— Здесь мы расстаёмся, — сказал принц, — толмач явится утром. Пока же я даю вам подорожную, что позволит вам призвать на помощь любого воина, стражника или чиновника в обоих княжествах — покуда для всех я следую со свитой, иной награды я дать не могу.

— Недостойным остаётся лишь дивиться вашей щедрости, — Флёр с поклоном приняла свиток. — Ибо услуга наша столь мала, что не стоит и упоминания. Воистину дар этот — дар царя...

Кажется, подумала она, мы всё-таки смогли спрыгнуть с этой телеги. Повезло...

Обещанный толмач явился перед открытием торга — им оказался пожилой монах, сухой и жилистый, словно пустынная колючка, и столь же невозмутимый.

— Недостойного служителя зовут Дао Ли, — сообщил он, поклонившись. — Узнав о чужестранцах, нуждающихся в толмаче, этот недостойный взял на себя смелость предложить помощь.

По-торкски монах говорил свободно, но как-то слишком правильно — как человек, который языком владеет в совершенстве, но редко им пользуется.

— Мы благодарны тебе, почтенный Дао Ли, — поклонилась в ответ Флёр. — Если тебе понадобится наша помощь — лишь скажи, и всё, что будет в наших силах, мы сделаем.

— Хм, вы ведь торговцы? — Дао Ли выпрямился. — Хоть монахи и живут подаянием, монастырь на него не отстроить. Оттого мы продаём плоды труда своего... И не соблаговолите ли вы купить у недостойного три тюка шапок из соломы за лянь серебра? Люди всех сословий с охотой носят эти шапки, и хоть цена их невелика, почтенные господа не останутся без прибыли...

— Что ж, почтенный Дао Ли, сперва я хотела бы увидеть товар, — ответила Флёр. — А потом о цене поговорим.

Флёр не раз приходилось иметь дело с одеждой — правда, чаще всего контрабандной — да и до того, как стать торговцем, за модой она следила внимательно. И если шляпы сделаны хорошо, то несложно будет продать их в империи — озабоченные белизной лица дамы придут от них в восторг.

— Недостойный оставил товар на тележке во дворе, и если благородная госпожа соблаговолит...

Госпожа соблаговолила.

Шляпы её не разочаровали. Сделанные из золотистой соломы и с заявками из крапивы-рами, шляпы смотрелись более чем достойно.

Шляпы определённо придутся по вкусу модницам... И столь же определённо стоили ляня, который Флёр и заплатила.

— Итак, почтенный Дао Ли, — Бела поклонился, искоса взглянув на Флёр, — не проводите ли вы недостойных на торг?

— Недостойный охотно поможет почтенным господам, — монах поклонился в ответ, — ибо должен закупить всё потребное для братии. Увы, недостойные искатели просветления, хоть и удалились от мира, но не достигли пока нирваны, и потому принуждены считаться с презренной плотью...

XIV

По законам хитой все указы императора или наместника должны рассылаться всем управителям, помещикам и судьям, а также полководцам и прочим людям, наделённым властью. Количество этих копий столь велико, что и целая армия писцов не смогла бы их написать, потому хитой поступают иначе. Они берут железную доску, тщательно отполированную, вставляют в железную же раму и покрывают смолой. На эту смолу укладывают ряд за рядом глиняные бруски, как бы маленькие гравюрные доски, каждая из которых содержит один знак. Если знак поставлен неверно, его вынимают и ставят нужный, если остаётся пустое место, его заполняют такими же брусками, но гладкими. Если встречается редкий знак, которого нет в запасе, мастер тотчас же вырезает и обжигает его, частых же знаков запасено несколько дюжин.

Когда доска заполнена, на неё кладут вторую доску, чтобы совершенно выровнять знаки, и ждут, пока смола застынет, для чего требуется два или три часа. Затем эта составная гравюра, подобно обыкновенной, покрывается краской, после чего к ней прессом прижимается лист бумаги. Это повторяют сколь угодно много раз, лишь обновляя краску, и так можно с необычайной быстротой сделать сотни или даже тысячи копий.

Когда работа закончена, мастер подогревает доску и ударом руки выбивает знаки, которые подмастерья очищают от краски и смолы и раскладывают по порядку.

("Описание торгового путешествия на Восток, а так же стран и людей, в них живущих, сделанное Евой Айтерзенталь")

Двое из толмачей, с которыми пришлось иметь дело, оказались лазутчиками. Третьего Флёр в этом подозревала, не имея явных доказательств. Четвёртый превзошёл их — хотя лазутчиком уж точно не был.

Дао Ли, прозываемый Взращивающим Добродетель, был помощником настоятеля в монастыре неподалёку от Уханя. Добродетель, по его мнению, следовало окучивать и пропалывать, для чего употреблялись посох, клевец, а при нужде и голые кулаки...

Ещё монах любил изъясняться загадками — и в этом ему равных не было. Особенно — когда его спрашивали о вере. Нет, отвечал он охотно, но так, что его же рассуждения про хлопок одной ладонью меркли... А когда кто-нибудь возмущался, что ничего не понимает, монах радостно улыбался и отвечал: "Так это же замечательно!", после чего внезапно переходил к делам мирским.

Впрочем, все недостатки монаха искупались его невозмутимо-весёлым нравом и умением торговаться. Да и просто поговорить с ним было интересно — знал он много и взгляд на жизнь имел весьма необычный...

За три дня Флёр и её спутники истратили больше половины золота, но купили почти сотню штук шёлка разных сортов — всё больше самого простого, конечно, но и он принесёт двадцатикратную прибыль, а о том, что получше, и говорить не стоит — какую цену ни назови, всё заплатят. Правда, не так много сыщется способных купить — но на их долю хватит...

Взяли также пятьдесят мешков та — пришлось нанять повозку, потому как во вьюки груз уже не помещался. Порселан покуда брать не стали — в княжестве Вэй он был дешевле, а мастера — искуснее.

Так прошли три дня — и на третий день вечером явился гонец. Дао Ли, выслушав его, поклонился ниже обычного, принял свиток, держа его обеими руками, дождался, пока гонец уйдёт, и только после этого выпрямился.

— Сунь-ван, да не сойдёт он с Пути, благословенный правитель, шлёт приветствия отважным странникам и приглашает их к себе завтра утром, чтобы своими устами восхвалить их подвиг, каковой с одним лишь путешествием Сунь У-Куна сравнить возможно, — объявил он, развернув свиток.

— От таких приглашений не отказываются, — вздохнула Флёр, — хотя и боюсь я, что опять нас желают втянуть в чужую игру... Но коли не явимся, наживём могучего врага...

— Не думаю я, чтобы нас снова за те тавлеи позвали, — высказался Волмант, крутя ус. — Прежде-то про нас не ведал почти никто, а теперь многие знают, да и видно, что мы уж назад собираемся.

— Я тоже не думаю, что нас что-то похожее ждёт, — присоединился Вышата. — Тут как в борьбе — один раз новой ухваткой победил, а на другой сам же её получишь. Потому бояться нам нечего, а если и неверно мы рассудили — на всё воля Божья.

Рассудили верно — никаких поручений у князя Суня не нашлось. Зато нашлось великое множество вопросов, отвечая на которые Флёр и её спутники охрипли и выдохлись. Князь, однако, остался доволен и заметил:

— Поистине, лишь в легендах приходилось нам слышать о столь великих деяниях. Ни могучие герои, ни святые мудрецы не совершали прежде такого путешествия и не приносил вестей из стран, столь отдалённых, что и сказаний о них нет. Сей подвиг достоин награды из рук Сына Неба, но — о горе нам — пуст Яшмовый Престол, и нет руки, что дала бы достойную награду. Потому я, Сунь-ван, со смирением вручаю недостойные подвига дары, и пусть не назовёт никто землю У не знающей гостеприимства!

"Недостойными дарами" оказались десять штук белого шёлка и полсотни маленьких порселановых чаш вдобавок к товарам. Затем каждому был дан сересский кафтан-ханьфу, тёмно-синий, с вышитыми на рукавах золотом именами четырёх Небесных Царей — богов-защитников. Как пояснил Дао Ли, такое одеяние носили обычно полководцы и высшие чиновники... Затем пришёл черёд особых подарков — и вот тут стоило крепко задуматься. Царские подарки обыкновенно имеют двойное дно — и быть беде, коли не разгадаешь намёка. А уж здесь, где у каждого слова десяток смыслов — и подавно... Хотя с чужаков и спрос другой, но всё же — кто знает?

Толстый свиток в руках князя настораживал.

— Сунь-ван, — переводил Дао Ли, — говорит: мудрецы находят, что искусство торговли и искусство войны сходны меж собой. Оттого он дарит вам эту книгу, называемую "Искусство войны". Сунь-ван полагает, что многое в этой книге сослужит добрую службу и в торговле. Мудрецами и полководцами она переложена на язык торков, а к тем строкам, что не вполне ясны людям мирным, сделаны пояснения.

— Воистину это дар государя, — Флёр склонилась в местном поклоне, — недостойная принимает его с величайшим почтением

Следующим князь пригласил Волманта — ему был вручён мешочек с благовонными травами.

— Дым этих трав, — пояснил Дао Ли, — облегчает дыхание и избавляет от грудной жабы, каковая — и в этом ручается придворный лекарь — если ещё и не поразила почтенного Волманта, то угрожает ему в самом скором времени.

— Недостойный припадает к стопам сиятельного князя, потрясённый милосердием его и человеколюбием, — выдал Волмант, глубоко поклонившись. — Верное дело, подступался ко мне сей недуг... А кто в час нужды дарует, тот дважды дарует — и пусть вам за доброту трижды двукратно благом воздастся!

Витиеватый ответ князю пришёлся по вкусу, и следующим был призван Вышата. Он получил в дар яшмовую флейту, а к ней -лакированую шкатулку, обитую изнутри шёлком. На крышке шкатулки были нарисованы две пляшущие лисы... И Флёр ничуть не удивилась, когда Вышата, поклонившись, спросил:

— Недостойный вопрошает: дозволено ли ему будет выразить в музыке то восхищение, что овладело им?

Князь разрешил, и Вышата поднёс флейту к губам и заиграл. Звучала флейта сильно и необычайно звонко — непривычно, но Флёр понравилось, а Вышата управлялся с подарком ничуть не хуже, чем с гуслями.

— Эта музыка совершенна, — перевёл княжескую речь Дао Ли. — Кто сочинил её и как она называется?

— Недостойный сложил её только что, и она пока не имеет имени, — ответил Вышата.

Сунь-ван задумался, затем кивнул и сказал несколько слов.

Дао Ли с поклоном ответил ему, после чего перевёл:

— Сунь-ван предлагает всем размыслить, какое название подошло бы этой мелодии, пока не будут отданы все дары, а после того пусть каждый скажет своё решение, и пусть почтенный Вышата изберёт то, которое сочтёт лучшим.

Разумеется, возражать не стал никто, тем более, что и предложение было неожиданно здравым — обычно правители решают все дела своей волей, и хорошо ещё, если их желания не будут стоить им самим головы...

Князь же тем временем пригласил Белу и вручил ему седло и сбрую, отделанные серебром и бронзой. Выглядело седло очень старым, хотя и тщательно ухоженным, и с виду ничего особенного в нём не было, но Бела принял дар с огромным почтением — куда большим, чем можно было ожидать.

— Воистину это дар государя, — сказал он, — и дар всему народу огров, ибо утраченной мнили мы эту реликвию. Верно, сам Господь вложил её в руки твои, князь, и клянусь, что займёт твой дар подобающее место среди святынь нашего народа.

Затем настала очередь Алдана — ему достался камышовый щит, круглый, дюймов двадцати в поперечнике, богато украшенный разнообразными узорами. Похожие щиты Флёр видела у халга, так что этот наверняка был трофеем — но ни князь, ни Алдан не придавали этому никакого значения.

— Недостойный благодарит могучего Сунь-тегина, — склонился торк. — Этот щит сослужит добрую службу.

Пришёл черёд наёмниц, и предназначенные для них дары вызвали озабоченные шепотки придворных. Ора, как самая старшая, получила яньюэдао — оружие, похожее на глевию, широкий кривой клинок на длинном древке. Как пояснил Дао Ли, это оружие было знаком власти полководца — и что желал этим сказать князь, не понял никто.

Таис и Арья получили одинаковые дары — хитроумно устроенные арбалеты. Были они меньше привычных, но имели короб для стрел, возводились рычагом и могли выпустить десять стрел за два или три вздоха.

— Недостойные благодарны почтенному Сунь-вану и потрясены искусством, с которым задумано и исполнено это оружие, — ответила Таис. — Всякий раз, поражая им врагов, мы будем славить имя князя и призывать для него благословение Неба.

Флёр краем уха следила за разговором, стараясь не показывать, как ей надоела церемония и в то же время пытаясь придумать названия для мелодии. Не получалось ничего, только невыносимо скучное "благодарственный гимн", но это точно не годилось. Всё же, когда очередь дошла до неё, она не смогла предложить ничего другого... И оказалась в этом не одинокой — все остальные предложения были не лучше. И только Дао Ли оказался на высоте — прострекотав что-то на родном языке, он перевёл:

— Я хотел бы назвать эту песню Обретение Благодати.

В воцарившейся тишине Флёр неожиданно поняла, что эта мелодия не могла называться никак иначе. Не потому, что эта мысль пришла кому-то на ум и была высказана, а потому, что это было имени так и только так. Мелодия не называлась — она была обретением Благодати, божественным откровением...

Тишина откровения рассыпалась, но Флёр знала: это чувство — У, как называли его хитой, чувство единения с чем-то сверхчеловеческим — останется с ней навсегда.

Вернувшись на постоялый двор, путешественники приступили к сборам. Обратная дорога была ничуть не проще, к тому же Флёр собиралась, если получится, посетить земли халга и узнать побольше об этом народе не с чужих слов, а самой... Но даже если идти напрямик, не задерживаясь для торговли, вряд ли получится пройти весь путь до зимы — и лучше всего зазимовать в Мараканде.

Впрочем, всё ещё может много раз перемениться, а потому не стоит вдаваться в подробности... И, чтобы не занимать разум ненужными думами, она спросила Белу:

— Чем славно седло, полученное тобой, что ты почитаешь его святыней?

— Это седло святого князя Арпада, — ответил Бела, — и это не просто святыня — когда перед последней битвой с язычниками святой Коман служил обедню, у него не было ни алтаря ни вина, ни просфор, и князь дал ему своё седло, один воин — кусок лепёшки, а другой — фляжку с брагой. Святой Коман тогда сказал: "вот, исполняем мы жалкое подобие заповеданного, словно невежды, над святыней насмехающиеся! Не лучше ли одну лишь молитву в сердце своём вознести?!" Но едва он так сказал, как фляжка превратилась в кубок, полный вина, а лепёшка — в просфору. Дивный аромат исходил от них, и покуда причащались воины, не становилось меньше ни вина, ни хлеба... А когда князь Арпад оседлал коня, все увидели над его головой золотое сияние, и святой Коман сказал, что видит венец мученика, и заплакал, а князь ответил: "Если мне суждено пасть в этой битве, то пусть один я и паду, а воины мои все останутся невредимы." И так стало — язычники окружили его в битве и растерзали, а больше из его воинов никто не погиб, а из язычников спасся только один, который похитил это седло...