Связующие нити

Тристан медленно поднял на меня голову. Я улыбнулась ещё шире и протянула руку за ключами, требовательно похлопав сжатыми пальцами по самой ладони.

— Времени терять ни к чему!

Трис смотрел на меня во все глаза, и я совершенно не могла понять, что его взгляд означал. Вероятно, ошеломление.

— Ты слышал, что я тебе говорю?

Но он всё равно молчал. В самом деле, не лезть же к нему в пиджак за ключами самой?

— Да очнись же ты. Иди. Она ждёт тебя там как спасителя, а ты здесь за бумажками сидишь... я уйду и ты свободен в действиях.

Никакой реакции.

Я опустила глаза в пол, развернулась, и пошла обратно в зал ресторана. Даже без ключа, — пешком я дойду не до дома, а до Здания, и посижу подожду там до половины двенадцатого, пока откроемся. Не страшно. Главное, уйти отсюда поскорее, чтобы не травить себе душу.

Я нашла Сильвестра уже без Моники не за столом, а у бара, и сразу обратилась с извинениями:

— Так вышло, простите, что мне нужно уйти. Мне очень приятно было познакомиться с вами со всеми, но если я сегодня не успею закончить заказ, завтра меня повесят, — я похихикала также противно для себя, как и тогда по телефону.

— Как жаль, как жаль... даже получаса не прошло. У нас впереди замечательная программа.

— Без меня.

Лишнего расшаркиваться перед ним было незачем. Осталось только сказать последнее "до свиданья" и быстренько ретироваться.

— Гретт забыла уточнить, что мы уходим вместе, — обе ладони Триса обхватили меня за плечи.

— Как же так?

— Без неё мне здесь оставаться теперь как-то не к лицу. Приятного вечера.

— Тебе не стоило этого делать, — шепнула я Трису, когда мы стали уходить, — тебе нужно...

— Слушай, что нужно, я и сам решу. Уходим.

Вот весь этот званный вечер и вышел. Столько о нем думалось, столько к нему всего готовилось, а в результате оба покидаем его, едва придя.

— Домой? — спросила я, видя, как Трис замешкался на ступенях.

— В магазин. Я денег взял не много, но на проезд и на что-нибудь перекусить хватит.

— Так если не домой, то куда?

— Увидишь.

Он купил хлеба, плавленых сырков и баночку маслин. Потом на остановке мы сели и доехали до конечной, и там пересели на другой автобус, идущий до реки.

Когда я обнаружила себя, идущей за Тристаном по узкой тропинке к воде, я долго себя уговаривала поверить, что это правда. Очень странная и какая-то бредовая, но правда. За всю дорогу мы ничего не обсуждали.

Шли наугад, куда тропинка выведет. И вывела она нас на травянистый пологий бережок, где лежали два брёвнышка со старым кострищем между ними, и одним упавшим деревом у самого края воды.

— Давай здесь посидим?

— Давай... везде же, наверное, так.

Здесь было посвежее, чем в городе, и, едва мы сели, я почувствовала, что зябну. Без спичек или зажигалки о костре и нечего было думать. Пожевывая всё в том же безмолвии хлеб с сыром, я уже считала, сколько времени займёт обратная дорога, чтобы не дай бог не засидеться здесь, и не застрять без возможности уехать. Хотелось бы прежде заглянуть домой и позавтракать по-человечески перед работой.

— А чего мы сюда приехали?

Робко спросила я, сидя с Трисом на одном бревне и смотря на реку.

— А помнишь, ты говорила, что не плохо было бы выбраться на пикник?

Я едва не поперхнулась.

— Это пикник?

— А что, плохо? Пусть немного спонтанный...

Ресторан со всеми его событиями и переживаниями отодвинулся для меня как за стенку, словно это или случилось очень давно, или не происходило вовсе.

Отказавшись от маслин, я встала, потопталась на месте, решила хоть немного пошевелиться для согрева, и пошла к дереву. Подошва по жёсткой ребристой коре скользила, и поэтому я забралась на ствол босиком, скинув обувь. Стала ходить взад и вперёд, смотря под ноги.

— Не упадёшь?

— Дерево широкое, — вяло откликнулась я, думая, что от такого массажа пяток, в другое время и в других условия получила бы даже удовольствие, ходить босиком по коре было приятно. — Трис, а ты чего вдруг именно сюда решил приехать? Какое-то значимое место?

— Нет. Я помню, что сюда автобус едет.

— Понятно.

К зябкости прибавились ещё и комары.

— Давай домой, а?

— Тебе здесь не нравится?

— Нет. Тебе-то хорошо. Ты в туфлях и брюках, а мне в босоножках все ноги крапива покусала. Ты одет теплее, и тебя, кажется, совсем не едят комары...

Кора под ногой отслоилась, и я вместе с этим куском плюхнулась в воду на четвереньки. Воды было сантиметров на десять. Но илистой и противной. Пальцы увязли в склизком. Платье было испорчено. Жизнь тоже. Поднявшись быстрее, чем подскочил Трис, я хотела было опереться на него, но тут же отдёрнулась. Вся ладонь была грязная и зелёная, он бы испачкался.

— И вообще, — продолжала я свою речь, — что за блажь? Неужели ты не понимаешь, где сейчас должен быть?

— Давай руку, не стой в воде.

— Она в грязи. Я сама.

Я решила, раз уж всё равно по колено вымокла, зайти подальше и ополоснуть ладони, а потом обойти дерево, а не перелазить. Вода была ощутимо холоднее в двух метрах от берега. Ноги так и сводило.

— Тебе что, не нужна эта женщина? — бросила за спину я, рассуждая совершенно спокойно. — Ты её любишь или нет?

Из-за его молчания я обернулась. Тристан был то ли разозлённый, то ли раздосадованный, то ли просто скуксился от другого неприятного чувства, но разговор, судя по лицу, ему был очень неприятен.

— Прости, мне не стоило... я впервые в жизни влезла в сферу твоих личных отношений с кем-то. Я больше не буду спрашивать тебя ни о чём, Трис. Это грубо вышло всё.

Меня охватило раскаянье и понимание, что таким вопросами действительно непозволительно копаюсь в его чувствах, которые ему не хотелось обсуждать. Я готова была заплакать.

— Мне хотелось, чтобы ты... чтобы тебе... — я сглотнула комочек, — чтобы у тебя всё было хорошо...

Голос предательски задёргался, но слёзы крепко ещё сидели внутри. Руки отмывались плохо, и ноги тоже увязли в иле.

— Да, приехать сюда, это как-то... — он перешагнул дерево, зашлёпал по воде, подходя ко мне.

— Зачем? И в обуви!

Он отмахнулся:

— Без разницы. Тебя если силой не вытащишь, сама не пойдёшь, а вода не тёплая. — На руках он вынес меня обратно. — Всё, домой, не хватало, чтобы ты ещё простудилась из-за того, что я тебя сюда притащил.

— Не настолько холодно, — виновато возразила я, наблюдая, как он закидывает в пакет еду такими быстрыми движениями, как будто это побег, а не уход. Я обулась. А Трис заставил меня надеть его пиджак.

Расставание с Трисом мне пока не грозило. По крайней мере, сегодня, и, может быть, завтра. В автобусе мы ехали с таким видом, будто оба выглядели прилично, и никто на нас косо не смотрит. Когда мы добрались до дома, уже темнело, был одиннадцатый час, и на отдых практически не оставалось времени.

— Прими ванну, — скорее скомандовал, чем порекомендовал он, — в понедельник и обувь и одежду сдадим в чистку. Выходные костюмы нам ведь теперь не скоро понадобятся.

Я не спорила и набрала ванну. Вода позеленела. Комариные укусы, крапивные ожоги и мелкие царапины защипали так, что захотелось их расчесать с яростью. Стерпев, я отмокала в горячем блаженстве, и всё думала о Трисе.

Я должна была не заметить этой встречи с Моникой. А ещё раньше — и имени её не упоминать. Не лезть. Не обращать внимания, — так же, как и в предыдущие случаи. Нужно было ждать. Теперь осталось только извиняться.

Уже в прихожей, когда он открывал дверь, чтобы нам выходить, я дёрнула его за рукав и сказала:

— Ты меня простишь?

— За что? — Трис вел себя, как ни в чём не бывало.

— Ну, за весь этот... спектакль. Я ещё раз хочу извиниться, — глаза я уставила в пол, потому что говорить и так было тяжело, а смотреть в глаза при этом просто невозможно, — за то, что влезла...

— Не стоит, Гретт...

— Нет, дослушай. Я знаю, мы не вмешиваемся в личную жизнь друг друга, у нас договоренность. И я должна объяснить тебе, почему я всё-таки это сделала, чтобы ты правильно меня понял. Я не хотела тебе навредить, и не хотела, чтобы тебе было неприятно от моих слов или поступков, но так вышло. Мне показалось, что на этот раз у тебя всё по-настоящему серьёзно, ты изменился и это увлечение не похоже на предыдущее. Я стала думать, что близок тот час, когда мы с тобой разведёмся и разъедемся, а это меня... озадачило, напугало, и немного извело тем, что всё так повисло в воздухе — ты и не здесь, и не там. А мне ждать разрыва со дня на день в этой неопределённости так не по душе, что я решила вмешаться. Если всё правда, то лучше сразу сказать. И я прошу меня простить.

Трис молчал дольше ожидаемого, поэтому я подняла повинную голову и взглянула ему в лицо.

— Я изменился, — произнёс он удивлённо, — неужели?

И это всё, что он услышал из моего объяснения? Лицо его выражало какую-то незлую насмешку, он скорее был весел, чем серьёзен, и, видимо, серьёзно отвечать мне не хотел. Уклонился от ответа. Но я продолжала без шуток:

— Да, ты последние недели так ушёл в себя, что я и забыла, когда ты открыто улыбался последний раз. Своей сдержанностью ты стал походить на неё, это было заметно, ты как будто самоустранился от всего, что тебя окружает, даже если что-то и делал, то делал, думая о другом. В агентстве ты был с нами, но тебя как будто и не было, ты весь витал где-то, ты больше не был свободен или расслаблен, ты превратился в другого человека, и... разве это не оттого, что теперь вся твоя жизнь сосредоточенна на Монике?

Тристан ухмыляться перестал. Схмурился, и опять молчал. Мне же нужно было от него услышать что-то конкретное — что или убьёт меня, или подарит надежду.

— А как ты узнала её имя?

Мне захотелось Триса схватить за шею, и душить изо всех сил. Почему он не отвечает на вопрос? Почему он будто пальцем мне в сердце ковыряется, но не хочет поговорить откровенно.

Я сцепила зубы:

— Это несущественно. Я об одном только прошу тебя, как только что-то решишь — скажи мне сразу. Не затягивай.

Надежда

У дверей агентства нас ждала девушка. Зарина тоже уже был здесь, опередив нас всего на чуть-чуть, и знакомилась с ней на пороге. Девушку звали Эвелина, она пришла, когда двери ещё были закрыты, и поэтому терпеливо ожидала в сумерках лестничной площадки пока кто-нибудь подойдёт.

— Храбрости вам не занимать, — Зарина легко открыла дверь, снимавшую свою блокаду к двенадцати ночи, — и вы были уверены, что кто-то придёт?

— Да, я видела, что в здание заходят люди, и в окнах наверху, если приглядеться, немного заметен свет.

— А, это вы дежурили в переулке в дождливую погоду?

— Да, я. Давайте на "ты", хорошо?

В освещённой комнате все увидели, что это была непросто Эвелина, а Марта Май — исполнительница известных авторских песен, клипы её часто показывали по телевидению, композиции звучали на радио, да и один актёрский опыт съёмок в историческом фильме принёс ей дополнительную известность не так давно. Девушка спокойно улыбнулась, заметив, как мы все трое застыли в удивлении.

— Марта Май это псевдоним.

Зарина, впав в шок больше нашего, вышла из него с внезапным визгом восторга и всплеском рук:

— Господи, не может быть! Сама Марта... я все ваши песни... я ваша поклонница! С ума сойти!

Тристан кашлянул и внушительно произнёс:

— Зарина. Пока Вельтона нет, я буду следить за порядком. Эвелина же к нам не просто так пришла.

— Да... да... — Настройщик взяла себя в руки, но всё её лицо продолжало светиться, а руки дрожать от всплеска эмоций.

Я была спокойнее, но и меня заразило волнительное ощущение того, что я вижу живьём человека, чьи песни тоже слышала, и чьё лицо видела в кино на большом экране. Будто к нам кто-то пришёл из другого мира.

— Вы кого-то потеряли?

Девушка, вскинув голову, пронзила нас таким взглядом, что вся оторопь от её знаменитости прошла.

— Да!

Зарина посадила её на диван, трепетно присела на краешек рядом и сказала:

— Расскажите нам всё...

— Прошу, на "ты"... в мире так мало людей, которые говорят мне "ты" и называют настоящим именем, что я уже будто и не живу.

— Хорошо, хорошо, Эвелина. Нам ты можешь рассказать всё.

Будучи на гастролях прошлой весной, она давала концерт в небольшом городе, и после, как всегда после выступления, в течение получаса раздавала толпе фанатов автографы. Не было ничего особенного, но один парень, протянув тетрадь, на вопрос "Кому подписать?", ответил, что не нужно подписывать. Это стихи, и он дарит их ей. Подарков у Марты Май было всегда много, — цветы, игрушки, украшения. Она дежурно улыбнулась и передала тетрадь охраннику, чтобы освободить руки и продолжать расписываться дальше.

Каким-то образом этот же парень оказался и около её гостиницы спустя два часа, когда она собиралась садиться в машину, чтобы ехать на вокзал. Охрана метра за три предупредила его подход, и Марта, забыв его лицо напрочь, спросила "Автограф дать?", но он напомнил про стихи и попросил о встрече. Охранники посмеялись, Марта тоже. Наивный мальчик был явно моложе её лет на десять. Чтобы не огорчать поклонника отказом без предлога, она ответила в шутку:

— С удовольствием бы, но у меня поезд через полчаса.

— Можно я тебя провожу?

— Не стоит, — и села в машину.

Фанатиков она побаивалась, но этот отчего-то не внушал ей страха. Он не похож был ни на одного из тех преследователей, которые неизбежно появлялись за всю её долгую карьеру и популярность.

Все цветы Марта оставила персоналу гостиницы, а подарки перебрала в поезде, — что действительно оставить в подарок племяннице, а что отдать в приюты и детские дома. Игрушек всегда было очень много. Тетрадь со стихами ей никто ещё не дарил, и она колебалась между желанием это выбросить, и желанием уделить подарку хоть минуту внимания, ведь она тоже писала стихи, и они же ложились на сочинённую ею музыку. Было кощунственно по отношению к самой поэзии, сразу отбросить стихи. Ожидая от молодого мальчика банальных виршей с притянутыми или массово-глагольными рифмами, она удивилась, едва прочитав первое стихотворение. Оно было хорошим, со смыслом, и сразу с каким-то песенным сложением.

За дорогу она прочитала всю толстую тетрадь. Не было ни одного, которое бы ей не понравилось. Это был настоящий поэт. И разные стихи поразили её по-разному. Одни — своим далеко не наивным содержанием, жизненной солью, которую можно было вычленять двумя отдельными строчками и превращать в зарифмованные афоризмы. Но целое стихотворение придавало этой соли более полных вкусов, и так подводило к этому смыслу, что когда читались главные строки, то кололи они прямо в сердце. Другие стихи поразили её своим посвящением ей. Порой она читала такое, что ужасалась, — он либо подглядывал в её сны, либо подслушивал мысли, либо был богом и просто знал о ней самое сокровенное.