Закон для всех эпох

— В подземелье ведьму! — приказала леди Мэри. — Объявляю её королевской пленницей!

Слуги тотчас увели девушку.

— Мудрое решение, о королева, о леди-стюарт! — заявил отец Блэддер, возвращаясь к столу. — Нет лучше средства против колдуньи, чем жаркий костёр! Кто не пребудет во мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают! Иоанн, глава пятнадцатая, стих шестой!

Леди Мэри молча подняла глиняный кубок и стала пить. Её тонкие пальцы, сжимавшие кубок, побелели.

Пикок вовсе не собирался отдавать простолюдинов королеве. Хватит того, что он посвятил ей господскую часть трофеев! Он поманил пальцем оруженосца.

— Юджин, кто эта девушка? Где мы её подцепили?

— Не ведаю, высокородный сэр. Впервые вижу её! Я полагал, пленников тринадцать. Мне казалось, мы сосчитали верно. И все тринадцать были рады покинуть Ванагорию. Особенно радовался ученик оружейника. Как только его владетель был убит, он сдался с таким видом, будто всю жизнь мечтал о полоне.

"Продам всех в рабство, и хватит с меня этих чисел", — решил Пикок.

К рыцарю повернулся сэр Фэйсклот.

— Пленников четырнадцать, сэр Пикок, — сказал он. — Не веришь своим глазам? Так поверь моим. И поверь глазам королевы.

— Разумеется, высокородный. — Жестом Пикок отпустил Юджина.

— О моя королева, сожжём колдунью завтра, — сказала леди Лорейн и зевнула.

Леди Мэри махнула рукой певцу и музыканту. Те опять завели песню о дальних странствиях и чудесах. Голос менестреля дрожал, пальцы музыканта тоже дрожали, музыка их дрожала, и Мэри Великая приказала страже заточить их в подземелье вместе с колдуньей.

— Высокомерную девицу поджарим, а музыкантишек храбрый Пикок пусть забирает себе, — сказала она. — В Лондоне отвесят за них фунт свинины!

Рыцари засмеялись, а Пикок скрипнул зубами.

— Подать сюда волынщика! — крикнула королева. — Играй как следует, не то гореть тебе адским пламенем!

Ночь пролетела будто мгновенье. Пикок повесил блио на палку у кровати, стянул рубашку, скатал её в трубочку и положил под подушку, а потом залез под одеяло. Рядом устроился Юджин. Оба уснули, и тотчас настало утро: розовые солнечные лучи, в которых кружилась пыль, прорезали пространство спальни. Издалека доносились удары монастырского колокола.

Казнь колдуньи была назначена на полдень.

Прежде королева устраивала сожжения утром. Потом сочла, что одной ночи перед казнью недостаточно. Королева и святой отец слыли поклонниками медленного страдания. Сами по себе виселица и костёр представлялись им слишком быстрыми. Ожидание и предвкушение — вот что ценили они, а с ними ценили и приближённые ко двору.

В специальной башне по приказанию королевы было устроено подземелье. В нём-то и томились сейчас пленники сэра Пикока. После обеда он рассчитывал забрать их, а к вечеру добраться до своего поместья. Ему хотелось поскорее избавиться от тех, кого он пленил: от тех, кто бросился на защиту своих господ в Ванагории, от тех, чьими вилами и кольями был заколот сэр Уильям, а сэр Джеффри ранен и истёк кровью. Погибли и два оруженосца. И только он, сэр Пикок Луговой, остался невредимым. Его оруженосец получил пару царапин. Теперь у него нет компаньонов, пусть даже таких ненадёжных и трусливых, как Уильям и Джеффри. Зато ему принадлежит вся добыча, за исключением персон, посвящённых королеве Мэри. Щит Пикока продырявлен и требует замены, копьё сломалось, а шлем-горшок смят так, что его едва удалось стащить с головы. Девушка, которую отец Блэддер объявил ведьмой, могла бы принести не фунт свинины, а новый щит и охапку ясеневых копий. Сжечь вместо того, чтобы продать! В Лондоне охотно платят за молодых рабынь. Помыть, причесать, принарядить девчонку... Правда, очень уж она некрасива. И этот презрительный взгляд! Ничего, некоторые богатые покупатели любят заносчивых рабынь — как любят необъезженных лошадок! Старый же менестрель и старый музыкант не принесут ничего, кроме расходов.

Вокруг врытого посреди площади столба помощники палача укладывали дрова, перемежая их шуршавшей соломой. Солнце стояло высоко. Вот-вот в майскую синеву потянется чёрный дым, и на милю кругом разнесётся запах горелого мяса. Проведшую ночь в подземелье девушку вывели во двор. Стражники загнали несчастную за деревянный барьер, расчертивший прямоугольником середину двора. Завидев на балконе главной башни королеву и леди-стюарт, Пикок поклонился обеим: вначале королеве, затем леди Лорейн.

Девушка за барьером стояла не двигаясь. Ветерок трепал её распущенные тёмные волосы. Глаза её были закрыты. Она будто спала стоя.

Капеллан почтительно склонился перед королевой. Леди Лорейн он сунул крест, и та поцеловала его. К леди-стюарт явились за приказаниями пажи.

Поленница возле столба росла. Со стороны королевского балкона был оставлен проход. Отсюда палач поведёт жертву к столбу. Девушка открыла глаза.

— Благородный рыцарь! — вдруг обратилась она к Пикоку. — Выслушай меня!

— Сена, клади побольше сена! — велел палач помощнику. — Поленья-то сырые, свежие!

Холодок прошёл по коже Пикока.

— Я не колдунья, обвинение ложное, — продолжала несчастная. — Оно падёт на головы тех, кто возвёл его на меня.

— Ты говоришь как госпожа.

Поленница вокруг столба достигла человеческого роста. К рыцарю склонился оруженосец.

— О высокородный, — прошептал Юджин, — ты не находишь странным, что девушка не знает твоего прозвища? Нашим пленникам отлично известно, что их пленил сэр Луговой.

Пикок повернулся к девушке.

— Ты не знаешь, кто я?

— О нет, сэр.

Глаза её не были жёлтыми. И всё же в них сквозило что-то странно-притягательное.

— Она похожа на колдунью, — сказал Пикок оруженосцу.

— Все, кого называют колдуньями, похожи на колдуний, сэр. Так говорит мой глухонемой брат. Он очень умный человек. В монастыре он прочёл больше книг, чем у меня пальцев на руках и ногах.

— Юноша, имеющий умного глухонемого брата, и сам умён, — сказала девушка. — Я не твоя пленница, сэр!

Пикок растерялся. Сэр Фэйсклот настаивал, что пленников четырнадцать, а Пикок насчитал ванагорских простолюдинов чёртову дюжину. Но в той кутерьме было нетрудно ошибиться! К тому же Пикок никогда не был силён в подсчётах. В конце концов, лучше больше, чем меньше. Нельзя же допустить, что кто-то подсунул ему пленницу! Зачем? Чтобы тут же отобрать её, объявив колдуньей? Всё проще: отцу Блэддеру и королеве Мэри захотелось развлечься, глядя на огненную казнь. И у кого же в кармане найти колдунью, как не у него, Пикока? У кого же отнять, как не у него?

Похоже, сэр Пикок Луговой снова остался в дураках!

— Откуда ты? — спросил рыцарь.

— Не из Ванагории! — только и успела ответить осуждённая.

Слегка кивнув Пикоку (кто занимается кострами, пытками и рубкой голов, те кланяются с пренебрежением), девушку подхватил королевский палач. Будто тростинку, он поднял её и поставил узкою спиною к столбу. Удерживая несчастную за руки, палач и помощник обвязали её цепью. Для верности палач привязал верёвками к столбу талию и шею девушки, запрокинув ей голову. Она будто вглядывалась в небо.

Смуглое, как у всех ванагорцев, лицо привязанной потемнело ещё сильнее. Губы её сжались, на щеке блеснула слезинка. Пикок отвернулся. Не любил он костров! А вот отец капеллан не пропускал ни одного сожжения: смотрел на огонь, пока поленья не прогорали, а почерневший столб не обрушивался. От казнённого или казнённой оставалась груда обугленных костей. Ветер долго потом носил золу по двору...

К барьеру стекались простолюдины: крестьяне, ремесленники, их жёны. Тут же теснились дети. В глазах толпы светились любопытство, злоба, торжество. Королевские пажи принесли для гостей длинную скамью и поставили на таком расстоянии от башни, чтобы рыцари могли и лицезреть королеву, и смотреть на казнь. На балконе затрепетал королевский флаг. Придержав меч за рукоять, Пикок сел посреди скамьи. Рядом расположились Фэйсклот и Ландер. За ними заняли места другие рыцари. Края скамьи предназначались для оруженосцев. Те, кому места не хватило, остались на ногах. Протрубил герольд. Толпа затихла.

Капеллан на балконе откашлялся, а леди Лорейн взглянула на королеву. Та кивнула. Леди-стюарт сказала:

— К столбу привязана колдунья, подозреваемая в делах, неугодных господу нашему, а посему обвинять её станет отец Блэддер.

Леди-стюарт села возле королевы.

— О черноволосой колдунье мне известно всё! — Одетый в рясу и подпоясанный простой верёвкой капеллан простёр тощие руки вниз, к столбу и поленьям. — Ночью в белом лунном луче в спальню мою снизошёл господь, и дано было мне откровение!

Я увидел эту деву глубокой старухой. При помощи серебристого порошка, который она приготовила из поседевших от ужаса волос сэра Энтони Скалистого из Ванагории, сгинувшего и родственниками оплаканного, она, целую зиму бормотавшая заклинания и посылавшая сатане молитвы, превратилась в молодую девушку.

Верхом на мантикоре под видом непорочной красавицы она перебралась в королевство Ванагора и по особому договору с дьяволом стала служить там силам зла. Способности её к колдовству по прихоти сатаны были велики. Ведает господь, слабое место имелось и у этой ужасной колдуньи. Как ни была велика сатанинская сила, всевидящее око найдёт у чудовища ахиллесову пяту и устремит в цель неотвратимую стрелу возмездия!

Господь предал колдунью в руки сэра Пикока Лугового, мужественного и неустрашимого воина, в то самое время, когда старуха в облике девушки, сотворившая большое колдовство, испытывала упадок сил и не могла противостоять никому, хоть бы и малому ребёнку. Ибо не меньше трёх восходов луны потребно, дабы силы её восстановились для новых сатанинских дел, столь же чёрных, как её волосы.

"Будь отец Блэддер рыцарем, не миновать бы ему поединка! — Пикок рассердился. — Как смеет он унижать меня? Неустрашимый воин против девицы, которую одолел бы ребёнок!"

В прошлый раз, когда Пикок гостил в замке леди Мэри, капеллан сказал королеве что-то ехидное о павлиньем пере на шлеме прославленного сэра Пикока. Это едва ли следовало считать оскорблением, потому как святой отец являлся известным противником светских украшений. Однако сказанное так подействовало на рыцаря, что он сорвал плюмаж и велел оруженосцу отнести шлем к оружейнику Дику: пусть тот приделает к верху горшка руку со стиснутыми в кулак пальцами. С этим-то кулаком на голове рыцарь и искал теперь приключений.

Мысль Пикока зацепилась за что-то, сказанное капелланом. Сэр Энтони Скалистый!.. Отнюдь не колдунья поразила его! Он, Пикок Луговой, самолично разбил сэру Энтони шлем булавой. Булаву эту он отнял у наёмника, служившего Энтони, и ею заставил умолкнуть навеки голову, глухо просившую из-под смятого шлема пощады.

Грош цена откровению, о котором вещает с балкона святой отец!

— Ванагорская колдунья, — продолжал тем временем капеллан, — звёздными ночами разговаривает с жабами на их языке, доит на заре кровожадную мантикору и пьёт её розовое молоко, утирая губы о её львиную шкуру. И нет иного спасенья от колдуньи, как только спалить её на костре до восхода её третьей луны, которая, как открылось мне, последует этой ночью!

Толпа простолюдинов застонала и зарычала: "Сжечь! Сжечь!" По коже Пикока пробежали мурашки. Колдунья она или нет, лжёт отец Блэддер или нет?

— Уничтожить сатанинскую тварь! Спалить исчадие ада! — бесновался на балконе святой отец, и за ним орала толпа: "Спалить!"

Приказать поджечь сено у столба должна была леди-стюарт. Пикоку показалось, что леди Лорейн колеблется.

— Имеет ли кто возражения против доказательств, приведённых отцом Блэддером? — спросила она. — Знает ли кто эту колдунью? Может ли кто свидетельствовать в её пользу?

Молчание было ответом.

— Сжечь её! — повелела леди Лорейн.

Длинные белые пальцы капеллана вцепились в деревянные перила. Глаза Блэддера сверкали. Палач подал знак помощникам у поленницы. Толпа замерла; слышалось лишь шуршанье сена, производимое палачами. Девушка, касаясь затылком столба, смотрела, часто моргая, в высокое небо. К щеке её прилипла соломинка.

Когда двое помощников закончили закладывать поленьями и сеном проход, палач принял от третьего помощника пылающий смоляной факел.

Пикок позабыл про ванагорского великана и грядущие подвиги. Ему стало страшно. Он боялся копий, мечей, арбалетных стрел, но то был обыкновенный страх ран, боли и поражения, страх ясный и привычный; когда начинался бой, когда меч Пикока опускался на шлем противника, страх этот переходил в восторг победы. Воинами называют тех, кто страху противопоставляет храбрость. Но всегда, сколько бы ни видел Пикок в королевском дворе сожжений, ужас костра оставался одним и тем же страхом — таким, будто намеревались сжечь не кого-то постороннего, а его, Пикока.

В глазах королевы и капеллана заплясали язычки пламени.

Глава третья. "Дружба нужна тем, кто не умеет за себя постоять!"

От чёрного смоляного дыма вдруг зазвенело в ушах. Факел палача отчего-то не потрескивал, а звенел и дребезжал. Когда звон оборвался, перед рыцарем не было ни девушки, привязанной к столбу, ни поднимавшегося дыма, ни усмехавшегося палача.

Белёный потолок. Обои с пирамидками. Звон? Звонок! Звонили в квартиру! Палач, четырнадцатая пленница, королева, леди-стюарт, капеллан... Сон помнился столь отчётливо, словно приключения происходили не с рыцарем из туманного средневековья, а с ним, учеником седьмого "А"!

Снова продребезжал звонок. Впустив в квартиру Женьку, Павлин сказал:

— Дуй в мою комнату и не открывай рта, даже если началась ядерная война, и от города уцелела только наша девятиэтажка. Мне надо подумать. Уловил? Не то щелбан получишь знатный.

На всякий случай Павлин ушёл на кухню. Третьеклашка долго молчать не может. Особенно тогда не может, когда ему велено молчать.

Очарование сна быстро уходило, улетучивалось, как воздух из проколотого шарика. Чувства, запахи, цвета? Сны в деталях виделись Павлину и прежде, да и фантазией обижен он не был; бывало, устраивался на диване и воображал целые сцены. Сказалось и чтение книг: с шести лет Павлин предпочитал их кино. Когда смотришь фильм, объясняла мама, получаешь готовенькие кадры, а когда читаешь, приходится представлять самому, и это потрясающая работа ума.

Не дядька бы из сквера, так Павлин тотчас позабыл бы про сон! Эдуард показал ему как раз замок и рыцарей! И одного звали Фэйсклотом, а второго — Ландером! Павлин помнил это точно. Но чему удивляться? Сон-впечатление! Тебе показывают замок и лохматых рыцарей — они потом и снятся! Элементарно, Ватсон! Впрочем, есть и закавыка: отца Блэддера на экране не было. И королевы Мэри. Лица же их из сна помнились небывало ясно! Некрасивые черты девушки, привязанной к столбу, тоже запечатлелись фотографически. Обычно лица из снов нечётки, лишены деталей.

Было и кое-что ещё в длинном сне. Чувство. Жалость к девушке, обвинённой в колдовстве? Но её же не существует, как и сэра Пикока!