Зверь лютый. Книга 23. Одуванчик

— Вот что, Николай. Я тебя почитаю в своих ближних друзьях. В лучших моих помощниках. Теперь так судьба привела — надо тебе выше прежнего лезть. Самому меняться. Уже не штуку камки удачно втюхивать, а целое царство разувать-раздевать. Тут надобно возрасти. Умом-разумом.

Ну что ж ты на меня так... дивуешься? Ведь мы же с тобой об этом много раз...

Счастье. Моё. Что передо мной не "купец с улицы", а человек, с которым я постоянно общаюсь. Который годами видел, слышал мои "выверты", сам принимал в них участие.

"Капля — камень точит" — русская народная.

Я годами по капле "точил" его душу, его мозги. Показывая, убеждая словами и делами, повседневным общением, что "истины. впитанные с молоком матери" — истинами не являются. Ломая стереотипы, сдвигая границы допустимого, строя новую иерархию целей и ценностей...

В мире ни за какие деньги не найти второго такого торгаша. Не потому что он самый умный, а потому что возле меня учился. А второго такого учителя в мире точно нет.

— Дано тебе прежде невиданное. Не, не стекляшки с деревяшками. Свобода. Эх, Коля-Николай, ты умом прикинь, душой прочувствуй. Воля! Такая, какой у тебя никогда прежде не было. И по товарам, и по ценам, и по количествам. Вон, люди знатные, люди торговые... А ты любого — можешь купить, можешь — послать. У тебя в руках столько добра... Самому эмиру за год столько не собрать. Всё — в твоей воле. Одно условие — применить с умом. Мне — на пользу.

Я с сомнением разглядывал голову Торгового приказа. Произошёл у него "переход количества в качество" или ещё нет? Да не в деньгах! — В мозгах!

— Тебе нынче не с лавочником через прилавок об серебрушке препираться, тебе нынче с эмиром речи вести. Вельможи его — тебе ровня. Ты — лицо моё там, уста и уши. Учти, Николай, падёшь перед кем на колени, окромя святой иконы да братской могилы — домой не приходи. А ну! Сел прямо! Нос выше, руку в бок! Глядеть орлом, смотреть соколом! Улыбочку ясную! Да не наглую! Ясную, ровную. Ты один — дело делаешь, остальные... так, присутствуют. Себя запомнил? Дух свой уяснил? Во-от. Показывать такое сильно — не надо, а в себе держать — постоянно.

Сможет ли? С одной стороны, Николай на многих владык-повелителей нагляделся. С другой... опасные же они, собаки! Головы рубят на раз. Статус посла, конечно, защита. Но воспринять это купеческой душе... непросто.

Чуть позже я посадил рядом Николая и Абдуллу. Ташдар, формально, действующий градоначальник Великого Булгара. К чему он вернётся и как повернётся его судьба...? — Аллах акбар. Да и в Ага-Базаре есть свои городские начальники. Но пока я, надеясь на лучшее, прошу его административно "прикрыть" моих торговцев.

— И запомни, Николай, бакшиш — не платить. Никому. Есть забота — иди к ташдару. Я же с достопочтенным Абдуллой договорюсь сам.

Оба смотрят на меня ошарашенно.

Так — против обычая. Но будет — так. Потому что я так решил. Решил поломать исконно-посконную, исторически обусловленную, народно-повсеместную, культурно-неотъемлемую... манеру. Вымогать взятки.

Это часть вашей культуры? — Пшли в задницу. С такой "культурой".

Кстати, на Руси — аналогично. И не только насчёт задницы: вон, в Ярославле уже и головы валятся.

Николай решил, было, откланяться. И пришлось брать в руки палку.

— Я глубоко уважаю мудрого хаджи Абдуллу. И твой поясной поклон такому доброму человеку — вполне уместен. Но на тебе казённый кафтан. Ты не мужичок Николашка, ты — голова приказа Воеводы Всеволжского. По тебе — обо мне судить будут. Согнул спину — так и Воевода гнётся. А ну встал прямо — будто кол проглотил. Только — чистый кивок. Повтори.

Три раза. И всё равно. Крепко в русских людей это вбито. С детства, с рождения. "С молоком матери". "Это" — низкопоклонство. Перед властью, перед мундиром, перед халатом дорогим. Выбью. Или — забью насмерть.

Факеншит... Жалко будет.

Глава 502

Николай недовольно снова уселся, бурчал, почёсывая спину, Абдулла тихонько хихикал. Пока я не взялся за него.

— В Биляре ты скажешь, что требования эмира полностью выполнены. Нынче же я велю своему человеку в Боголюбово проверить освобождение правоверных по всему Залесью. Купцы из числа подданных благороднейшего могут беспрепятственно пройти через мои земли. Если они будут соответствовать критерию "добрые люди". Как я буду проверять соответствие? — Тебе лучше не знать. Муллы и бабы, которые собрались жить в моём городе и нести свет истинного учения в здешние лесные чащобы, могут быть мною приняты. Но я настоятельно советую им не делать этого. Надеюсь, ты сможешь убедительно передать им мой совет.

Абдулла мгновенно напрягся.

— Э... вали Иван, ты хочешь лишить свой народ млека мудрости пророка?

М-мать... У моего народа стандартная реакция на любое млеко — понос!

Хороший мужик. Но со своими тараканами. Насчёт величия ислама. Ишь как сразу заволновался по поводу столь нематериальной материи.

"Евреи в бога не верят — они с ним договариваются".

Абдулла, увы, принадлежит к другому... э... кластеру. Потому что верит. И даже не подозревает о возможности прийти к консенсусу с той, высокой... э... Всевысочайшей Стороной. Я уж не говорю — просто забанить или поставить в игнор.

Что-то с ним надо делать. Просто сказать "нет" — нельзя. Юлить, уворачиваться... Он умный человек — сразу поймёт, я потеряю его уважение. Тогда... "Великие герои всегда идут в обход!". Конкретно: переключение внимания, смена темы. На столь увлекательную, что "стартовая точка" забывается, становится несущественной.

— Отнюдь! Благочестивейший хаджи Абдулла, не суди о моих делах по первому впечатлению — оно часто ошибочно. Посмотри на это.

— Но... это же...

— Да, достопочтенный хаджи, это лист бумаги. На котором изображена первая сура Корана. Она не нарисована, не написана, не процарапана... Она — напечатана. Именно эти слова были открыты Пророку, да пребудет на нём милость Аллаха, в Ночь Могущества, в месяц рамадан в 610 году от Рождества Христова в пещере Хира горы Джабаль ан-Нур. Сура Аль-Фатиха — Открывающая. Мать Книги. Обязательно звучащая в каждом ракаате намаза.

Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного!

Хвала Аллаху, Господу миров,

Милостивому, Милосердному,

Властелину Дня воздаяния!

Тебе одному мы поклоняемся и Тебя одного молим о помощи.

Веди нас прямым путем,

путем тех, кого Ты облагодетельствовал, не тех, на кого пал гнев, и не заблудших.

Текст был, естественно, на арабском. А что я помню перевод — чисто мои заморочки.

* * *

Интересно сравнить Аль-Фатиху и "Отче наш". Смысл одинаков — главная молитва Всевышнему. Но мелочи — слова, образы... чуть различаются. Одни — "хлеб насущный дай нам днесь", другие — "веди нас путём". Одни: "избавь нас от лукавого", другие: "не тех, на кого пал гнев".

К богу различия отношения не имеют. Но позволяют судить о людях, тысячелетиями выражающими самое для себя главное в этих словах.

* * *

И хаджи увидел знакомые буквы, и сложил из них знакомые слова, и произнёс их, как и положено читать вслух согласно таджвиду.

Ибо сказано:

"таджвид — это не жевание языка, не гортанные звуки, не искривление челюсти, не содрогание голоса, не удлинение удвоения, не прерывание долготы, не звонкость чтения в нос и не сжатие буквы "ра"...".

И махраж его был орфоэпичен и напевен. Куда приятнее, чем у моего муллы-алкоголика.

Наконец, он взял лист двумя руками и приложил ко лбу своему, и к глазам своим. От волнения — прослезился, от радости — засмеялся. И тут же вопросительно уставился на меня.

— Как ты знаешь, досточтимый хаджи, Пророк (Мир ему и благословение) не умел читать и писать. Поэтому, когда ангел Джабраил явился к пророку и сунул ему свиток, приказав — "Коран!" ("Читай!") возникла проблема. Почему и трансляция текста продолжалась 22 года — передача откровений шла прямо в мозг Пророка, а это очень узкий канал. После смерти Мухамадда (Мир ему и благословение) калифы повелели, а писцы собрали все записи и воспоминания. И Зейд ибн Сабит — личный писец Пророка (Не — "песец", а — "писец"! Без "Д"! Факеншит! С этим русским языком...) свёл воедино пять разных редакций, а исходники уничтожил. Записи были сделаны на костях, камнях, коже, пальмовых листьях — на всем, что использовалось тогда для письма. Ибо, как ты знаешь, до захвата Хорасана арабы не знали бумаги. Даже в критические минуты своей жизни, во время переселения из Мекки в Медину, Пророк никогда не забывал брать с собой писаря с принадлежностями. Сам понимаешь, когда снова Джабраилом торканёт — непредсказуемо. Когда секретарь записывал откровение, Мухаммад приказывал прочитать. Если замечал ошибки, то сразу исправлял и только после этого распоряжался довести откровение до народа.

Пожалуй, Мухаммад единственный из пророков, кто так озаботился помехоустойчивостью при передаче божественных слов. Он ввёл систему контроля: запись регулярно проверялась устным произношением, и наоборот, устное произношение проверялось записью, примером чего было повторение в месяце рамадан. Говорят, что у Мухаммада были специальные учителя Корана, которые шли к людям, обучали их и контролировали правильность записи и звучания Писания.

Дальше должен быть контроль чётности, хеширование, цифровая подпись, сертификат подлинности и сигнатура гармоник. Но имея, преимущественно, только верблюдов и бедуинов — это затруднительно.

— И вот я, малознающий и невкусивший, но стремящийся и алкающий, решился дополнить перечень материалов, на которых размещены ниспосланные слова. Ибо ныне они есть на золоте и серебре, на бронзе и меди, на железе и камне. Пусть же будут они и на моей жестяной бумаге. Я также дополнил перечень способов нанесения букв. Ведь и монеты — печатают, слова пророка на них — наносят чеканом. Но меня обуревают сомнения. Как я слышал, в тексте, собранном и пять раз переписанном Зейдом ибн Сабитом для рассылки в Мекку, Медину, Басру, Куфу и Дамаск, не было харакатов, не было чёрных и красных точек для обозначения звучания.

У арабов семь племён — семь диалектов. И Пророк по одному выпрашивал у Аллаха разрешение читать Коран на каждом из них. Но халифат так разросся, включил в себя столько народов, языкам которых арабский не соответствовал в своей "музыке", что пришлось создавать дополнительные значки. Для правильной огласовки арабских букв в чуждых фонетических системах.

Тогда диалектные варианты были уничтожены. Со времён халифа Усмана из семи вариантов чтения остался один — на диалекте Курейш.

— Вот я сделал лист с Аль-Фатихой. Я готов сделать так все 114 сур, собрать воедино, в одну книгу, предвечное и несотворённое Слово Божье, свидетельство пророчества и последнее небесное откровение, которое подтвердило истинность всех предыдущих священных Писаний, отменило провозглашённые ими законы и утвердило последнее и самое совершенное небесное законодательство.

* * *

Подтвердило. Отменило. И утвердило. Самое-самое последнее.

Мда... Почему люди так стремятся оказаться самыми последними? Чтобы некому было плевать им в спину?

Как сказал Жванецкий: "Трудно быть последней сукой — вечно кто-то пристраивается сзади!".

* * *

— И теперь, размышляя об этом, я спрашиваю себя — кошерно ли это?

Абдулла снова чуть не захлебнулся. Я понимаю — мой чай ему понравился. Но вести серьёзные разговоры во время чаепития... обварит себе что-нибудь... нужное, а мне потом отвечать.

— Э... Друг мой Иван, ты вновь удивляешь меня. Я не могу понять — зачем тебе это?

— Хаджи! Ты — средоточие мудрости, кладезь знаний и фонтан благочестия! Как же ты не понимаешь?! Ведь сказано же: "Какое дело является наилучшим? — Борьба на пути Аллаха".

Была такая толстая книга: "Битва в пути". Про тракторный завод, трещины при отливке цилиндров, секс на даче и конец Сталинской эпохи. Автор из мусульман?

Ну-ну-ну. Дышать не забывай. И поставь чашку — оно ж горячее! Рублёвые глаза в таком исполнении... Сквозь них видно даже то место в затылке, которое скребут, пытаясь найти убежавшую мысль.

— Что не понятного? Я решил вступить. В борьбу. На пути. Как бронепоезд. (Главное — успеть до советских партизан с их "рельсовой войной"). Что будет более очевидным свидетельством, о мой кампф-геноссе (товарищ по борьбе) Абдулла, нежели способствование и споспешествование? В смысле: распространению священных слов Пророка? Для чего слова — удешевить. Дешёвое откровение — доступное откровение. Чтобы правоверные имели возможность обратиться к священным словам, не ограничиваемые своим скромным доходом. Сколько ты заплатил за ту книгу, которую везёшь с собой?

— Свой Коран я привёз из Дамаска! Его писал писец, сидя под сенью колоннады Большой Мечети аль-Валида!

— И флаг им обоим в руки! Твоя книга написана сулюсом или древней куфи? В ней разбиение на 30 дней (джуз) для чтения в течении месяца, или на 7 равных частей-манзилей, для недельного чтения? Можешь ли ты дать мне твою книгу, чтобы я сделал множество новых по её образу и подобию? Ибо, как я уверен, достопочтенный и многомудрый хаджи не мог лопухнуться и купить не кошерное.

— Э... Но... и как... это?

— Абдулла, (итить тебя ять! Повторяю вопрос!) сколько ты заплатил за свой Коран?

— О! Много! Три тысячи дирхемов! В книге более 62 сотен айятов, более 320 тысяч букв! Каждую из них писец аккуратно выводил каламом, в нужном месте, в правильной форме. Со всем тщанием и искренней молитвой. А любая помарка делает весь свиток непригодным! В моём — почти нет подчисток! Целый год писец создавал эту книгу! И каждое слово, каждая буква в ней была проверена муллой из мечети аль-Валида! И...

— Я понял. Не волнуйся — я буду осторожен с твоей книжкой.

* * *

"Возмущённый клиент в библиотеке:

— Дайте жалобную книгу!

— Вам "Муму"?".

Конечно, я буду осторожен. Если что — где я ему тут "Муму" найду?

Это же не "Марксистско-ленинская философия", которой можно и пробки из винных бутылок выбивать, и сковородку на неё ставить. Марксизм куда более устойчив к любым внешним воздействиям — сам проверял.

* * *

— Теперь скажи: сколько стоит в халифате самый простой, дешёвенький Коран?

— Э... Ну... я не знаю... Если самая простая бумага... обложка не сафьяновая... без украшений и драгоценностей в заглавных буквах... дешевле трёх сотен дирхемов не найти. Но зачем тебе это?

— Я же сказал: битва в пути! Я хочу донести слова Пророка (мир ему и благоволение Аллаха) до множества правоверных. За совершенно смешные деньги.

Абдулла смотрел на меня растерянно. Эти... истинно верующие временами так тупят! При совмещении благочестивости и доходности — особенно. И я начал вливать в ташдара "воду премудрости и нектар благопристойности":

— Давай прикинем. В исламском мире живёт... ну... триста — триста пятьдесят миллионов душ. Что составляет... э... пятьдесят — семьдесят миллионов семей. Возьмём нижнюю оценку. И в каждом доме хотят иметь священную книгу. И это правильно. Ибо Пророк Мухаммед разъяснил, что лучшим из людей является тот, кто изучает Коран и обучает других людей этому знанию. Ибо сказано: "Неужели они не размышляют над Кораном? Или же на их сердцах замки?". Давай же, веро-любивый и пророко-послушный хаджи, поможем правоверным снять замки с их сердец!