— Отвернись, дура! — крикнул стрелок, с трудом удерживаясь на раскачивающейся подножке.
Генеральша отворачиваться не стала, только плотно заслонила лицо ладонями в перчатках. На подколотой вуали багровели крупные влажные пятна из разбрызганного генеральского черепа, вот капнуло алым на ворот светлого пальто...
Глянув на затылок шофера — тот скорчился за рулем, видимо, предчувствуя пулю в башку — Борька выдрал из-за пазухи увесистый сверток посылки, уронил под ноги мертвеца.
Нужно было крикнуть шоферу, чтобы притормозил, но тут стрелок сбился с плана, просто спрыгнул с подножки. На ногах не удержался, покатился по булыжнику, но тут же вскочил, увернулся от извозчика. Суетливо пихал в карман браунинг...
Оказалось, Замятин переулок уже проскочили, пришлось, прихрамывая, бежать назад. С тротуаров смотрели, но не особо соображая, что к чему. Под одинокий удивленный вскрик, Борька шмыгнул за угол. Еще шагов полста и вот она дверь...
Впереди лестница в ажуре кованых перил, налево закуток привратницкой. Натоплено, пусто. Борька содрал с себя гороховое облаченье, швырнул за стол — там виднелись подогнутые ноги в ззасаленных на коленях брюках. Тревогу их хозяин уже не поднимет и вообще орать не станет — Филимон заходил, все сделал. Борька отодрал от верхней губы усики — больно, насмерть примерзли, что ли?! Черт, а браунинг?!
Мальчик подхватил с трупа пальто, выдрал из кармана пистолет. Глупить незачем, спокойней...
— Ты лежи, я на минутку заскочил, — прошептал Борька мертвому обрюзглому лицу в пего-рыжих бакенбардах, спрятал браунинг под тужурку. Спокойнее, спокойнее. Стрелок заставил себя смотреть в бледное лицо покойника, и тщательно выгреб из кармана семечки. Вот так, спокойно, мы дело делаем.
Пальто и шляпа полетели на мертвеца, Борька надел гимназическую фуражку, аккуратно повешенную Гаоляном на вешалку привратницкой, еще раз проверил под тужуркой пистолет...
Где-то наверху отперли дверь квартиры, затопали по ступенькам. Спокойно, до них высоко и далеко.
Борька сдвинул фуражку на нос и вышел на улицу.
Коляска с дремлющим кучером-Гаоляном ждала за углом, на Галерной.
— Сидай живо, да шинель напяль, — сказал Филимон, не поворачивая головы.
— А что там? — спросил Борька, запрыгивая в коляску.
— А ничего. Шумят потихоньку.
Старая лошадь тронулась, копыта неспешно зацокали по мостовой. Экипаж свернул на набережную. Путаясь в гимназической шинели на тесноте сиденья, Борька слышал крики на набережной.
— Убили! Генерального комиссара Оверьянова убили!
— Я шпиона вот так видел! В двух шагах! По поребрику как дунул! Чисто обезьяна...
Ага, шпион, держи карман шире. Вот так мы вас громить будем, нигде от народа не скроетесь.
Борька высунулся из экипажа: вокруг влезшего колесом на тротуар 'форда' собралась толпа, большей частью в военной и полувоенной форме, но размахивал там тростью и какой-то сугубо гражданский мордатый господинчик, кто-то кого-то отгонял, истошно звали доктора...
— Чего ж Лев-то тянет, — пробормотал Борька.
— Не знаю, заело, небось, — ответил Гаолян. — Башку-то спрячь, не на променаде...
Боевики остановились за мостом. Должен был подойти Андрей-Лев, но почему-то не шел. Борька стоял, прислонившись к борту коляски — в гимназической шинели, тесноватой в плечах, зато длинной как ряса, было поначалу жарко, теперь озноб пробирал.
— Да что ж он не идет?
— Не знаю. Рот закрой, да жди, — процедил Филимон.
Вдруг сверкнуло, поднялось рваное облако дыма — это уже на самом мосту. Донеся вздох взрыва.
— Бахнуло все-таки! — не удержался Борька.
Гаолян только глянул с облучка и качнул кнутом.
— Не слышит же никто, — прошептал стрелок. Руки снова дрожали.
На мосту облако взрыва рассеялось, доносились протяжные крики и ржание лошадей.
Подошел Андрей-Лев, ни слова не говоря, запрыгнул в коляску. Поехали.
В мастерской было тепло, пахло стружкой. Борька посидел за столом и почувствовал как слипаются глаза. Хотелось лечь, натянуть одеяло на голову. Лучше и одеяло, и шинель. Подремать капельку...
— Спит, — сказал Андрей.
— А чего ему? Дело сделал и бахнулся, — Филимон разлил по чашкам самогон из большой бутыли. — Поспит, походит, подумает, а потом достанет его. Блевать и рыдать не станет, не из тех. В себе понесет.
— Ну и зачем тогда? Мы и сами могли.
— А затем, Андрей Николаевич, что раз мы начали, нам уже не свернуть. И ему так же. С нами ли, без нас ли, Бориска револьвер на человека вскинет. Пущай уж под присмотром, я и грех на себя возьму, готов, чего уж там.
Андрей-Лев сглотнул мутное содержимое чашки, выдохнул, отломил кусок зачерствевшей сайки:
— Может и обошлось бы с ним. Мальчишка совсем.
— С ним-то может и обошлось. Только ты вокруг глянь. Оно обойдется?
— Вряд ли.
Гаолян неспешно выпил, пододвинул ближе бумагу с селедкой:
— Я мертвецов видел поболе, чем ты, Андрей Николаевич, вырисовывал заклепок в своих чертежиках. Оно ведь как... Сидит человечек в траншее, курит, до ветру присаживается, а у самого глаза вот этакие — на селедку глянь. Может и предрассудок, да только сейчас на улице у каждого пятого прохожего взор такой рыбий, снулый. Ежели приглядеться и вникнуть. Так что деваться нам некуда, уж лучше с пулеметиком сидеть. Такое уж время наступило.
— О нас речи нет. Но мальчишку жаль.
— Чего тут возражать. Жаль, ага. Мне и себя жаль. Так бы мозг и вышиб, благо, вон какие револьверы знатные нам подвернулись. Но Глашку еще жальче — помрет девчонка с голоду и горя. Она и так-то... Взять бы девку в охапку, да бечь прочь. Подале, за горы-океаны. В Америку или хоть Африку. Но на одной ноге от судьбы не ускачешь. Да и куда я из России?
— Ну, вы это оставьте, товарищ Филимон, — без особой уверенности сказал Андрей. — Все только начинается. Мы и здесь очень хорошую жизнь построим. Будет настоящая революция, снесет всю дрянь и мерзость...
— Может и так. Как Бориска говорит — воссияет светлое царство социализма. Все может быть, отчего же. Да только хватит ли у нас патронов? К слову сказать, ты, Андрей Николаич, чего вовремя не рванул заряд?
Молодой боевик помолчал, потом признался:
— Как палец свело. Не решился. Там всякие обыватели набежали, посыльные, торговки. Мне же видно как на ладони. Опять же дама эта... Бьется в истерике.
— Через дам и пропадаем, — без особого осуждения кивнул Гаолян. — Мог бы и добить вдовицу, глядишь бы и спасибо сказала. Да и офицерья там хватало. Удобный был момент. Ну да ладно. Когда на мосту рвануло, многих положило?
— В машину трое офицеров село, казаки вплотную скакали... С местом я подгадал, лишнюю пролетку лишь одну зацепило. Слушай, я все равно не могу кого попало взрывать.
— Не ты, так другие, — равнодушно напомнил Филимон, берясь за бутыль. — Я не осуждаю, не думай. Раз ты кнопку взял, выходит, тебе и решать было. Вот бомбу жаль. Дорогая штуковина, хитрая.
— Да, миниатюрность радиодетонатора поражает. Не уверен я, что это германское производство, уж очень тонко.
— Нам без разницы. Ты же чуешь, к чему Центр дело ведет? Тут у нас такая рукопашная наметилась, что после бомб непременно за штыки да дреколье возьмемся. Полгорода в могилы ляжет. Колья да дубины — не бомбы, хрен они кончатся. Быстрей бы в Смольном решились. Пора всерьез выступить...
________________________________________
[1]Генри Лонгфелло. 'Песнь о Гайавате'.
Глава третья. Цветочницы-попрыгуньи
Берег Лагуны
Время переходящее.
— Ну, если ничего не забыли, тогда — вперед! Нас ждут великие возлереволюционные дела! — провозгласила оборотень.
— Хорошо, что ты мирозданье предупреждаешь. Пусть заранее вздрогнет и подожмется. Но я очень прошу — можно поосторожнее? Сосредоточься, не отвлекайся, попадем мирно, спокойно.
— Слушай, Екатерина, с возрастом ты становишься все ворчливее и ворчливее, — намекнула межмировая проводница. — Если знаешь кого-то надежнее по части Прыжков, так не стесняйся, просись к тем таинственным виртуозам. Я ничуть не обижусь. Но помни, что полную гарантию прибытия к месту назначения дает только скромная старенькая коки-тэно!
— Угу, старенькая ты... В том-то и дело, что ты к своей гарантии еще что-то норовишь дополнительно прицепить.
— Так это в тренде! Бонусы, милые сюрпризы и мимишные презенты — ну кто сейчас без них обходится? Не капризничай. Или тут кто-то кота за хвост тянет, побаиваясь Прыжочка?
Прыжков Катрин действительно опасалась. Дом, семья, политика местная, политика континентальная, виды на урожай, а тут вдруг выпадаешь из всего, пытаешься переключиться — это само по себе непросто. А мыслишки о том, что можно и вообще не вернуться... До сих пор, конечно, возвращалась, иной раз глубокими обходами и кругами, но возвращалась. Нет смысла нервничать, Лоуд — действительно прыгунья, как говориться, 'от богов'. Другое дело, боги эти крайне сомнительные и шкодливые.
— Ты ни о чем не думай, глаза закрой и считай баранов. Или свинок, как у вас в долине заведено некоторыми суровыми личностями, — великодушно посоветовала оборотень. — Я тебя за благородную длань придержу, живо передерну, охнуть не успеешь. Багаж не забываем!
Багажа у шпионок было не чрезмерно: небольшой чемоданчик с оружием и оборудованием, плетеный короб-сундучок с 'перекусом' на первое время и здоровенная корзина с цветами. Насчет последнего шпионки немало подискутировали — уж очень объемный и яркий груз. Но Лоуд заверила, что все встречные-поперечные только эти цветы и будут замечать. А это немаловажно, ибо товарищ капитан — дамочка яркая, приметная, натуральный георгин-переросток, причем никакой маскировке не поддающийся в принципе. И как люди с такой навязчивой внешностью пытаются в шпионы наниматься?!
Катрин отвечала, что как раз она никуда не пытается наняться, это ее все время нанимают или мобилизуют. В общем-то, опыта в маскировке и отводе глаз у Лоуд имелось заведомо больше, идея с цветами могла сыграть, хотя возни с ними...
— Померзнут ведь, там практически ноябрь.
— Так укутаем, — заверила оборотень, заботливо расправляя тряпочку на корзине. — А померзнут, я новых прихвачу. У меня знакомцы на мелкооптовой базе, по гроб жизни мне обязаны за одну житейскую ситуацию. Прям рыдают: 'возьми, да возьми'. Надо же уважить, мне уже неудобно отказываться.
За что оборотню должны 'по гроб жизни', где та цветобаза находится — гадать было бесполезно. Оборотень вела столь 'прыгучую' жизнь, что любая блоха от зависти сдохнет.
Торчать над берегом моря, среди чистого песка и убаюкивающего шума прибоя с багажом, цветами и брехливой профессоршей — занятие бессмысленное.
— И что? — пробормотала Катрин.
— Да щас. Вот волна временного перестроения накатит...
Шутит или вправду так чувствительна напарница, Катрин осознать не успела — ее цапнули за руку, песок под ногами сменила каменная мостовая, в горле мгновенно запершило от смены воздуха. Дышать стало куда неприятнее, но главное...
— Это что?!
— М-да, даже излишне точно, — озадаченно признала Лоуд.
Шпионки, задрав головы, стояли перед каменным столбом. В смысле, перед колонной розового гранита псевдоантичного столбовидного вида. Венчал ее ангел, придерживающий крест — впрочем, снизу, от подножья скульптура угадывались лишь своей смутно-зеленоватой патиной.
— Почистить не могли? — возмутилась Лоуд. — Политический режим еще старый, а отношение к скульптурам атеистическое как будто...
Критическое замечание было прервано перепуганным воплем:
— Стой! Откуда за оцеплением?!
Вопил юнкер, порядком шокированным необъяснимым явлением двух гражданских лиц женского пола за периметром ограды постамента.
— Солдатик, мы так, одним глазком на красотищу глянуть, — заверила Лоуд.
— Стоять! — юнкер неловко сдергивал с плеча длинную винтовку.
Катрин двинула напарницу коленом пониже спины и шпионки устремились к ограде, стараясь оставить монумент между собой и взволнованным воином. Рослая шпионка взлетела на полутораметровую бронзовую решетку, подхватила заброшенную корзину цветов. Помогать собственно оборотню не требовалась — опыта в убегании профессору было не занимать.
— Стоять, чертовы бабы! — донесся стук затвора.
Нарушительницы спрыгнули и немедля надбавили ходу.
— Стрелять буду! — истошно вопили в спину.
— Не надо! Мы нечаянно! — отозвалась Лоуд, взмахивая здоровенной цветочной корзиной. — Служивый, случаем своей барышне розочек не возьмешь? Недорого отдам...
Юнкер отозвался невнятно, но сугубо неодобрительно...
— Молодой, а грубый, — осудила оборотень.
Вообще-то, Дворцовая площадь практически пустовала. Кроме Александрийского столпа, четырех замысловатых фонарей-стражей по его сторонам и пятого вполне живого и нервного часового, поблизости никого не было. Дальше, вдоль зданий дворцов громоздились то ли недостроенные баррикады, то ли груды стройматериалов, толклись фигуры в шинелях, вот несколько человек двинулись наперерез беглянкам...
— Курс меняем! — прошипела Катрин.
Дамы устремились в сторону Певческого моста, там вояки оказались повеселее — под свист и улюлюканье, шпионки выскочили к Мойке. Задерживать их никто не пытался, но всякие заманчивые предложения высказывались громогласными казачками в изобилии.
По набережной спешили прохожие, мрачные, торопливые, но гражданские, не озадаченные отловом подозрительных личностей. Беглянки замедлили ход, дабы не выделяться.
— А бегать ты не разучилась, — отметила Лоуд, поправляя сбившуюся тряпку на пестрой цветочной корзине.
Катрин не ответила. Свернули на Волынский, проверились — 'хвост' не прицепился.
— Не орешь, что даже немножко странно, — продолжила намекать оборотень. В теплом платке, темной юбке, скособоченная дурацкой корзиной она вписалась в городскую атмосферу мгновенно и уверенно.
— Орать я не буду, даже и не надейся, — пробормотала Катрин. — Но вообще ты дура.
— Чего это 'дура'?! Вообще какое-то убогое обзывательство. Вот не ожидала от благородной воспитанной дамы...
— А ты ожидала, что мы как прыщ перед Зимним вскочим? Это что, очень смешно было?
— Да чего тут смешного? Я вообще не люблю, когда на меня винтовкой щелкают. Неприятный случился сюрпризец, да.
— А какого... ?!
— Откуда мне знать? В теории перемещения внутри временных пространств зияет уйма белых пятен. Мы в тот тихий проездик у Конюшенной метили? Так вот он проездик. Ничего страшного, чуть прошлись, прогулялись.
— Ну, да, профланировали, — Катрин в ярости перекинула багаж из руки в руку — чемоданчик оказался на редкость неудобным.
— Случайность, она на то и случайность. Кстати, я в прошлый раз на Дворцовую площадь заходила, там атмосферка была как-то поприветливее. Народ бродил, юнкера табунками, все оживленные, общались. Вообще-то я тогда насчет ударниц любопытствовала — так оказалось, они на тебя вообще не похожи.
— Неужели?
— Это к слову. Ты вообще уникальная, тут спору нет. Я о том говорю, что ситуация явно поменялась. В худшую сторону, — озабоченно поведала многоопытная оборотень.
