку и делает два глотка. — Пошли. Еще раз!

На этот раз сражение длится немного дольше, и оканчивается нашей с Яминским победой — мы умудряемся загнать Долохова в угол, Яминский выставляет щит, а я, откатившись, выстреливаю в Долохова красящим.

— Старею, — Долохов поднимается на ноги, очищает мантию. — Ладно. Зачту на сегодня.

* * *

Долохов выполняет свое обещание гонять нас "в хвост и гриву". При этом он перестает выполнять роль противника, подрядив на это дело другие "тройки".

Другие "тройки" разные. Самой сильной оказываются Лестрейнджи — Рудольфус, Рабастан и Беллатрикс. Они нас раскатывают быстрее, чем в две минуты При этом пару раз Беллатрикс долбает нас так, что Долохов потом с ней жутко ругается. Миссис Лестрейндж в долгу не остается, осыпая нашего лидера ругательствами, причем русскими.

Самой слабой "тройкой" оказываются Крауч, Петтигрю и Селвин. Крауч меня отчего-то ненавидит люто, и каждый раз накидывается, как на врага. Селвин более сдержан, а Петтигрю труслив, словно мышь какая-то. Они так и не скоординировали свои действия. Селвина, который в их "тройке" лидер, откровенно жалко.

А в середине апреля меня отправляют на первый в моей жизни рейд. Долохов вытягивает нас аппарацией в какой-то маггловский городишко и приводит к небольшому двухэтажному дому.

Произошедшее там помню плохо. Помню лишь кровь, крики ужаса, боли и матерные вопли Долохова. Помню, как блевал на крыльце, выдавливая из себя вчерашний и, похоже, позавчерашний ужин. И запах... омерзительный запах смерти. А, еще помню, как рядом блевал Яминский.

— Малышня! — отвешивает мне оплеуху Долохов после рейда, когда мы стоим в моей комнате. Негласно собираемся в ней — Долохов к себе не пускает, а Яминский живет где-то в городе. — Вывернуло его! Колдомедик! Ты у себя в институте благородных девиц тоже так блюешь на уроках?

Молчу, потираю наливающееся кровью ухо.

— От кого-кого, но от колдомедика не ожидал... — Долохов хмурится.

— Да, — выдавливаю. Я не виноват — у меня произошла нормальная реакция непривыкшего организма. Будто Долохов не блевал, когда первый раз подобное увидел. Но спорить с начальством — себе дороже.

— А ты, Яминский? Первый раз, что ли?

Долохов утыкает в Яминского палочку.

— Нет, — Яминский бледнеет, сглатывает. — Просто... отвык за много лет.

— Ладно. Тебе то же самое — еще раз наблюете вместо дела — мордами натыкаю. Ясно, сопли?

Киваем.

* * *

Рейдов случается еще два. На втором Долохов вынуждает меня убить беспомощную магглу, которая в ужасе смотрит в наши серебристые маски, не в силах даже кричать.

Я совершенно не хочу ее убивать, и не реагирую на короткое: "Заавадь", но Долохов резким движением вспарывает ей живот. Розоватые внутренности вываливаются из живота женщины. Она хрипит, неверяще глядя на них.

— Хорошо, пусть так мучается, — равнодушно пожимает плечами лидер моей "тройки". — Пойдем дальше.

Смотрю в глаза жертвы, заполняющиеся ужасом и осознанием случившегося...

"...Это я подарила им мучительно долгую жизнь. Я подарила им те дни в аду. Хотя мне ничего не стоило..."

И понимаю, что я должен сделать.

Поднимаю палочку и выпускаю зеленый луч.

— Авада Кедавра!

— Молодец! — голос Долохова звучит, как в тумане.

Уходим через ту же гостиную, но на этот раз залитую кровью и смертью.

А после рейда Долохов долго и старательно пытает меня Круциатусом.

— Я что тебе велел, Крам? — спрашивает он в перерывах между приступами боли и моими судорогами. — Я тебе что приказал, говнюк?