Связующие нити

Не знаю, как прозвучал этот вопрос, наверное, слишком грубо, — по лицу Триса было заметно, что он не ждал подобной вспышки. Я же не могла ему объяснить, что не сдержала злости за внезапное вторжение именно из-за той работы, которая могла бы быть на мольберте сейчас, в этот момент, но по счастливой случайности всё обошлось.

— Ты и правда рисуешь, — я почувствовала, как Трис выдержал непринуждённость своего тона. — Я позвонил с работы тебе на вахту, узнал, что ты здесь и решил приехать поговорить.

— О чём?

— О том, что случилось ночью. Я вижу, ты злишься на меня?

— Да нет, — я расслабила лицо, и моя сердитость ушла, — просто не хотела, чтобы ты видел мои незаконченные вещи, и я же не знала, что ты тут стоишь и смотришь, это не честно... ты должен был предупредить, что приедешь. Или постучаться хотя бы.

— Наше негласное соглашение за последнее время слегка размылось, и я забыл, что нужно было предупреждать.

— В каком смысле?

— В смысле, что мы раньше не спрашивали друг друга — кто где был, зачем и куда пропадал. Не вмешивались в личную жизнь. Не задавали лишних вопросов. Теперь как-то не так.

Смутившись, я скрестила руки, забыв, что они грязные и испачкала рукава своей летней светлой рубашки. Положение только усугубилось.

— Так о чём ты хотел поговорить? Думаешь, я соврала тебе, о том, что нарисовала в каморке?

— Нет, я верю. Верю. Я пришёл извиниться. Не хочу ссориться.

— Впервые в жизни, — я улыбнулась, а Трис протянул мне руку для рукопожатия. И тоже улыбнулся.

Но я, не ответив на этот жест, обогнула его и пошла к раковине. Я знала, как он не любил неухоженные и грязные руки, мне не хотелось портить рукопожатие его брезгливостью. Пусть уж лучше так.

— Пойдём домой.

Мой Тристан, мой милый родной Тристан. Я вела себя с ним совершенно не так, как мне хотелось. Я совершала поступки, противоречащие моим истинным желаниям, и всё из-за страха, что правда моя раскроется. Я была уверена, что Трис не таким представлял наше с ним примирение, и сейчас, пока мы шли домой, был грустен. Я не знала, что мне сказать, чтобы исправить это, пока по пути не попался видеопрокат и я не предложила взять посмотреть какой-нибудь фильм, как в раньше. Трис охотно согласился и я стала надеяться, что именно это убедило его окончательно, что между нами нет и не было никаких обид и непониманий. Фильм долго выбирать не пришлось — взяли исторический, этот жанр нравился нам одинаково сильно.

Проспали

Эвелина появилась в эту ночь. Она извинилась за задержку и за то, что не могла предупредить. К ним приехали дальние родственники, прознав, что она сейчас у родителей, и выбраться из дома после двенадцати никакой возможности не было. Ей не хотелось расспросов, не хотелось никаких подозрительных теней на своей репутации в глазах семьи, и потому она смогла прийти только сейчас.

С Пулей она уже поработала, и, прежде чем уйти, попросила меня проводить её немного. Я удивилась, но, быстро поменявшись с Зариной обеденным дежурством, взяла список, пакет и сказала, что как раз заодно дойду до круглосуточного магазина. Марта Май была печальна, но спокойна. Рукопись Летописца не сильно её взволновала. Она сказала сразу, без предисловий, как только мы вышли в переулок:

— У меня путь одиночки, я всегда это знала. Я всегда думала, что это так. Трудно найти близких тебе по духу людей, кто бы разделял твой взгляд на мир и дышал с тобой одним воздухом. Я с детства сама по себе. Сочиняла стихи, потом музыку, потом стала петь. Даже те, кто сейчас в моей группе аккомпанирует мне, не смотря на схожесть нашего общего дела, не близки мне. Даже не друзья. Состав группы так часто менялся... Родителей я люблю, но они люди совершенно другого склада. Подруги и друзья из певческой среды есть, но они больше так называются, чем соответствуют этому. Мы все одиночки. Мужчины у меня тоже были, но всем, как выясняется, нужно что-то своё, абсолютно не то, что нужно мне. А этот мальчик... его стихи. Он из моего мира. Мы дышим с ним одним воздухом. Я знаю это. Мы с одной планеты. Мы родственные души.

Она, остановившись, повернулась ко мне и положила руку на моё плечо:

— Найди его. Даже если его нет в живых, я хочу пойти на его могилу и поцеловать землю в благодарность за то, что хоть на несколько секунд я была с ним рядом. Почти рядом, и за то, что он подарил мне эти стихи. Даже если его нет в живых, мне уже будет хорошо от того, что этот человек, моя родственная душа, существовал и знал меня. Я не одинока. Я уже никогда не буду одинока.

— Не надо так говорить, — я поёжилась, — не надо говорить так, будто ты уже уверена в его смерти.

— Я тебя прошу. Тебя лично — найди его.

— Почему меня?

Эвелина задумалась.

— Не знаю. Ты художник. Ты творческий человек, и должна понять меня лучше, чем другие в твоём агентстве. Нам, с нашим непростым внутренним миром, трудно найти того, с кем по пути во всём. У тебя есть такой человек?

Я засомневалась, конечно, на счёт своего непростого внутреннего мира, но с последним согласилась и ответила.

— Есть. Но... по связующей ниточке ищет наш Сыщик Нил, и у него тоже есть своя родственная душа, которую нелегко было встретить и не разлучаться. Тебе не нужно просить меня лично, ему ты тоже можешь довериться.

— А я прошу тебя, — тихо, но настойчиво повторила девушка. — Очень прошу.

Отчего-то я вспомнила Виолу с её куколкой, и то, как она взяла с меня обещание найти её. И я сказала:

— Обещаю.

— Я приду к вам ещё, через два дня.

И Эвелина ушла в ночь.

С утра я поехала в основное здание университета сдать все свои отчёты, журналы и с чистой душой уйти в отпуск. Потом поехала в мастерскую, чтобы порисовать подарок. Работы было ещё много, а оставалось всего семь дней до нашей годовщины. Я не предупредила Триса, что могу задержаться, но чувствовала по тому, как пошла работа, что не могу заставить себя уйти в двенадцать. Да, я была измотана уже несколько дней, мучалась от постоянного недосыпа, от сбоя внутренних часов, но мне так хотелось дорисовать вовремя, что я работала наполовину на отчаянном вдохновении и наполовину на вдохновенном отчаянии. В час я всё же ушла, заперев мастерскую.

К трём часам на ужин у меня был готов овощной суп, и Трис вовремя вернулся с работы, чтобы попробовать его горячим. Я заметила, что он тоже был не самым бодрым. У него был серый цвет лица, будто он давно не дышал кислородом, и усталые жесты. Вчера в мастерскую он и то пришёл более жизнерадостным.

— Что-то случилось?

Он равнодушно покачал головой, съел всю тарелку, выпил едва ли не залпом горячий чай, и сказал:

— Если я сегодня не высплюсь, то на работе наделаю косяков.

Помыл посуду и ушёл, сказав "спокойной ночи", а всё ещё сидела над своим супом, который получился таким безвкусным и пресным, что даже Тристан своим зрелищным аппетитом не помог мне одолеть порцию. Я отодвинула тарелку в сторону, не стала пить чая и тоже решила идти спать.

Мне казалось, что как только я лягу, то сразу отключусь. Голова гудела, а в глазах, когда я их закрывала, стояли точки, — сотни точек разной плотности и жирности. Они сливались в пятна, создававшие рисунок, и я думала, что как раз эти псевдогаллюцинации провалят меня в бредовый сон. Но будильник тикал, а я ворочалась и злилась, что именно эти какие-то мелкие звуки не дают мне заснуть. Шумела ещё и улица, и из-за плотных штор всё-таки просачивался свет. И голуби ворковали на крыше слишком отчётливо, и кресло бугристое, и под покрывалом слишком зябко не смотря на лето.

Мозг был настолько переутомлён и лихорадочно возбуждён, что я безнадёжно открыла свои болезненные глаза и уставилась в потолок. Потом я услышала, как из своей комнаты вышел Трис. Прислушавшись ещё, я различила его шаги на кухню, потом лёгкую возню в прихожей и аккуратное, медленное, без лишнего шума открывание двери. Тристан куда-то сбегал среди ночи. Посмотрев на свой будильник, убедилась ещё точнее — шесть вечера. Видимо, у него тоже бессонница.

Вздохнув, я встала, снова переоделась из своей спальной футболки и шорт в летние штаны и рубашку и босая, как больше свойственно Трису, ушла на кухню сидеть в своей нише окна. Через пятнадцать минут замок снова тихонечко щёлкнул и через несколько мгновений сам Тристан появился в кухонном проёме с большим пакетом в руках.

— Не спится? — и хмуро, и весело спросила я, давая понять, что мы оба собратья по несчастью в этом вопросе.

— Я твоим супом не наелся, — ответил он, и поставил пакет на стол, — мысли о еде не давали мне спать, я решил сходить в магазин.

Особого голода я не чувствовала, но вылезла из своего закутка и стала помогать выкладывать продукты. Буженина, помидоры, зелень, свежий белый хлеб, — всё пахло действительно неплохо.

— Бутерброды будешь?

— Буду!

— Тогда свари какао и растопи шоколад, — и Трис дал мне в руки пакет молока и шоколадку.

— Десерт... ты настоящий спаситель.

— Гуляем, — и он откусил прямо от края булки большой кусок хлеба, — дальше всё будет цивилизовано, обещаю.

Я стояла у плиты, помешивая то молоко, то шоколад на водяной бане, а Трис за столом нарезал мясо, хлеб и помидоры. Слюнки потекли, ощущение недосыпа смягчилось, а когда запахло шоколадом, то и настроение выправилось. Перебежками от плиты к столу, я, не дожидаясь самих бутербродов, таскала из под ножа то одно, то другое, тем более что и сам Тристан поступал точно также, — отправлял себе в рот каждый четвертый ломтик. Цивилизовано, как он обещал, не получалось. Даже тарелки доставать не пришлось, — пока суть да дело, мы ели стихийно, и прикончили больше половины куска буженины, ничего не оставив от помидоров, хлеба и зелени. Было даже весело, пока Трис, убрав вымытые ножи и доску и достав пару больших кружек для горячего десерта, внезапно не спросил:

— А почему ты мне не подала руки?

Я не сразу поняла, о чём он и вопросительно посмотрела на него, одновременно снимая какао с огня.

— В мастерской вчера. Я сказал, что не хочу ссориться, пришёл извиниться и протянул тебе ладонь. Почему ты не подала мне руки?

Голос Тристана был непринуждённым, он спрашивал как бы "кстати", но по взгляду, который он не сводил с меня, я понимала, что вопрос ему важен.

— Потому что руки были испачканы в пастели.

— Я серьёзно, почему?

— И я серьёзно. Я же знаю, что тебе это не нравится.

Тристан молчал, решая про себя, верить мне или нет, а я добавила:

— Я и так за последние дни работы с учениками себе руки убила, а вчера вдобавок рисовала пастелью, которую всегда растираю пальцами и ладонью. Мне не хотелось подавать тебе свою синюю куриную лапу для рукопожатия, чтобы тебе... ну...

Мне хотелось сказать "противно не было", но я не стала уточнять.

— Ты не шутишь?

— Нет.

— Из-за такой глупости?

— Я придаю этому значение, между прочим.

Тристан сощурился на меня:

— Весь день я не знал, что мне думать, а ты... Я тебе отомщу.

— Да? Как?

— Не знаю, но обязательно... — Тристан облегчённо вздохнул. — Предлагаю в честь нашей бессонницы взять какао и пойти посмотреть кино.

— Давай.

Трис не застилал диван, на нём поверх покрывала лежала только подушка, которую он убрал в шкаф. Журнальный столик с книгой и часами я придвинула вплотную, и, усевшись, вытянула на левый край столешницы ноги. Трис ничего не сказал, но как только поставил кассету, включил ночник и поправил шторы, последовал моему примеру и сел на диван, уложив свои ноги на правый край столика. Две чашки какао, смешанного с растопленным шоколадом стояли посередине и остывали до приемлемой температуры.

Как же давно такого не было, — полутёмная атмосфера, почти как в кинотеатре, мягкий диван, что-то вкусное на столе и интересное на телеэкране. А главное — Трис рядом. Мы частенько во время просмотров перекидывались репликами и только особо захватывающие фильмы, смотрели молча, обсуждая какие-то вещи уже после.

Этот фильм был относительно новый, около года назад шедший в кинотеатрах, а теперь выпущенный и на кассетах. Очень красочный, богато костюмированный, с достаточно знаменитыми и талантливыми актёрами в главных ролях. Но, потягивая свой горячий тонизирующий напиток, я понимала, что слишком часто теряла нить повествования, то на мысли отвлекаясь, то на ощущения. Мозг от сытости, тепла и сумерек стал отключаться, накатывал такой долгожданный сон, что я готовилась уже сказать, что не могу больше смотреть и чертовски хочу спать, но всякий раз откладывала эту фразу ещё на пять минут, и ещё на десять, — в кои то веки мы снова смотрим вместе кино, и хотелось продержаться, досидев до конца...

... и просыпалась я очень медленно и нехотя. В первые секунды я думала, что лежу у себя, как обычно, на своём кресле и либо я проспала, либо будильник ещё не звонил. Разлепив глаза, поняла, что сейчас без пяти десять вечера, и за этой первой мыслью вдогонку примчались следующие, — что часы не мои, а электронные, Тристана, и что я не на своём кресле, а на его диване, бок о бок с ним. Ото сна я протрезвела так же быстро, как если бы меня окатили холодной водой. Даже не бок о бок, — я бессовестно спала всё это время, полуобняв его поперёк туловища и положив голову на грудь. Приступ волнения, к счастью, я пережила не пошевелив даже пальцем, ощущая, что Тристан тоже не шевелится и дыхание его было ровным, — он спал.

В комнате ещё горел ночник, мигали огоньки видеомагнитофона, напоминая о невытащенной кассете, а поверх цифр на электронных часах светился маленький зелёный колокольчик. Тристан, естественно, заводил будильник на десять, как и я.

В голове у меня проскочило как молния: "Уже через пять минут он зазвонит!". Я опять похолодела, представив, что нужно будет просыпаться вот так, в таком положении, и неловкости не избежать, потому что таких вещей мы в нашей дружбе прежде не допускали. Что было делать? Попытаться дотянуться до кнопки "отмена"? Но если я шевельнусь, Тристан может проснуться и без звонка. И был ли вообще выход из положения, если рано или поздно, но вставать нужно? Ладно бы я лежала с краешку, тихонько бы встала или даже упала на пол. Я же завалилась между ним и спинкой дивана, — правое плечо затекло, прижатое весом, очень хотелось потянуться, но я все свои нервы заставила успокоиться и сосредоточилась на сохранении неподвижности.

Без трёх минут.

Без двух минут.

Я смотрела на циферблат, как на таймер бомбы. Ещё немного и всё взорвётся. У меня горело лицо, я это прекрасно чувствовала, и как же мне не хотелось, чтобы он это видел. Ночник давал слабый свет, но потом мы будем завтракать, собираться на работу, придётся в глаза друг другу смотреть. Почему мне нельзя было уснуть по-другому, даже на таком узком диване это было вполне возможно, — отвернулась бы носом к спинке, затылком ему под руку, и всё бы сейчас было хорошо.

Одна минута...

Я обмерла и превратилась в камень, забыв дышать, потому что Тристан чуть шелохнулся, я почувствовала щекой напряжение грудных мышц, и увидела, как его рука приподнялась с края и потянулась к столику медленно и осторожно. Только силой воли я заставила себя ровно вдохнуть и выдохнуть. Тристан вовсе сейчас не спал. Мало того, — он тянулся к кнопке на часах, чтобы предотвратить звонок. Если бы он только мог видеть мои широко распахнутые глаза, следящие за его вытянутой рукой и болеющие всей душой за то, чтобы у него получилось её нажать! Но Трис не подозревал о моём бодрствовании, и потому старался действовать очень медленно, и при том не шевельнуть лишний раз плечом. Самым кончиком указательного он вдавил чёрный цилиндрик в корпус, и со слабым писком колокольчик исчез с экрана. На меня моментально скатилось облегчение, сравнимое как раз с облегчением сапёра, перерезавшего нужный проводок на последних секундах.