Закон для всех эпох

Редкое имя! Никто не спросил у Павлина, кривящегося от стеснения, хочется ли ему рассказывать!

С именем попроще он был бы, пожалуй, другим человеком. Зачем мама назвала его Павлином? Не Мишей, не Колей, не Сашей.

Мама любила рассказывать о генеалогическом древе: прапрадед (сколько там в точности набралось приставок "пра", Павлин не помнил) по её линии, граф Павлин Алексеевич, девятнадцатый век, эпоха Пушкина и Лермонтова. Русские корни нашего славного рода, говорила мама, уходят глубже, во времена Петра Первого. — "Русские?" — "Кроме русских, есть британские". — "То есть какой-то мой "прапрапра"..." — "Да, один из наших "прапра" по линии моего папы, твоего дедушки, — британец. Он ведёт родословную от IX века, где корни её, увы, теряются в веках. Имеется предположение, что наши британские предки бывали в гостях у короля Артура, сиживали за Круглым столом и застали те сказочные времена, когда римские дороги ещё не износились, когда в небе дышали огнём драконы, в лесах прятались гномы, в пещерах жили великаны, а в разных мелких королевствах, о которых забыли историки, водились волшебники, ученики великого Мерлина".

"Какие мы с тобой древние", — отвечал Павлин. "Я знала, ты поймёшь!" — радовалась мама.

Он-то, может, и поймёт, да вот другие!

Павлин уходил в свою комнату, где листал как в тумане одну из любимых книг, "Айвенго". Вальтер Скотт писал поинтереснее Пушкина!

Как будто эти знатные предки с их родовитостью, богатыми домами, ливрейными лакеями, роскошными обедами, петербургскими балами, гербами и каретами теперь что-то значили! Как будто что-то значили в XXI веке и рыцари Круглого стола, и те закованные в латы болваны, что пировали в замках в девятом или каком-нибудь двенадцатом столетии! Всё это давно проржавело.

Вот бы ему сделаться знатным и всесильным графом! А то королём!.. Да хоть бы захудалым рыцарем. У рыцарей были мечи, копья и было право ими пользоваться. Никто не осудил бы рыцаря, зарубившего пару-тройку неповоротливых оппонентов. Напротив, в средневековье рубку предпочитали болтовне. Чем больше рыцарь зарубал других рыцарей, чем чаще побеждал в турнирах, тем дальше распространялось эхо его славы. Поводов для поединков хватало: некто обидел даму сердца, не то сказал, допустил не тот жест. Никаких извинений! Железный горшок с прорезями на башку, ноги в стремена, щит на одну руку, копьё в другую... Перенаселение планете не грозило.

Павлин представил, как он входит в класс в доспехах, в шлеме, похожем на ведро, верх которого украшен, скажем, стальным кулаком. В руке тяжёлый меч. Обоюдоострый. В классе все тоже в латах и с мечами. Дожидаются его за партами. Есть тут и его сторонники, но в основном противники. И начинается рубка! Парты, стулья, окна, стены — всё изрублено, разбито, искрошено. Кровища, мозги, кишки, уши, пальцы, мясные обрубки. С острия его меча падают алые капли. Кто победил, тот и прав. Математика нужна только для подсчёта трупов. Училка повизгивает в уголке, чужой кровью забрызганная. Так-то!

В мечтах о рыцарстве прошла алгебра. И грянуло во-вторых. Вторая полоса из тех, что составили широченное чёрное поле!

На уроке русского он получил двойку. За диктант.

Никогда он не получал двоек по русскому. Да что двоек — и троек! И четвёрки-то получал редко, и то потому, что очередное правило никак не зубрилось. Павлин много читал, с лёгкостью запоминая, как пишутся слова. Зрительная память! Он без колебаний ставил две "н" там, где нужно было ставить две "н", и экономно обходился одной там, где вторая оказалась бы лишней. Читая советские книги из бабушкиной библиотеки, переехавшей в мамины шкафы, он научился разбираться и в знаках препинания. Если с математикой у Павлина шло не очень-то гладко, то с русским и литературой было отлично. И русичка Жанна Фёдоровна редко называла его Павлином, чаще Пашей. Можно сказать, на её уроках Павлин отдыхал.

Однако сегодня он получил "пару".

Жанна Фёдоровна смотрела на Павлина с сомнением. Павлин не знал, надо ему вставать или не надо. Она ведь просто смотрела.

— Паша, ты это нарочно? — наконец спросила она. — Пятьдесят ошибок!

Вставая, Павлин подумал: "Что за проклятое число — 50?"

— Опять юбилей! — выдал с "камчатки" Мочалкин.

— Мочалкин, тебя не спрашивали, — сказала Жанна Фёдоровна. — Ты у нас знаменитый филолог: "трава" через "о" пишешь.

— Я имел в виду "а", — отозвался уныло Мочалкин.

— Оценки ставятся не за то, что ты имел в виду, а за то, что написал.

Павлин сказал:

— Не может быть, Жанна Фёдоровна.

— Посмотри сам. До конца урока ещё три минуты.

Он взял с учительского стола раскрытую тетрадь. Диктант словно кровью залили. Настоящее поле боя!

Тут тебе и "трава" через "о", как у Мочалкина, и "собака" через две "а", а в словосочетании "деревянные перила" целых пять ошибок: даже дефис между словами втиснут!

В тетради были заполнены только первые страницы. Павлин посмотрел на обложку. Он не любил такие тетради — с блёстками, звёздочками, воздушными шариками. Девчоночья тетрадка! Но на обложке выведены его имя и фамилия: Павлин Луганцев, ученик 7"А" класса средней школы N100. И почерк очень похож. Он глянул на "камчатку", где обитали на смежных рядах недруги. Мочалкин погрузился в учебник русского, а Корыткин изучал пейзаж за окном. Святоша Пузырёв, сидевший за партой возле учительского стола, сосредоточенно менял стержень в ручке.

— Это не моя тетрадь, Жанна Фёдоровна, — сказал Павлин. — Я не заводил новую тетрадь. И я не люблю пёстрые обложки.

— Почерк твой?

— Похожий. — Павлин сходил к своей парте, взял ручку и провёл короткую черту на полях тетради. — Видите, у меня и паста другая.

— Зачем кому-то подсовывать мне чужую тетрадь, подписанную твоим именем? — спросила учительница. — Это абсурд. И это надо постараться!.. Хорошо, предположим, ты прав. В таком случае где твоя тетрадь?

— Я её сдал.

Жанна Фёдоровна перебрала тетради на столе.

— Нет у меня другой твоей тетради. Пузырёв, ты все тетради передал?

Худосочный Пузырёв положил собранную ручку и встал.

— Конечно, все, Жанна Фёдоровна. Можете меня обыскать.

— Нечего играть в детективов. У нас урок русского языка, а не телесериал. Ты, Пузырёв, диктант написал хорошо.

— Двойка так двойка. — Говоря это, Павлин смотрел не на учительницу, а на портрет бородатого Льва Толстого, висевший в углу, повыше доски. Глаза у Толстого были удивительные: он будто видел что-то такое, чего остальные люди не замечали. Обычно писатели с портретов смотрят в глаза, а Толстой смотрел в иной мир. — Что хотите, то и ставьте. Будто вы меня слушать станете.

— Что за разговоры? — сказала русичка. — Принеси-ка дневник.

Павлин подал ей дневник. Протрещал звонок. Убирая учебник и тетрадь с блёстками в рюкзачок, Павлин думал, что Жанна Фёдоровна такая же, как все училки. Есть тетрадь, есть ошибки, значит, будет двойка. Училке всё равно, поддельная тетрадь или настоящая. "Это абсурд". Она, как Марьюшка, тоже имеет на всё готовое решение и обожает, когда ей подают дневники.

Ну и ладно!

За географией, последним уроком, грянуло в-третьих. Чёрная полоса стала такой широкой, что доставила Павлину странное удовольствие. Абсурдное удовольствие!

В коридоре его толкнул Филимонов, ученик седьмого "Б", здоровяк на полголовы выше Павлина. Толкнул и сказал:

— Чего пихаешься, жар-птица? Перья свои распустил!

За спиной Павлина раздался хохот.

— Будет потеха, — услышал он за левым плечом голос Мочалкина.

— Натурально, — отозвался голос Корыткина.

— Ничего вы не понимаете, пацаны. Наш юбиляр-двоечник покажет Лимонычу!

— Спорим, Мочало, что нет? На что спорим?

Павлин сказал ожидавшему Филимонову:

— Хочешь боя? Набью твою глупую рожу!

— Самый умный? — спросил Филимонов.

— Тоже мне, отличник нашёлся! — Павлин хмыкнул, уходя по коридору.

— Ты не очень-то командуй! — Филимонов нагнал его, заглянул ему в лицо. Глаза у Лимоныча были тёмные, с какой-то хищной желтизной, маленькие и злые. — Я таких дворянчиков, как ты, одной левой.

Спрашивать у Филимонова, почему он привязался, было бесполезно. И бессмысленно. Сегодня, похоже, всё было бесполезно и бессмысленно. Те, кто верит в чёрные и белые полосы, пожалуй, правы. Но мириться с полосой нельзя. Врезать как следует Филимонову — и чёрное побелеет! Ну да, и двойка превратится в пятёрку, а "юбилейное" опоздание станет букетом роз для Марии Аркадьевны!

Бои устраивались в детском садике, расположенном по соседству. За школьным забором из крашеной сетки тянулась асфальтированная дорожка для пешеходов, за нею поднимался второй сетчатый забор, детскосадешный. Бойцы сходились за верандой, окружённой берёзами. Когда в школе заканчивалось шесть уроков, в садике по распорядку был сончас — самое подходящее время для выяснения отношений!

По дорожке между школой и садиком сейчас брела некрасивая Мыкина. Чёрные волосы, смуглое лицо, огромные очки в чёрной оправе. Тонкие длинные губы упрямо сжаты, большой нос, казалось, ещё больше вырос и вытянулся. Из-за ранца девчонка клонилась вперёд. Вдобавок к уродливости станет ещё и сутулой.

— Эй, птица хвостатая! — Филимонов ткнул увесистым кулаком Павлина в бок. — Чего замер? Девчонок не видел?

Мочалкин крикнул Катьке:

— Катись отсюда, дрянь чёрная!

Кружок, состоявший из тех, кто не пропускал ни одного боя за школьным забором, загоготал. Павлин сплюнул. Ни на что не годится эта Катька, кроме математики. Вот Лариска Бруталова, та спуску не даст. Однажды Мочалкина таким пинком угостила, что тот на пол свалился. Хромал до конца уроков. Молодец Лариска. Он, Павлин, тоже спуску никому не даёт. Полез к нему Филимонов — получит в рыло. Полезет ещё кто-то — тоже отхватит горяченьких.

— Чёрная каракатица! — крикнул Корыткин вслед Катьке.

Павлин спрыгнул с забора на территорию садика. Мыкина обернулась. Не то скривилась от обиды, не то печально улыбнулась. Ещё сильнее согнулась. Могла бы вернуться, подойти к Корыткину, отвлечь его разговором, а потом как садануть!

Конечно, Мыкина знала, зачем мальчишки сигают через забор.

— Катька! — крикнул Павлин, сжав кулаки. Так громко крикнул, что Филимонов, Мочалкин и Корыткин подпрыгнули на полметра, а у Пузырёва волосёнки на святой башке вздыбились. — Ну что ты такая кислая? Расцарапай им рожи! Вырви им глаза! Отгрызи уши!

Мыкина обернулась. Помотала головой. И потопала восвояси.

— Ты что вопишь? Тоже как полоумный! — Мочалкин поглядел на Филимонова, оседлавшего забор. — Надо бы покусать эту сетку. Надоело перелезать.

— Зубами, что ли? — Тяжеловес Филимонов, пыхтя, перевалился через забор.

За ним, стараясь одолеть забор одним махом, попрыгали остальные.

— Кто-то и зубами может, а мы ножницами по металлу. — Мочалкин подтянул после прыжка брюки.

— Кишка у тебя тонка сетку кусать, — сказал Павлин, сбрасывая рюкзак.

Сквозь песочек у веранды проросла травка. Неплотное кольцо окружило Павлина и Филимонова. Мочалкин, Корыткин, Пузырёв, Бугаев, несколько "бэшников", приятелей Лимоныча. Болеть за Павлина некому.

— Дай отдышаться, Дворянчик! Не бей сразу!

Шутке Филимонова засмеялись. Весил он килограммов на семь больше Павлина.

— Скажешь, когда надышишься!

Павлин едва увернулся от удара. Хорошо, стоял вполоборота к Филимонову! Тот лишь мазнул его по щеке, задев губы.

— Хрясь! — сказал Корыткин. — Ой, Павлинчик, зубки посыплются!

— Мамочка купит ему вставную челюсть, — сказал Мочалкин. — Золотую, как полагается дворянчикам. Золотые челюсти очень тяжёлые! Будет она у тебя, Луганцев, отвисать до самого пола. Придётся на завязочках носить.

— Нет у его мамочки денег на золотую челюсть, — сказал Корыткин.

— Ну, значит, стальную позолоченную.

— Свинцовую!

Павлин знал слабое место Филимонова: тот силён и напорист, но тяжёл и неповоротлив. А ещё не умеет проигрывать. Пропустит один удар, второй, третий, и считай — готов. Филимонов сам это прекрасно знает. Потому и бьёт предательски. "Ты у меня подышишь, любитель кислорода!" — прошептал Павлин, пританцовывая сбоку от Филимонова.

Тот сделал зверскую рожу и попёр в лобовую атаку. Павлин пригнулся, кулаки Филимонова рассекли воздух над его головой. Пользуясь тем, что противник открылся, Павлин двинул его, стараясь бить всем корпусом, в солнечное сплетение. Лимоныч удар поймал.

— Хе! — выдохнул он остатки воздуха и согнулся пополам.

Павлин отпрыгнул, круг расступился.

— Наподдай дворянину, Лимон! — сказал бэшник Зайцев. — Хвост ему оборви!

— Луганцев! — сказал Мочалкин. — Дай ему отдышаться!

Злобно глянув на Мочалкина, Лимоныч выдвинул свои кулачищи. Паровозная атака — вот что ждёт Павлина. Сбивает всё, что стоит на пути паровоза. Но вот что стоит сбоку...

Фёдор Иванович, сосед Луганцевых по дому, откуда Павлин и мама переехали, спасаясь от наркоторговцев, облюбовавших квартиру на первом этаже и не боявшихся полиции, однажды объяснил ему: "Драться страшно поначалу. Потом появляется привычка. С опытом приходит хладнокровие. На словах этого не поймёшь. Поймёшь на деле. Если не трус". Нет, он, Пашка Луганцев, сын военного, трусом не был. Фёдор Иванович показал ему несколько простых приёмов, научил уклоняться, блокировать и контратаковать, а ещё приучил бегать по утрам, развивать дыхалку. Остальное довершила школьная и уличная практика.

Избежав кулаков, Павлин долбанул Филимонова в ухо. Отскочил, по-прежнему держась фланга. Кисть онемела, из глаз хлынули слёзы. Не опуская руку, Павлин сжал и разжал пальцы. Не сломал. Филимонов лишь слегка пошатнулся. Медведь! Вот у кого имя подходящее: Миша. Враг снова надвигался. Кто подстроил бой? Мочалкин? Самому-то Мочалкину с Павлином не справиться. Загребает жар чужими руками! До сих пор Филимонов, медведь неуклюжий, на Павлина бочку не катил. Жил себе в параллельном классе, как в параллельном мире.

— У-у-у! — загудел Филимонов, выпучив глазки и шуруя кулаками так, будто управлял вручную динамо-приводом.

Павлин отскочил — и неудачно: спиной упёрся в берёзу. Тут-то левая рука Лимоныча и достала его. Медведь залепил ему в глаз. Можно сказать, Лимоныч не ударил, а дотянулся до подглазья, но и удар в неполную силу получился таким, что Павлин треснулся затылком о дерево и увидел прыгающие во тьме звёзды. Спасаясь от продолжавшего работать кулачного мотора, Павлин откатился одноклассникам под ноги. Те отбежали. Павлин вскочил. Правая рука онемела, отяжелела. Медведеобразный Лимоныч надвигался подобно тупому монстру из компьютерной игры, у которого всё прибывает и прибывает "здоровья". Наброситься сзади, повиснуть на спине? Такую тушу не повалить! Дать подножку? Но как, если перед тобою вечный кулачный двигатель? Что-то похожее на молот просвистело возле уха. Волосы на голове Павлина шевельнулись, как от порыва ветра. Споткнувшись, Павлин чуть не свалился. Упади он, Филимонов, не раздумывая, уселся бы на него сверху и отделал бы его мясными кувалдами. Дома Павлину снова пришлось бы обходить скользкий вопрос "почему". Не мог же он сказать маме, что пострадал за дворянское имя!.. Павлин уклонился, затем присел; могучие кулаки Лимоныча ударили воздух. Момент для контратаки! Напружинившись, Павлин снизу что было силы въехал Филимонову правой в живот, увидел разинутый рот противника и добавил, выпрямившись, в живот левой. Глядя сверху вниз на темя согнувшегося противника, Павлин стиснул пальцы в замок и врезал замком по стриженому затылку Лимоныча. Филимонов уткнулся лицом в траву.