Товарищ Островитянская повела рукой, прося тишины, и продолжила:
— Народ сказал — Вся власть Советам! И сделал! Без выстрелов, без штыковых, без ненужной и претящей нам крови обманутых солдат, казаков и офицеров. Мешали нам? Мешали! Но с нервами — с нашими, проверенными, стальными, легированными, пролетарскими нервами-тросами — никому не дано совладать! Огромное спасибо Красной гвардии, всем революционным солдатам, матросам и бронеходчикам, всем поддержавшим нас партиям и дружественным фракциям, за проявленную железную выдержку и хладнокровие! Так держать, товарищи! Мы свое гнули и будем гнуть! Да здравствует власть Советов!
Аплодисменты, переходящие в овацию и порчу паркета. Катрин малость оглохла: орали, рукоплескали, бухали о пол прикладами все без исключения. Коллеги из эсеров и меньшевиков, представители всяческих наблюдающих октябристов, кадетов и думцев, даже журналисты, не имеющие ни малейшего отношения к Красной гвардии и к дерзкому ВРК, тоже аплодировали, пусть и не так бешено. Всем хотелось надеяться, что у пролетариата и руководителей ВРК, у большевиков, нервы действительно стальные, что погромов, пулеметной пальбы, арестов и казней не случится, и вообще все как-то само рассосется.
Товарищ Островитянская ослепительно улыбнулась залу, помолодела лет на десять, замахала ладошкой:
— Хорош стучать, товарищи! Дел невпроворот. Страна у нас в таком расхристанном виде, что просто ужас. На фронте непорядок, с продовольствием бардак, работы непочатый край. Кстати, разрешите доложить: броневик-провокатор обезврежен, взяты провокаторы, следствие идет вовсю. Петроград еще чистить и чистить, и мы это первоочередное дело по течению не пустим! А теперь, разрешите по повестке дня...
Завотдела взошла на трибуну. Зал перевел дух, поерзал, начал закуривать, с интересом глядя на ораторшу.
Товарищ Островитянская в легком замешательстве поправила косынку — Катрин уже и сама не могла понять — наигранный это жест или искренний? Наверное, и сами боги далекой Лагуны не могли бы понять, где заканчивается игра оборотня и начинается собственно земноводная личность. А может, и не существовало в Лоуд никаких границ? Игра и есть жизнь. Кажется, Лоуд эту философскую версию неоднократно с Уильямом обсуждала...
Вот завотделом разложила перед собой тетрадные листки с тезисами, посмотрела в них, сложила и с отвращением сунула обратно за борт жакета. Катрин знала, что напарница избрала строго-классическое начало.
— Вот стою я перед вами, простая прибрежная баба, штормами и бедами трепанная, врагами топленная, полицией загнанная, живучая, — негромко начала Островитянская. — Взметнула меня судьба и революционная целесообразность вот сюда, на эту трибуну. Стою я и думаю — зачем я здесь?...
Голос завотделом окреп — талантливый бандюган-звукооператор умело микшировал звук.
... — А здесь я, потому что надо кому-то здесь быть! Ни ради несметных миллионов золотых рублей, ни за славу и терема роскошные, ни из жажды безграничной власти и сладкой жратвы от пуза! За справедливость мы здесь стоим, товарищи! За равенство классовое, природное, и, не побоюсь этого слова, космическое!
...Гремел голос под белыми, пусть и тронутыми махорочной желтизной, сводами. Оседлала глава Общего орготдела волну внимания аудитории. Вот это она умела — продавить своей волей мысль слушателя, рассечь форштевнем земноводной логики, бестрепетно отбрасывая прочь все ненужное, или нужное, но не сейчас.
...— Хлеб в столицу уже идет. Пусть не густо, но идет. И пойдет лучше! Точнее, строже и тоньше нужно в этом важнейшем продовольственном вопросе, товарищи! Не грозить мифическими расстрелами, не кричать, что мы непонятно кого и когда к стенке поставим, а по-доброму, по-хозяйственному: не смог ты пропустить эшелон с хлебом, не хватило паровоза, нет у тебя в лавке муки, гноишь зерно в амбарах — э, видать, не на своем ты месте, гражданин, не справляешься со своим ремеслом. Так начни заново, начни с малого. Выходи на свежий воздух, стройся в колонну, лопаты да кайло разбирай, выходи за ворота, шагай укреплять насыпь у чугунки. Дело очень нужное, и особого ума не требующее, так, дорогой ты наш товарищ ВИКЖЕЛЬ?...
Прыгала мысль товарища Островитянской, по верхам скакала, но скакала чувствительно — по самым болезненным прыщам и чирьям бытия, иной раз нарочито упрощая, вульгаризируя, но глубоко вбивая жало идеи...
Не убивать! Убеждая, мобилизуя, иной раз принуждая, но не убивая. Прочь обманчиво простую идею 'шлепнуть!'. Не спасет и не поможет. Пусть медленнее, пусть порой отступая и теряя позиции, но сберегая жизни и свое человечье лицо. Много об этом говорили и спорили, сомневались. И вот теперь...
...— Можем ли мы дать слабину, товарищи? Нам мир нужен, а немец вот он — на Невском! Мычит: эй, ступай домой, глюпый Иван, брось винтовку, теперь мы, гросс дойчлянд, над тобою стоять будем. И что мы этому гнусавому гаду с его пулеметом ответим? Тут только одно сказать можно — стой, где стоишь, колбасное семя, только сунься к нам! А лучше повернись, да сам подумай, со своими буржуями побеседуй...
Дальше и выше рвалась мысль завотделом. Бредовые истины? Или истина, изложенная в порядке бреда? Или это вовсе не самонадеянная оборотень несет с трибуны полную ерунду, а наоборот — этот октябрь-ноябрь абсолютно обезумел под крылом черного дракона-хаоса? Что делать? Как не ошибиться? Не имелось ответа у шпионки с двумя маузерами. Слишком грандиозна и масштабна проблема, ту проблему и полноценным бортовым залпом 'Авроры' не завалить, хоть сто лет в упор расстреливай.
Не знала ответа на великий вопрос и товарищ Островитянская. Не знала, да и людям не слишком доверяла, но именно потому справедливо считала — кому как не людям их собственный человеческий вопрос решать? Разберутся, никуда не денутся. Потому и опиралась Лоуд на коллективный разум и здравый смысл гомо сапиенсов. Возможно, и напрасно упирала на столь неопределенную и шаткую субстанцию, да как же иначе проверишь? Только практикой. Или разберутся или друг друга перебьют. Тоже, кстати, результат.
...— Что есть для нас, товарищи, созыв Учредительного собрания? Еще одна бессильная и бессмысленная говорильня? Да, говорильня! Переливание из пустого в порожнее? Да, переливание! Но из этого бурления-переливания и нужно нам выстроить практичную и полезную водяную мельницу. Журчит-журчит, а ведь есть толк! Все должно идти на пользу народу. Даже болтуны! Никакого дармоедства, нам способности каждого члена общества важны, каждую пару рук к делу приспособим...
— Серьезно к делу подступает Людмила Батьковна, — пробормотал очарованно слушавший кондуктор. — Это ж какой хозяйственный характер у женщины!
Укс явно хотел скептически хмыкнуть, но сдержался.
Вот на 'батьковну' ораторша сейчас совершенно не походила. Светлое, одухотворенно сияющее лицо, нежный румянец, блеск глаз... На вид лет восемнадцать, волшебно хороша. И как этого несоответствия не замечают?
Нет, не замечают. В зале само собой погасло большинство цигарок и папирос. Слушали напряженно.
...— Главное в чем, товарищи? В тщательности подхода, в трудолюбии и нашем природном великодушии! Да вы знаете, какие мерзкие типы попадают по текущим оргделам к нам в отдел? Гады, что аж трясет. Так бы и шлепнула! — товарищ Островитянская внезапно продемонстрировала аудитории 'наган'. — Вот — пулю в лоб и никаких проблем! Ан нет, шалишь! И суда еще не было, и вообще, какого чертта мы за счет трудового народа их, медуз тухлых, закапывать должны? Нет уж! Пусть возместят наш душевный и материальный ущерб. Честным трудом! Нет, в непримиримом классовом бою, конечно, иное дело. Били и бить будем. Но после?! Нет такого гадского гада, чтоб не мог канавы копать и канализацию чистить. Между прочим, тут на Неве не акватория, а... Но не будем о грустном. Все вычистим и преобразуем. Не старые времена, чтоб кровью умываться и по каторгам жизни понапрасно губить. У нас все по-хозяйственному, по практичному! И наш орготдел настроен оптимистично! Заканчиваю, товарищи. Стратегические решения примет Съезд, ВРК и иные ответственные лица и коллегии. Утром сам Ленин обещал быть! Он все умно расскажет, декреты обоснует. А от нас лично, и от орготдела, одна большая душевная просьба! Давайте-ка без штыков, гранат и иной артиллерии. К чему это шумное и кровавое дело? Живого внутреннего врага можно переубедить, а мертвого только закопать. Товарищи! Граждане! Дамы и господа, я и к вам обращаюсь, отнюдь не игнорирую! Леди и джентльмены! На повестке дня переговоры и компромиссы! Будет сложно, временами муторно, будет тошнить. Но иного курса у нас нет. Закапывать врагов — дело скучное и утомительное, хоронить же друзей дело еще и донельзя печальное. Не пробовавших прошу поверить на слово — я знаю что говорю. Спасибо за внимание, товарищи!
— И ведь не возразишь, — шепнул Укс, но его заглушили аплодисменты.
На этот раз хлопали не так бешено, скорее, задумчиво, зато продолжительно.
— Все правильно, — бахая широкими ладонями, подтвердил кондуктор. — Молодец, Островитянская! Только про ледей напрасно. Ну, какие у нас тут леди?
— Я — леди, — призналась Катрин и улыбнулась. — Так уж вышло, братишка. Теченья жизни непредсказуемы, и курс у нас пока изрядно рыскает.
— Нет, если в этом смысле, то конечно, — согласился балтиец. — Лично мне леди вообще никогда не мешали. Пускай будут.
* * *
Когда шпионка и Укс зашли в отдел, товарищ Островитянская сидела за столом, обхватив красивую голову ладонями, и очевидно, жутко рефлексировала. Прапорщик Москаленко мялся у несгораемого шкафа.
— Прилично, — кратко оценил судьбоносное выступление, Укс, знающий свою родственницу как облупленную.
— Вот и я говорю, — поддержал прапор. — По делу и от души.
Завотделом тяжко вздохнула:
— Такой исторический момент, а я мямлю, мямлю... Гагара безмозглая. Непростительно. Прям хоть топись.
— Ну, эти фантастически-нелепые идеи по утоплению ты отставь, все равно ничего не выйдет, — сказала Катрин. — А речь была глубоко правильной, потому что истинно верной.
— Язва ты, Светлоледя. И угнетательница политически незрелых народных масс беззащитного первобытнообщинного строя, — пробормотала Лоуд.
— Товарищ капитан, к чему тут ирония?! — встал на защиту завотделом Москаленко. — Хорошо ведь было сказано. Я с бойцами и обуховскими красногвардейцами стоял — одобрили единодушно.
— Я тоже одобрила. И тоже единодушно, — призналась Катрин. — Иронизирую из вредности. Правильные были слова. Учитывая ситуацию, видимо, единственно правильные.
Лоуд глянула из-под руки:
— Правда?
— Не дури. Когда я тебя обманывала?
— Ладно, — оборотень как-то очень по-человечески хлопнула ладонями по столу. — Работаем дальше. Время поджимает. Нужно закругляться. Мандатная комиссия проходу не дает: 'в протокол данные занести, в протокол занести...'. Тьфу, устроили из рабоче-солдатского съезда отвратительную бюрократическую волынку. Что мы тут, сионские мудрецы, сомнительные протоколы бесконечно разводить? Погубит нашу революцию вся эта страсть к бумагомаранию. Кстати, нужно допросы завершить и точки расставить. Катерина, с есаулом беседовать будешь?
— На хрен он мне сдался? Суть мы знаем из трепа Ганна, подробности не интересны. К тому же он на наркотике сидит, ты сама принюхивалась. Нет, он мне еще тогда надоел, с полным набором пальцев. Моя ошибка, признаю.
— Не ошибается тот, кто ничего не делает, — напомнила товарищ Островитянская. — Какие предложения будут? Передавать мальчиков-поганцев ЧЮКе не стоит, эти шмондюки там такого наплетут, а газетчики подхватят...
— Собственно, какие тут предложения могут быть? Обоих кураторов в подвал и пломбу в лоб, — мрачно молвила Катрин. — Заслужили.
— С беззубым я бы еще побеседовала. Что-то я его вообще не поняла, — заявила оборотень и слегка замялась. — К тому же, как-то двулично выходит. Только что я глубоко и исторически вещала насчет аккуратности обвинительных приговоров, и тут же завизирую отправку в подвал.
Укс в полном изумлении воззрился на названную родственницу:
— Ты в своем уме?! Ты теперь гуманистка и противница смертной казни? Сейчас Логос вконец облюется.
— Чего ему облевываться, это же временно, пока я при исполнении обязанностей завотделом, — успокоила Лоуд. — Тут считанные часы остались, а я вдруг сфальшивлю и опущу планку личного уровня политического самосознания? Не будет такого облома! Кстати, ты же, Светлоледя сама талдычила 'давай для прикола никого убивать не будем, возвысимся непомерно мыслёй и духом'.
— Хрен с ним, с духом. Есаул и Ганн вообще не здешние, они считаться не будут.
— Как член научного сообщества, склонный к исследовательской деятельности, предпочитаю сохранить чистоту эксперимента, — веско сообщила оборотень. — Ганндюка и твоего орла беспалого приберем, больше и ты, и социалистическое отечество их не увидят. Что у нас с неопознанным Ивановым и его расписными хлопчиками? Зачищать их будем?
— Хотелось бы, — призналась Катрин. — Но раз у нас остается менее суток, то попросту не успеем нащупать их базу.
— А, да, забыла сказать, — спохватилась оборотень. — Следующей ночью они нас сами найдут. Они на тебя засаду готовят. Ну, или мы засаду на их засаду, это вопрос диалектического материализма. Место назначено, выясним отношения в культурной и спокойной обстановке.
— Минуточку, откуда такие культурно-диалектические сведенья? И почему засада именно на меня?
— О, разволновалась она! Это, что, товарищ Мезина, первая на тебя засада? Пора привыкнуть. Ты цель неизменно заманчивая, а в данном случае еще и представляющая немалую научно-практическую ценность. Ну, в понимании этих дремучих полудурков.
— Товарищи, нужно же подготовить оцепление, стянуть группу захвата, а то опять уйдут диверсанты, — взволновался Москаленко. — У меня почти весь личный состав в разгоне по гарнизону, связь хромает, типографии сейчас практически без охраны, если воззвания не отпечатаем...
— Не надо никого заранее стягивать, а то вспугнем рыбу. Нам противостоит чрезвычайно чуткий контрреволюционный элемент. Сейчас, товарищ Москаленко, формируй группу по моему...э... увольнению, это первоочередная задача, — Лоуд вздохнула.
Прапорщик тоже завздыхал.
— Потом расстраиваться будете, — призвала коллег к собранности и сосредоточенности бесчувственная шпионка-аристократка. — Давайте пока задержанного в допросную. Нужно завершить хотя бы одну линию нашего хаотичного следствия.
* * *
Итоговый допрос подозреваемого гражданина Ганна вышел кратким, но эмоциональным.
...— Все равно не понимаю, — товарищ Островитянская, прохаживалась по комнате, вновь и вновь оправляя солдатский ремень, стягивающий тонкую талию под распахнутым жакетом. — Значит, ты снюхался с бесхвостым бандерлогом Кулаковским, вместе вы придумали план, нашли заказчика и заявились в Питер. Так?
Сидящий на стуле Ганн снисходительно усмехнулся:
— Ой вэй, упрощаете до смехотворности! Партии нужно финансирование. Возникла идея как поднять бабла. Я знал, что Куля проводил подобные хронооперации и имеет опыт. Почему не попробовать? Изначально о Питере речь не шла. Имелись интересненькие варианты изъятия дорогостоящих ништяков из области искусства. Но схемы по их перепродаже вырисовались абсолютно не кошерными — на аукционах товар зависает, пошли сплошные баги. Восемь крэш-репортов — вздрогнул как неживой. А тут предлагают гонорар самородной платиной. Не 'вау-вау!', конечно, зато доступно, ликвидно, вопросов не вызывает...
