Закон для всех эпох

Он встал в очередь возле учительского стола, дожидаясь, пока все эти искатели милости подарят свои букеты.

Школьные праздники придумали как нарочно! День знаний, День учителя, День успеваемости. День реформ ввёл новый президент, отменивший оценку "единица": по общему мнению, разделяемому и думой, и правительством, в ней не было смысла со времён СССР. Цветы полагалось носить также на день школы, отмечавшийся каждый год, и на экзамены. Иные ученики цветами не ограничивались, приносили от родителей конверты с вложенными купюрами. Богатенькие подавали конверты с окошечками: пусть все видят, что там лежат красные десятитысячные, а то и лиловые двадцатипятитысячные банкноты. На классных часах и на собраниях Мария Аркадьевна называла особо щедрых родителей "сознательными гражданами" и "патриотами, инвестирующими в будущее государства".

— Посмотри на себя, Павлин Луганцев. Ты даже в праздник не можешь выглядеть нормально. Весь поцарапанный какой-то!

Как же учителя ненаблюдательны! Будь классная внимательнее, она бы уловила разницу между тем, как выглядит и как должен выглядеть Павлин Луганцев. Она же видела его после стычки с Филимоновым!

— Нормальные ученики, — сказала Марьюшка, — о будущем думают, о хорошей специальности, а ты, наверное, делаешь карьеру профессионального бандита.

Мочалкин и Корыткин хихикнули дуэтом.

— Да, — ответил Павлин, — бандита. Те, кто закончит университеты, будут мне платить.

Двумя пальцами классная взяла букет у Павлина. Вид у Марьюшки был такой кислый, будто ей не цветы подарили, а украли у неё любимую указку. Племянничек поднёс тётушке семь розовых роз, а Лариса Бруталова одарила классную букетищем из белых цветов с плавными изгибами (Павлин и названия-то им не знал), опутанных серпантинными ленточками и обсыпанных клейкими блёстками. После этих букетов три гвоздички Павлина давали бедное впечатление. Он выбрал не голландские узорчатые, а обыкновенные красные, и продавщица, выдернув цветы из воды, состроила ему рожицу. Но и этот букетец вместе с прозрачной обёрткой обошёлся ему в три тысячи восемьсот рублей!

— Как положено троечнику, — заметила математичка. — Три цветка — три балла.

— Измеряете успеваемость подарочками, Мария Аркадьевна?

— Твою успеваемость, Павлин Луганцев, подарочки не спасут. Можешь принести мне ведро роз, и всё равно останешься безнадежным троечником. На следующей неделе контрольная. Вот и покажешь, на что способен.

Скучно было Павлину на уроках. Алгебра... География... Даже русский язык, самый лёгкий предмет, не занимал его. С прошлого урока русский нагонял на Павлина тоску. Жанна Фёдоровна не особенная учительница, а такая же, как другие! Зачем ей в чём-то разбираться? Сказала "абсурд", и точка! Очевидно, русичка полагала, что из отличника Павлин мог в одночасье превратиться в двоечника. (Какая же гадина подделала тетрадь?) Так чего ради этот двоечник должен слушать что-то там о морфологии? Не абсурд ли: человек, сделавший пятьдесят ошибок в диктанте, внимательно слушает учительницу? Грамотно писать Павлин научился отнюдь не на уроках Жаннушки и не по скучным правилам в учебниках, обросших вереницами исключений, а читая книги, в том числе собрание сэра Вальтера Скотта!

Он грезил за партой о грядущих днях. О тех днях, когда ставить на матчах против него не рискнёт никто, когда он станет абсолютным чемпионом, которому будут подавать руку Борис с Германом и сам футбольный король Исполинский. Павлин скопит солидный капитал и откроет своё дело. Он и мама переедут в большую квартиру в новом доме. В квартиру с настоящей залой! Он купит блестящую серебристую машину, каменный гараж, мощный компьютер.

Добьётся он всего сам. Один. Побеждает сильнейший! Слабакам только и остаётся, что надеяться на "дружбу", на "команду". Взять Пузырёва: тощий, нескладный, бледный. Дистрофик! Чтобы выжить, прилепился к относительно сильным: Мочалкину и Корыткину. Или взять круглого отличника Владьку Спиридонова. С прошлого понедельника лежит в больнице со сломанной правой рукой. Поскользнулся на мокрых ступеньках! Доходяги вроде Спиридонова и поскальзываются-то по-настоящему, а не падают от ударов на футболе. Владька пристроился чуть не к половине класса: даёт списывать или решает контрольные, за урок по три варианта, по алгебре, геометрии и другим предметам, и никто из сильных не бьёт его, не мучает.

Иной пример — Катька Мыкина. Её в классе не любили. Не потому, что она была тонкой. Для девчонки быть тонкой — нормально. Катька и по физкультуре успевала, и вообще, считай, на одни пятёрки училась. Не любили её потому, почему и многих не любили: потому что все всех не любят. Но кого-то можно не любить и не бояться, а кого-то приходится бояться. А кого боишься, к тому подлизываешься, того уважаешь. Мыкину и не любили, и не боялись. Если тебя не боятся, ты человек конченый. Не важно, мальчишка ты или девчонка. Авторитет берётся от страха. В мире взрослых с этим обстоит так же. В их жизни кулаки, бандиты, начальники, наказание, увольнение, лишение премиальных и много чего. Страх! Павлин, пожалуй, подружился бы с Катькой: она притягивала его своей трудной независимостью. Все дарят классной цветы — она не дарит. Кругом троечники по математике — у неё пятёрка. Её обзывают — она думает о своём, будто на неписаные житейские правила плевать хотела. Он подружился бы с ней, да вот незадача: дороги у них разные. Он рвётся наверх, Мыкина катится вниз. Заклюют её! Эх, будь на её месте та Мыкина, первая! Предыдущая Мыкина была по-настоящему независимой. И красивой. Симпатичной-то уж точно!

Была!

В то апрельское утро, когда в классе появилась новенькая, назвавшаяся Катей Мыкиной, все только о ней и думали.

Прозвенел звонок на перемену, и ученики седьмого "А" закричали наперебой:

— Тоже мне, жгучая брюнетка!

— Победительница конкурса страхолюдин!

— Давно в зеркало смотрелась?

— Откуда ты такая взялась?

— Мыкина прилично одевается, а ты выглядишь как колхозница!

— Нечистая сила! — подытожил святоша Пузырёв.

Лариска-староста сказала:

— Хочешь, новенькая, я тебе по и-мейлу Катькину фотографию пришлю? Думаешь, мы дураки и дурочки? И любая может прийти в наш класс и объявить себя Катей Мыкиной?

— Или Ларисой Бруталовой! — крикнул Мочалкин. — Старостой класса!

— Или Марией Аркадьевной, — сказал с серьёзным видом Пузырёв.

Класс взорвался от хохота.

Посреди гвалта Павлин разобрал голос новенькой:

— Костя Гиль, твоя мама наконец закрыла дурацкий салон красоты. Я же говорила: глупо открывать салон в недостроенных микрорайонах. Салону место в центре! Бугаев! Твой отец вбухал денежки в строительство и погорел. Стройматериалы подешевели, квартиры подешевели, и пришлось ему объявить себя банкротом. А у моего отца сто восемьдесят гектаров земли, и он знает, как сделать деньги даже на экономическом кризисе!

Сказанное ею было чистой правдой. У всех дела катились под гору, а у фермера Мыкина, владевшего гектарами, бизнес, наоборот, расширялся. Красота, добываемая под крышкой солярия, или квартиры площадью в сто пятьдесят квадратных метров падали в цене, а спрос на картошку и хлеб оставался высоким, и цены на еду росли.

— Ты, Пузырёв, — продолжала новенькая, — обожаешь читать про инквизицию. Мочалкин, ты рвёшься в старосты. А у тебя, Лариса Бруталова, плохая память!

— Во даёт! — восхитился Бугаев. — Подготовилась, что ли?

— Хватит, девочки, мальчики! — Марьюшка стукнула тупым концом указки по столу. — Идите, на физику опоздаете. Кто фантик бросил? Малые дети, честное слово! Лариса, кто дежурный?

Те апрельские дни, когда Мыкина-2 обвыкалась в классе, Павлин помнил отчётливо. Листал их в голове, как книжные страницы. Подобно Мыкиной-1, новенькая секла в математике, училась на "хорошо" и "отлично" по другим предметам, была черноволоса и смугла. Но, словно вопреки первой Мыкиной, носила одежду бедных: колхозные, как выражалась Лариска, платьица, штанишки или юбочки, на которых глаз искал заплаты.

И была до уродливости некрасива.

Каждому известно, как могут измениться девчонки. Причёску сделают, приоденутся, подкрасятся, подрисуют что-нибудь на личике — и не узнаешь, и не поймёшь, тринадцать им лет или семнадцать. "Колхозная" же Мыкина совсем не красилась. Губы не подкрашивала, ногти не лакировала, бровки не подводила, ресницы не густила и не удлиняла, как делала та Мыкина, соревновавшаяся с модницей Бруталовой.

Поначалу новенькая давала отпор тем, кто привязывался к ней: язвила Мочалкину, отшивала Пузырёва. Хватило её ненадолго. В таком деле нужны выдержка и упрямство. Кто-кто, а Павлин отлично знал: стоять за себя приходится не по расписанию, не по четвергам или понедельникам, а каждую минуту. Наверное, новенькая сдалась потому, что её ответные насмешки били вхолостую. На девчонку показывали пальцем: "Ты не Катя Мыкина, чтобы так говорить! Мы тебя научим манерам, страхолюдина чёрная!" Новенькая, глаза которой всё чаще блестели, уверяла, что учится в седьмом "А" с сентября, что она "старенькая" Катя Мыкина. "Кто? Ты, дитя секонд-хэнда, замарашка в китайских тапках? — возражала ей Лариса Бруталова. — Я скорее поверю, что Земля плоская и стоит на китах и черепахе!"

Одноклассники крутили пальцами у висков и обзывали новенькую сумасшедшей, чокнутой, стукнутой, ненормальной, свихнутой, инопланетянкой, плаксой и Мыкиной-два. Классная ходила к директору и завучихе, но ничего не выяснила. Бюрократы постановили: пусть девочка учится, пятёрки всё-таки получает. Марьюшка потребовала от новенькой родителей в школу, но та, всхлипывая, ответила: "Они в Дании. Улетели опыт перенимать и методы изучать. Оттуда поедут в Норвегию. А потом полетят в Москву, к президенту". "А потом полетят со мной в космос, — пошутила Марьюшка. — С кем же ты живёшь?" — "С бабушкой". — "Пусть придёт бабушка". — "Она не пойдёт в школу, я уже просила её". — "Почему?" — "Не могу сказать".

Плакса была ещё и уморой! Марьюшка разводила руками: "Родителей нет, бабушка не придёт. Ты сама-то существуешь?" Мыкина-2 водопадами лила слёзы. "Мои родители прилетят!" — "Разумеется, прилетят". "На тарелочке!" — комментировал Мочалкин. "Мы подождём, — резюмировала классная. — Я буду звать тебя Катей Мыкиной, потому что в моём журнале числится такая Мыкина. И покончим на этом".

"Покончим с Мыкиной!" — тотчас соорудил лозунг племянничек. И новенькую принялись долбить все, кому не лень. Взамен прежней колючки Мыкиной в классе появилась плакса, и класс вдохновенно мстил ей вместо Катьки, которая многим стояла поперёк горла.

Шли дни. Новенькая притихла и вроде как смирилась с тем, что её считают сумасшедшей, повредившей мозги на математике. Такую версию выдвинул племянничек. Он и его дружки, любители подразнить и помучить, быстро вошли во вкус. "Так ты Катя Мыкина? — вопрошал Мочалкин. — Мы, конечно, тебе верим. Мы всем верим. А помнишь, как ты называла меня тупицей?" — "Да". — "Ну а ты — чёрная курица и страшила. Математичка свихнутая. И мы всегда будем так тебя называть. Поняла?" Новенькая опускала голову. Потом как бы выдавливала из себя: "Я нехорошо поступала". "Конечно, нехорошо, — вкрадчиво продолжал Мочалкин. — А дашь списать?" "Я поступала нехорошо, когда обзывала тебя. Прости меня, Рома. Но списать не дам. Вы умные ребята и сами решите задачи".

"Не дам" и успехи по математике были словно от Катьки-1. Но всё прочее! "Вы умные". Та Катька никогда бы так не сказала! Мочалкин и не рискнул бы дразнить ту. Над старой Мыкиной нельзя было посмеяться без последствий: отшила бы насмешника так, что он до гроба чувствовал бы себя идиотом. Новая же Мыкина была просто плаксой из детской песочницы.

Павлин тоже смеялся над ней. Над слабаками и слабачками надо смеяться: это их закаляет. Он и сам когда-то был слабаком, пока не закалился и не обрёл силу. Попробовал бы кто-нибудь над ним позубоскалить! Зубы бы на пол посыпались!

Постепенно к Мыкиной-2 привыкли: училась она хорошо, Мария Аркадьевна с удовольствием вызывала её к доске, да и классу новая Катька была удобнее старой. Та язвила и обижала; эта, поначалу тоже грубившая, обратилась в молчунью. Нюня-новенькая оказалась едва не полной противоположностью прежней заносчивой Мыкиной, девчонки N1 в седьмом "А". Или N1 напополам с Лариской-старостой; распределить девчонок на пьедестале Павлин затруднялся. Иногда он скучал по Катьке-1: без неё в классе сделалось как-то пасмурно, словно весну сменила осень.

За язвительность и боевитость прежнюю Катьку, первую, недолюбливали. Но у девчонок это происходит не так, как у мальчишек, высокомерие не считается у них зазорным. Да и было отчего Катьке задирать нос! Ехидная и умная Мыкина казалась Павлину сильной. Пусть на фоне Ларисы Бруталовой и других холеных девчонок она, с её чёрными прямыми волосами, по последней моде просто распущенными, так, что уши торчали, не казалась первейшей красавицей, но Павлина притягивала её сила. Энергия, ток электрический! Жить у Катьки получалось как бы шутя. И положение у неё в классе, и талант к математике, и папаша при тугриках. Одни берут жизнь штурмом, другие идут по ней как по подиуму. Катя была из последних.

Она не так красива, как Лариса? Зато ставила себя так, будто была красивее! Спиридонов делался средоточием внимания перед контрольной по математике? Зато Мыкина спустя двадцать минут урока сдавала свои листки, а Владька корпел над чужими вариантами! В итоге Марьюшка считала, что Спиридонов уступал в математике Мыкиной, хотя они были равны.

Одноклассники Мыкину не жаловали, но никто бы не решился с ней враждовать. Последнее, пожалуй, и делало её жизнь лёгкой.

И вдруг вместо задорной, ядовитой Катьки припёрлась в школу нелепая подмена! Размазня, не умеющая за себя постоять, напрашивающаяся на оскорбления. Чахлый цветок, поливающий себя собственными слёзами!

Как и исчезнувшая в никуда старенькая, новенькая не давала списать из своей тетради, считая, что дать списать значит оказать медвежью услугу, но никого не называла ни идиотом, ни имбецилом, ни даже дураком. Одевалась эта кислятина в тёмные брючки или юбки, в синие или чёрные пиджачки, во что-то уныло-простецкое. И это после соперничества первой Катьки с Лариской: обе щеголяли во французских и итальянских полосатых или клетчатых костюмчиках, в галстучках от кутюрье-мутюрье, в туфельках лакированных! Вдобавок Мыкина-2 носила громадные допотопные очки! Кто теперь носит очки, кроме бабуленций родом из дремучего советского века? Мыкину-2 обзывали не только Чернушкой, Страшилой и Фальшивкой, но Старухой и Академичкой. Если у той Катьки жизнь была лёгкой, то у этой она складывалась тяжёло. Обижают всегда того, кто позволяет себя обижать!

Блестя увеличившимися от линз глазами, несчастная девчонка, смирившаяся с незавидным статусом, лепетала наивно: люди, мол, должны помогать друг другу, а не враждовать. "Вот ты и помоги! — говорил ей Мочалкин. — Дай списать!" — "Я могу помочь: объяснить математику. А дать списать значит навредить". — "Мы хотим, чтобы ты нам навредила". Катька недоумённо молчала, а Мочалкин объявлял, что у неё шизофрения, расщепление личности, а потому ей надо жить в палате для психов и решать по сто задач в день, а не ходить в школу, куда ходят нормальные люди и где принято списывать и веселиться. Святоша Пузырёв говорил, что, раз Чернушка не любит ни ближнего своего, ни врага своего, то ни ближние, ни враги не станут любить и её. "Око за око, зуб за зуб, фингал за фингал", — цитировал он из религиозных книжек, а Корыткин обещал вызвать санитаров, которые упекут Академичку куда надо.