— Кто это? — трудно спросил Понедельник, отводя взгляд от неумело накрашенного рта.
— Видимо, ударница. Они тут в каком-то корпусе полу-ротой квартируют. Сущий Ноев ковчег нынче этот несчастный Смольный...
— Эй, товарищи, случилось что? — басисто окликнули от аллеи.
Алексей Иванович чуть не выстрелил на голос. Шамонит успел перехватить его руку, сердито и громко ответил:
— Да напился умелец, лыка не вяжет, на ногах не стоит. Нашел, тоже, время, ирод.
— Вот верно! Решающие дни, а никакой сознательной дисциплины, — согласились на аллее. — Вы все ж отволоките дурака в тепло, а то вовсе замерзнет.
— Да вот и тащим, — мрачно ответил Петр Петрович. — Тяжел, чисто колода.
Басовитый самаритянин покачал головой, но предлагать помощь не стал, направился по своим революционным делам в сторону корпуса.
Алексей Иванович перевел дух — просто чудом миновало.
Мертвецов оттащили за кусты.
— До утра на тела не наткнутся, — отдуваясь, заверил Шамонит. — Идемте, Алексей Иванович.
— Но как это получилось?!
— Понимаю ваши чувства, но что мне было делать? — едко поинтересовался инженер. — Такая мадмуазель не хуже корабельного ревуна способна нашуметь. Расстреляли бы нас вот у той стены, и дело с концом. Я, изволите ли видеть, не настолько рыцарственен. Вопрос стоял однозначно: или она, или мы.
— Я не об этом, — прошептал Понедельник, сам не зная о чем, собственно, вопрошал, стоя над мертвецами.
— Хватит философствовать, Алексей Иванович. Идемте. Не ровен час...
Они благополучно вышли на Ярославскую. В кармане шаровар раскачивалась бомба, увесисто шлепала по ляжке. Бывший писатель придерживал бутылку из жести и пытался понять. Как?! Как это получилось?! Почему город темен и полон предсмертной тоски? Отчего между монастырем и институтом бродят бесчисленные упыри в обнимку с падшими девками, обряжеными в грязные шинели, и почему убивая этих, в сущности, невинных блядей, честные люди не испытывают жалости? Одна тоска. Господи, какая смертная, невыносимая тоска. Не будет больше в мире приличных женщин, музыки, танцев, ветчины 'по-пармски' и хороших папирос, не будет вагонов первого класса и литературных 'четвергов'. Не будет порядка и чистоты. Все сгинет в бунте грязных, нечесаных и вшивых скифов. Мучительная гибель цивилизации, агония, стыдная кончина пред этими самыми 'раскосыми и жадными очами'. Черт возьми, что все же в этой строфе не так?
Хотелось выпить водки. Ледяной водки. Рюмка за рюмкой, пока большой запотевший графин не опустеет.
На квартире Алексей Иванович сразу прошел к телефонному аппарату. Ответили немедленно.
— Редакция 'Новые времена'. Слушаю вас.
— Вычитка прошла. Читали внимательно, но эпизод пустой, — сказал Понедельник.
— Тем лучше. Благодарим вас. Ждите новые рукописи.
Алексей Иванович вернулся в гостиную. Петр Петрович чистил бесшумный револьвер и рассказывал Гранту о грязном походе.
— Господа, нас благодарят из Центра, — сообщил Понедельник. — Велено ждать. Видимо, до утра. Пожалуй, я прогуляюсь. И выпью водки. Мне нужно успокоиться.
— Да уж, вечерок выдался не из лучших, — согласился Шамонит. — Для отдыха рекомендую 'Берлогу'. Дорого, зато спокойно, относительно прилично, и дамы там чистенькие.
________________________________________
[1]Формально генерал Георгий Павлович Полковников был главным начальником округа, поскольку в сентябре весь округ был переподчинен Северному фронту. Главнокомандующим войсками Петроградского военного округа Полковников пробыл менее месяца (4-16 сентября). Подчеркиваем: полковник Полковников и генерал Полковников — два совершенно разных человека, ибо разница в 'кальках' очевидна.
[2]Гражданин А.А. Блок сочинил стихотворение 'Скифы' в январе 1918 года, поэтому незнание этих строк Алексеем Ивановичем вполне объяснимо.
Глава шестая. Светская жизнь
3-й Рождественский
Три дня до дня Х.
Не сон, а натуральная пытка. На нарах и то удобнее. Комната пуста — соратницы по шпионству и след простыл. Видимо, отлучилась по срочным иномировым делам. Катрин злобно натянула неудобное платье, умылась и почистила зубы сомнительным порошком с игривым намекающим названием 'Чао-Чао'...
Оборотень гоняла чаи с хозяйками. Точнее, Лоуд сидела, с чувством дула на блюдце и втирала хозяйке что-то о цветоводстве, а младшая отеле-управительница, высунув от усердия язык, разрисовывала лист упаковочной бумаги. Причем фломастерами. Экая творческая личность, вон — даже про надкусанный пряник забыла.
Катрин поздоровалась, чуткая л-племяница тут же пододвинула яйца, сваренные вкрутую, вазочку с вареньем и вафли:
— Извиняюсь, хлеба так и не завезли-с. Но с голоду пока не помрем. А я тут объясняю про хризантемы. Опять же, энта глорская-пунцовая против крымской-прибрежной, все равно, что блесна супротив донки...
— Я поняла, поняла, — поспешно заверила Лизавета, пришибленная изобилием цветоводческих тонкостей. — Как спалось, Екатерина Олеговна?
— Средненько мне спалось, — призналась Катрин, чистя яйцо. — Все о деле своем размышляю. Откажут ведь с прошением.
— Вам, тетушка?! Откажут?! Да никогда! — л-племяница негодующе взмахнула кусочком колотого сахара. — Вашим малахитовым глазкам вообще отказать невозможно. А уж по совершенно справедливому прошению... Пойдем и вытребуем!
— Да, надо идти, — 'тетушка' глотнула чаю — иное дело, вполне можно потреблять напиток. — Кто рано встает...
...— у того и клюет, — подтвердила ведающая и в рыбозаготовках цветочница, со свистом всосала чай с блюдца и подскочила. — Все, идем! Лизавета, будем к вечеру, не скучайте.
Накинув пальто, шпионки вывалились из гостеприимной каморки.
— Ты чего здесь расселась и людей смущаешь? — поинтересовалась Катрин.
— Сугубо из утилитарный побуждений, — немедленно оправдалась оборотень. — Город полон опасностей, того и гляди застрочат пулеметы и бабахнут крейсера. И подрываться в такой исторический момент на пошлом примусе вообще неинтересно. Я осмотрела прибор и решила не рисковать.
— Да, это тоже верно, опасный примусок. Ну, ладно чай можно и там попить. Но фломастеры зачем?
— Светлоледя, ты чего придираешься? Эту письменную принадлежность я своим штурманам для разрисовки новых карт принесла, но фломастеры бумагу насквозь прошибают. Сугубо не картографического они назначения. А девчонка пусть малюет, жалко, что ли...
— Не жалко. Но канцпренадлежность вопиюще не аутентичная.
— И чего теперь? Тоже нашла небывалое искажение темпоральной логики. Мелочная ты, боквоедистая. Вон, у Клеопатры на стене зеркало из 'Экеи' висит, и ничего, все равно великая царица. Приставила к зеркалу двух евнухов с копьями, и порядок.
— Что, действительно, 'экеевское' зеркало у царицы?
— Ценник, по-крайней мере, ихний. Я ногтем поковыряла.
— Гм, ну а сама египтянка, она как?
— Вот об этом бы и спрашивала. Понятный интерес. А то 'фломастеры, фломастеры'... Но про внешность красавицы я разъяснить затрудняюсь. Там макияж просто панцирный. И ногтем не поковыряешь, все ж царица, легенда, нужно уважать. Впрочем, на ней если слоями начнешь отковыривать...
— Понятно. Непонятно зачем тебя к ней занесло. Вроде не входит царица в круг твоих взыскательных научных интересов.
— Бернард попросил. Сочинял пьеску, говорит 'не могу уловить атмосферу'. Я пересказала что и как, посодействовала сотворению классики. Нужное дело, нам ли, педагогам, не понимать?!
Шпионки поднялись в номера.
— О, а к нам наведывались, — прошептала, доставшая ключ, Лоуд.
Действительно, на замке виднелись свежие царапины — пытались вскрыть, но не успели.
— Нехорошо, — признала Катрин, запирая дверь изнутри. — Нагловат сосед, да еще и криворукий. Ножом, что ли, ковырял?
— Сказала бы я, чем он ковырял... Некоторым глуховатым дамочкам хорошо дрыхнуть, а мне пришлось полночь слушать как решают: бариться им или идти клиентов искать? Его зовут Яцех, ее — Махдачка. Шляхецкая кровь! Шмондюки и прощелыги. Надо их того... отселить.
— Будет или грязно, или шумно, — предостерегла Катрин.
— Будет быстро, — заверила напарница. — Ты тут еще раз прикинь план аудиенции, а я займусь. Ненавижу, когда в моем белье норовят покопаться!
С бельем у оборотня-имитатора было не густо — в этом отношении Лоуд была максималисткой. Либо треники, либо комплект термобелья, но чаще ничего, поскольку 'поддевание мешает быстрому преображению', как объясняла специалистка. Но в принципе права Лоуд — спокойно работать, когда на собственной базе мелкий лиходей норовит твои вещи подчистить, сложно. Все ценное из оборудования перепрятано на хозяйской половине, тем не менее...
Катрин разглядывала фото: пятеро, вернее, четверо, все похожие и все разные, но все слишком молодые. Кто из них решится и решится ли?
За дверью что-то происходило, к счастью, не особо шумное. Вот кто-то с придушенным визгом выскочил в коридор, просеменил по коридорчику. Эта, как ее... Магдачка. На лестнице что-то уронила — покатилось по ступенькам, беглянка в ужасе мы-мыкнула. Хлопнула дверь на улицу...
Жених пришел к решению покинуть номера минут через пять. Стремительно проклацал копытами штиблет по коридору, безмолвно ссыпался по лестнице.
Зашла Лоуд:
— Они нас покинули. По-английски. Но оставили деньги за житье и вот — папироски. Тебе надо?
— Не стану я такую дрянь курить. Я вообще завязываю. А что их вспугнуло?
— Да как обычно — люди полны предрассудков, — проворчала Лоуд, освобождая потертый бумажник от радужных керенок.
— Рассказывай-рассказывай, интересно все ж.
— Особо быстро не получилось, поскольку пришлось ждать пока разойдутся. Возвращается Махдочка, извиняюсь, из уборной, а милый друг-сутенер, поилец-кормилец, сидит на стуле и горло себе вскрывает — вот такенной финкой. Кровь так и брызжет, так и брызжет! Махдочка чемодан хвать, свое манто с вешалки — цап! И ходу!
— Понятно. А второй акт исхода?
— Там же. В номер входит Яцех. Он возбужден. Озирается. Видит возлюбленную, замирает. Махдочка раскачивается в петле над столом: башка набок, по лицу и шее зеленые трупные пятна. Яцех, не веря непоправимой потере, протирает глаза. Скрип-скрип, убеждает его веревка. Герой пятится к шкафу, желая нашарить бумажник и паспорт. Глаза висельницы распахиваются. Они белы и огромны как несвежие вареные яйца. Махдочка умоляюще тянет к возлюбленному пятнистые руки. Герой хватает что попадает под руку, срывает пальто, выбегает из комнаты. Он потрясен! Занавес. Конец второго акта.
— Ужасти какие. С трупными пятнами не перебор?
— Ничего ты не понимаешь в театральном искусстве. Это же гипербола, некое равновесие меж гнетущей реальностью темного настоящего и надеждой на грядущее весеннее очищение с пролесками, чистым небом и катарсисом!
— Хм, и где в этом катарсисе 'очищающее и весеннее'?
— Ну, пятна-то зеленые. Ты не тупи, вдумайся, что хотел сказать художник.
— Да, теперь осознала. Идем Прыгать?
Река Тобол
Три месяца до дня Х.
Приятно было вновь почувствовать под ногами легкое покачивание палубы. Неприятно было иное — шпионки явно ошиблись каютой.
— Это... чего это? Кто? — потрясенно пробормотал служивый человек в гимнастерке с распахнутым воротом.
— Не 'это', а сестра милосердия, — мрачно объяснила Катрин. На ней действительно было импровизированное сестринское платье — строгой формы одежды у медперсонала все ж не имелось, возможны допущения. Но косынка с красным крестом вполне настоящая. Что тут недоумевать?
— Дык... — солдат был немолодой, повидавший, но внезапное явление красивой незнакомой сестрицы в узком кругу пароходной команды и пассажиров, да еще прямехонько в каюте, его заметно потрясло. Второй служивый пялился на сестрицу не менее ошалело. В принципе, можно понять.
— Мужчины... — проворковала оборотень, давай понять, что на нее тоже позволительно глянуть.
— Ох! — хором сказали служивые мужчины, обернувшись к восхитительному видению.
Катрин двинула ближайшего кавалера по затылку рукоятью маузера. Бедолага бухнулся на колени, его сотоварищ, потрясенный чредой абсолютно необъяснимых событий, глянул на него и в свою очередь схлопотал по темени мешочком дроби — оборотень навострилось вертеть полугуманным оружием весьма ловко.
Оглушенных воинов свалили на жесткий, оббитый кожей диван и положили рядом дубовое диванное навершие.
— Несчастный случай, мебель буржуйская, ненадежная, можно сказать, предательская! Отлежатся, — заверила Лоуд, помахивая кистенем. — Душновато здесь.
— Слушай, с какой стати?!
— Так лето, чего ты хотела.
— Я не об этом.
— А, так ошибочка стандартная: каюты, общаги, камеры тюремные и камеры хранения — они шибко похожи и тесно нагромождены. Различия в номерках, а номерки, они...
— Что ты хихикаешь? С какой стати я перед сомнительными военнослужащими наготой сверкать должна?
— Это не ты, а я сверкала. И не наготой, а стрингами. И вообще, что мне было делать? Внезапность, импровизация, полет фантазии. Подцепила наглядный образец. Они так восхитились тобой одетой, что грех было парнишек не порадовать. Мы ж им по башке, считай, ни за что дали. Пусть хоть глянули. Не будь ханжой!
— Во-первых, узреть себя со стороны и в неглиже довольно странно. Во-вторых,...
— О, поехала арифметика. Что за самомнение такое перераздутое? Блондинка, она и есть блондинка — на нее все клюют. Вот ты сама выпустила прядочку из-под косынки этак откровенно эротичненько, а на других сваливаешь, — обвиняюще ткнула оборотень перстом с ухоженным ногтем.
— Ладно, потом поговорим. Сейчас-то ты чего в этом образе?
— Ты мне зубы заговариваешь и от дела отвлекаешь, — Лоуд превратилась из длинноногой неприличности в балтийского матроса: квадратного телосложения, в широченных клешах, сдвинутой на затылок бескозырке — на ленте значилось воинственное 'Хорь'. — Как смотрюсь? Могу для интеллигентности бородку добавить.
На обветренной физиономии появилась шкиперская бородка.
— Все равно зверовато, — покачала головой Катрин. — Напугаешь.
— На контрасте сыграем. Ты — милосердность, я — серьезный намек на текущие обстоятельства, — оборотень похлопала по рукояти заткнутого за ремень огромного 'смит-вессона' с перламутровыми накладками на рукояти.
— Ты — чересчур театральный намек.
— Еще раз тебе объясняю — люди верят постановочности. Она, акцентированная театральность — она понятная. А вот тебе, если ты будешь так очами сверкать, никто и близко не поверит, будь ты хоть насквозь реалистичная. Это в голых блондинок охотно верят, а в серьезных и мозговитых — фигушки!
— Ладно. Мы вообще к цели, наконец, попадем или как?
— Плевое дело, — оборотень молодцевато закусила ленты бескозырки и высунула башку в открытый иллюминатор. — Во, на спасательном кружалке начертано 'Русь', часовой торчит на корме. Следовательно, все правильно, нам нужна каюта через одну.
— Логики не уловила, — призналась Катрин.
— Чего тут ловить? Чай не палтуса вываживаешь. В соседней каюте дверь распахнута и ее стул придерживает, зато в следующей голоса, молодые-дамские. Много ли на двухпалубном речном корыте с названием 'Русь', молодых дев, не ругающихся матом через слово?
