Кукушонок

  К этому времени весь наш отряд был разбит. Люди валялись изломанными куклами, на ногах стоял только Денкель, сжимая меч. Левая рука его висела плетью, отведав когтя скрежетателя, а правой он всё ещё пытался достать злобную тварь. Скрежетатель заработал ещё несколько ударов копьями и дротиками. Из его шкуры торчали обломки древка, и кое-где были видны пятна крови — следы остальных попаданий. Оба противника сражались из последних сил, но в этот момент у Денкеля уже не было никаких шансов выжить: тварь замахивалась, чтобы нанести решающий удар.

  Я прыгнул вперёд, как не прыгал никогда прежде. Преодолев за одно мгновение не меньше пяти метров, я оказался в удобной позиции для удара. Полыхающий огнём клинок без малейшего труда отсёк лапу скрежетателя, и та пролетела мимо моего последнего товарища. Следующим движением я подсёк ногу чудовища, отпрыгнул из-под заваливающейся громадины, и последним ударом закончил эту схватку.

  Проделав всё это, я ощутил небывалое опустошение. Рядом с нами дымились угли, оставшиеся от двух скрежетателей, и валялась голова третьего. В живых остались только трое: я, Денкель и егерь Салди. Распоротая нога просто полыхала огнём. Я промыл её, как сумел, но она так никогда полностью и не зажила, продолжая доставлять мне мучения при смене погоды, и раздражая хромотой каждый день. Заматывая ногу, я слишком сильно её сжал и лишился чувств. Или это случилось из-за большой кровопотери. Я не уверен. Дальнейшие события известны мне только с чужих слов. Убедившись в том, что кроме нас никто не выжил, Денкель взял пламенеющий меч, забросил меня себе на плечо и понёс, придерживая Однорукого Салди. Руку у Салди оттяпали через несколько дней, когда лекарь сказал, что срастить кости уже не получится. В одноруких солдатах у графа не возникало надобности, и двумя неделями спустя Салди пополнил ряды нищих Хегля.

  Вытащив нас из Болота, Денкель послал за подмогой. Граф явился со свитой, только думается мне, что не из-за заботы о приёмыше, а ради того, чтобы быстрее ухватиться за рукоять 'Пламенеющего'. Тут его ждал грандиозный облом. Меч покрывался пламенем только в моих руках, признавая меня единственным хозяином. Для остальных — это был просто очень острый двуручник. Хорошее оружие, но не более. Откупиться таким подарком от короля можно было только вместе со мной. Возможно, на секунду такая мысль посетила графа. Всё это происходило пока я валялся в беспамятстве. Только на третий день я открыл глаза.

  Дни с сорок первого по сорок восьмой.

  Первым, кого я увидел, был Денкель. Выглядел он отлично, словно и не проходил на днях по тонкой грани между жизнью и смертью. Левая рука оказалась только вывихнута, и они с Салди вправили её прямо на Болоте, а к синякам и ссадинам он привык. Впервые я смотрел на этого рыцаря, как на друга, и он отвечал мне тем же, широко улыбаясь:

  — Я не знаю, кто ты на самом деле, но могу поклясться, что теперь у тебя появились двое верных товарищей. Не по своей воле тебя забрали из деревни, не ты послал нас в Топь, не из-за тебя на нас напали чудовища, но именно ты спас меня от смерти. Такие долги я привык возвращать. Помни об этом.

  В Мальвикии бедные рыцари могли быть либо разбойниками безо всякой чести, либо очень щепетильными в этом вопросе людьми. Никогда бы не подумал, что Денкель относился ко вторым. Вместе с Денкелем пришла Амаис. Она порывалась стать сиделкой при мне, ей не разрешила Валотия, дозволив лишь навещать меня почаще. Прежде мне никогда не доводилось столько скучать и лениться. Слабость после ранения превращала даже чтение в утомительное занятие. И я предпочитал, чтобы Амаис читала мне вслух.

  Граф пришёл навестить меня только вечером, желая дать мне проникнуться всем неудовольствием Викора Орла. Честно говоря, мне стал совершенно безразличен его гнев.

  — Я дал тебе лучших своих людей и отличное снаряжение, а ты притащил мне только горсточку травок и меч-переросток.

  Ради приличия стоило позащищаться:

  — Всё шло хорошо, покуда один из егерей не спятил.

  У Викора была своя правда:

  — Но ведь и до этого всё, что вы нашли — это маленький шарик. Зачем ушли из Топи без трофеев? Я уже понял, что ты научился искать артефакты. Чего тебе стоило взять ещё несколько? А теперь я и не знаю, как буду объяснять всё Его Величеству...

  — Топь была против, — пробормотал я в спину уходящего Викора.

  Граф потерял десять человек, лишился меченного, а в качестве возмещения получил никуда негодную игрушку. Я хорошо понимал его. Искалеченный вояка с отличным оружием — это какое-то издевательство над мечтами Викора. Авантюра стоила всё дороже, а дохода с неё не было. Большая часть находок так и осталась в болоте, включая синий шар. Последние события несколько поколебали уверенность Его Сиятельства в собственной непогрешимости, и предательские мыслишки о завершении конфликта с герцогом любой ценой посещали графа всё чаще. Гордость не позволяла смириться с поражением, и Викор решил залезть в долги, но вернуть себе Хегль. Я часто видел людей, не понимающих разницу между реальной ценностью их труда и его восприятием. Граф угодил в ловушку переоценки вложенных ресурсов: потратив на свою затею значительное количество денег, рассорившись со многими влиятельными людьми, он просто не мог списать все эти траты в убытки. Ему требовался несомненный успех, который окупит всё и подтвердит его правоту.

  Больше он ко мне не заходил. Я лежал, скучал и проводил время между тревожными снами, в которых продолжал рубиться на болоте, и тягуче ленивой , похожей на кисель бодростью. Все мои планы пошли прахом, и составлять новые не было ни сил, ни желания. Кто-то подбросил мне письмо от бургомистра, в котором он сетовал на постигшую нас неудачу, надеялся на моё скорое выздоровление и новую попытку. Запах крови пропитал действительность. Если раньше я думал только о спасении собственной жизни, и никто не смеет ставить мне в упрёк это желание, то теперь я видел, что вне зависимости от моих планов вокруг льётся кровь. Попытка бегства стоила шестнадцати жизней, покорность судьбе — восьми. Где-то на горизонте маячили события посерьёзнее: столкновение Вепря и Орла убьёт и искалечит десятки, или сотни, если же граф возьмёт Хегль, то число жертв пойдёт на тысячи. Я не имел никакого права сидеть сложа руки, помимо того, что моя жизнь всё ещё оставалась мне нужна.

  О хрупкости человеческой жизни мне постоянно напоминала рана на ноге. Одно время я боялся, что она загноится, очень уж сильно болела нога. Лекарь успокаивал меня. Раз кость цела, и нога не посинела, значит отрезать её пока нет никакого смысла. Врач предпочитал навещать меня пореже: как и прочие слуги, он меня боялся. Я оценил местные обезболивающие средства, и всего за несколько дней смог собрать из них действенный коктейль, как бывалый наркоман. Столь же большим гурманом я стал и по части боли: оказывается, у неё столько самых разных оттенков, о которых не догадываются здоровые люди... Временами хотелось выть, грызть мебель и лезть на стенку. И тогда меня навещала златовласая фея замка.

  Амаис рассказала мне о том, что Лагрум после возвращения отряда из Топи посмотрел на нас, крепко выругался и уехал из замка с несколькими слугами. Викор ходит бешеный после побега сына и грозит сменить наследника. Не придумав ничего лучшего, он стал пропадать на охоте вместе с детьми Валотии, заезжая лишь для кратких инспекций войска и замка. Мачеха озадачена внезапным ожесточением мужа и слуги уже дважды видели её плачущей. Семейство Орла начало рушиться, отчего я ещё сильнее чувствовал себя вестником недобрых перемен.

  — Я боюсь войны, — призналась графская дочь.

  Она сидела под лучами солнца и вышивала. Я любовался ею и не мешал вопросами.

  — Отец много раз бывал на войне, и я каждый раз боялась за него. Но эти войны были далеко, а сейчас бойня подбирается к моему дому. Кажется, даже слуги на кухне готовятся сражаться. Новый повар готовит не так вкусно, как Ылга. Везде шмыгают солдаты, вынюхивают крамолу, а на самом деле боятся оказаться в следующей экспедиции в Топь.

  Я сглотнул подступивший к горлу комок.

  — Война и Болото. Теперь в замке только об этом и говорят. Войны боятся даже меньше, чем Болота. А я боюсь войны. Отец, когда напьётся, любит рассказывать о войне, а у меня кровь в жилах стынет от этих ужасов.

  Амаис искала утешения, или поддержки, но не могла получить его от своих знакомых и подруг. Бравада молодых рыцарей и смазливых солдат закрывала от девиц горькую правду: война состоит не из картинок геройского сшибания чужих голов, а из периодов мужества пред угрозой неминуемой гибели, чередуемых с лишениями самого разного толка.

  — Я постараюсь не допустить этой войны, — пробормотал кто-то моими губами. Этот кто-то был явно смелее меня, раз легко давал такие обещания и собирался их выполнить.

  Амаис услышала и очень серьёзно ответила:

  — Пожалуйста, сделай это, если сможешь.

  Я задремал, и она вышла.

  Без брата Амаис оказалась совершенно одна, уделяя мне всё свободное время. Я стал меньше скрываться и начал рассказывать о Земле, называя её землёй Хозяек. После второго посещения Болота я мог рассказывать любые небылицы, и вряд ли нашёл бы человека, который осмелился бы назвать меня лжецом. Мой прежний собеседник, с которым я делился тайнами, напивался день ото дня всё сильнее. Помимо острого ума у Эфиша было не менее выдающееся чутьё: он понимал, что сдержанность Вепря может смениться бурным гневом в любой миг. Пока же мы видели только два посольства от герцога. В первом приехал один из сановников герцогской короны, а второе возглавлял Раскер. Принял граф их весьма нелюбезно.

  Читая исторические книги Мальвикии, я начал понимать, что грядущий конфликт неизбежно примет самые страшные формы. Это убедило меня в необходимости остановить войну в зародыше, до того, как стороны начнут жечь посевы и деревни, принуждая противника к решительным действиям. Римляне называли свою стратегию 'огнём и мечом', предавая мечу всё, что не могло быть сожжено и наоборот. Дисциплинированные римские легионы почти всегда действовали в связке с полубандитсткими иррегулярными силами. В истории Мальвикии оказалось слишком много отголосков земных событий и символов, связанных с древней империей. Если бы время не поджимало меня, я с удовольствием занялся бы разгадкой этой тайны. Вместо этого я думал о том, как остановить войну. Моё бесследное исчезновение — лучшее, что я смог надумать. Приняв решение, я поделился с Амаис.

  — Мне нельзя оставаться в замке.

  Амаис кивнула скорее соглашаясь с самим утверждением, чем понимая его истинный смысл.

  — Если я не сбегу, герцог нападёт на твоего отца.

  Послушная дочь и подумать не могла о том, чтобы нарушить волю отца. А слишком умная для окружающих девушка понимала необходимость побега. Боролись они не долго, и личность очередной раз победила социальную машину внутри:

  — Я помогу тебе.

  Так мы стали сообщниками. Не затевая ничего конкретного, просто общались без любых преград, понимая, что строить дальние планы пока рановато. Амаис рассказывала мне важные мелочи о жизни замка. Потом нашим общением заинтересовалась Валотия. Не знаю, что она себе напридумывала, но Амаис стала приходить только вместе со служанкой. Через пять, или шесть дней ко мне заглянула сама хозяйка замка. Выглядела она откровенно плохо. Лицо осунулось, под глазами мешки, губы все искусаны. Валотия пришла поговорить, или скорее бросить мне обвинения:

  — Кукушонок!

  Сперва я не понял, что она обращается ко мне.

  — Ты кукушонок в гнезде Орла! Ты уже выкинул двоих птенцов из гнезда, но я не отдам тебе своих орляток.

  Валотия подошла ближе, и я заметил, что она пьяна. Мачеха молча и злобно смотрела на меня минуту, или две, потом развернулась и ушла.

  А я подумал, что в некотором роде она права. Земля, эдакая мать-кукушка подбросила меня на Нибл, где я вынужден выживать так, как только могу. Чужак. Инопланетянин. Разрушающий прежнее благолепие одним фактом своего существования. Более того, я стремлюсь превратить своё воздействие в нечто значительное: переделать Хегль в промышленный центр, одарить средневековье новыми знаниями и технологиями. Вот тогда то головы феодалов посыплются с вершин, как горох из переполненной миски. И всё это будет заслугой, или виной, тут уж кому что нравится, одного кукушонка, барахтающегося в болотно-феодальном зловонии.

  Мой дневник каким-то чудом не погиб на Болоте. Салди вытащил его из воды после схватки. Я превратился в страстного писателя, заполняя бумагу своими переживаниями и надеждами, планами и сомнениями. Сам спаситель дневника чувствовал себе препаршиво. Я намекнул ему, что если граф выкинет его прочь, то он всегда найдёт мою поддержку. Он внимательно посмотрел на меня и кивнул в знак согласия.

  Постепенно я окреп, и к собственному удивлению на седьмой день смог сам встать с постели. Ужасная рана на бедре затянулась, но я сильно хромал при ходьбе, а нога продолжала болеть. Трость стала вечным спутником моей жизни, помогая мне передвигаться если не быстро, то достаточно шустро. Бегать и танцевать я так и не научился, но при ходьбе бывало заставлял людей догонять себя. Теперь я ждал пока хоть немного окрепну, чтобы попытаться сбежать из замка. Сам, или с чьей-то помощью — это более не играло никакой роли.

  Дни с сорок девятого по пятьдесят восьмой.

  Лагрум покинул замок, отправляя домой только письма. Граф отказывался отвечать сыну и требовал немедленного возвращения наследника. О жизни старшего птенца Орла мы узнавали от случайных людей и агентов бургомистра. Лагрум поселился в Хегле, занимаясь делами семейства Орлов, охотой и выполнением мелких поручений. За несколько дней в городе ему удалось примирить графа с магами города.

  Я слонялся по дворам и залам, не находя себе дела. Граф позволил мне тренироваться с Пламенеющим, как я назвал меч, но каждый раз выдавал его только сам. Какими бы дефектами не наделили Хозяйки Топи мой меч, он оставался одним из сильнейших артефактов королевства. За пару раз я научился экономить силы, не выдыхаясь после первой минуты. Кроме того, я смог 'убедить' меч слушаться Викора. Взяв его в руки, граф ощутил всю скрытую мощь, и решил, что такую находку он точно не станет передавать в руки короля. Тем более, что Его Величество Игнис Лев до сих пор не ответил ни на одно письмо.

  Жизнь текла плавно и размеренно. Когда бывали в замке, орлята старались не попадаться мне на глаза. Векер пробовал поиздеваться над моей хромотой, но увидев, как я дерусь с Пламенеющим, решил, что со мной выгоднее дружить. Его попытки сдружиться выглядели не менее неуклюжими, чем нападки до этого. Я сделал вид, что меня всё устраивает. Продолжая изображать верного сына и слугу, я общался с Валотией и графом.