Кордон

— Нам бы... Поговорить, пани!

— О чем? — девушка в притворном удивлении вскинула брови, уперла кулачки в бока. — Ах, не продолжайте! Я знаю! Вы, господин прапорщик, небось, хотите меня замуж позвать? Или предложить какую подобную глупость? Вижу по лицу, что угадала.

— Да, — прохрипел Анджей, — почти, не замуж... Нет. То есть, да! Именно! Конечно!

— Нет, — с ласковой улыбкой ответила Юлия. — Ни говорить об этом, ни тем более, идти с вами под венец я не собираюсь. Милый мой, — сменила она вдруг тон, в голосе скользнули командные нотки, — ты перепутал влюбленность с жалостью к котенку. Знаешь, сидит такой, мокрый весь, пищит голодный... Ну как такого не погладить?

В ушах застучали, замолотили орочьи барабаны. Анджей с трудом выдохнул, чувствуя нарастающую боль в груди. А Юлия, обворожительно улыбнувшись, повернулась и грациозно пошла к домику. Дверь закрылась чуть слышно.

Анджей шатался, земля уходила из под ног. Остро кололо где-то возле сердца, потемнело в глазах... Прапорщик вдохнул. Выдохнул. Сжал кулаки, до боли, до побелевших костяшек.

Сплюнул.

Черный вход, скорее всего, открыт. Через него и до спального места добраться недолго. Потому что не стоит в таком виде попадаться на глаза Цмоку. Не герой, а гусь ощипанный, три лысых медведя на гербе.

Над задним двором заставы стояла тишина. Всхрапывали лошади, шуршали крыльями ночные охотники— совы, хрустел снег под ногами. Холодно. Но еще не предел — скоро ударят настоящие морозы, вцепятся костлявой хваткой в живых. Анджей постоял на крыльце несколько минут, глядя на завитки пара от собственного дыхания. Отворил дверь, вошел в заставу, тщательно приладил засов. Мало ли.

Шаги отдавались по коридору гулким эхом, скрипели под ногами сосновые доски. Анджей поморщился — не хватало еще перебудить отдыхающих. Прапорщик остановился. Подшагнул к стене, пошел по-над ней. Получалось совершенно бесшумно — работает мудрость Яремчука, старого каторжанина, еще как работает! — до своей комнаты. Замер, услышав внутри какие-то звуки.

Мелькнула на миг дурацкая мысль, что Юлия наигралась и пришла. Мелькнула, тут же пропала. Никак не она!

Анджей медленно расстегнул кобуру, вытащил револьвер. Одно гнездо в барабане по прежнему пустовало, но если незваному гостю не хватит пяти пуль, то и шестая не спасет. Мыслей о том, чтобы отступить к дежурке, к гауптману, даже не возникло. Пока туда, пока обратно — гость сбежит. И ищи его потом по всей заставе, с шумом, криками и гоблинскими плясками.

Подолянский рванул дверь на себя, влетел в комнату полуприседом, готовый стрелять и драться. Но прапорщика подвела предательница-темнота и разбросанные у входа вещи. Анджей споткнулся, полетел носом вперед, лишь в последний момент умудрился уйти в перекат. Снова за что-то зацепился, теперь бесповоротно, с грохотом рухнул возле кровати. Прямо перед чьими-то ногами. Девичьими. В растоптанных сапожках с обрезанными голенищами.

— Ой... — раздалось сверху, — господин прапорщик, вы не расшиблись?

Анджей в этот момент искренне желал провалиться сквозь доски пола, фундамент, земную кору, и вообще оказаться где-нибудь подальше. Но чудеса в нашем насквозь материальном мире происходят, только если их тщательно готовить. Пришлось вставать, делая вид, что головокружительный кульбит — именно то, чем Анджей заканчивает каждый день.

— Я вам тут ваш мундир принесла. А то крови было — ужас! Еле отстирала. Как только извазюкаться сумели!

В неверном свете газового рожка, выкрученного на самый малый огонь, Яра, внучка Вацлава, казалась на удивление прекрасной. Тоненькая, статная, темноволосая. В широко распахнутых глазах — красивых, удивительных — Анджей увидел себя. Крохотного, ссутулившегося, смущенного... Жалкого, как брошенный котенок.

Револьвер упал на кровать, правая рука сама подхватила гостью за талию, притянула вплотную.

Анджей коснулся губами дрожащей жилки на изящной шее, дотронулся языком, поцеловал за ухом. Яра отстраняться не стала.

Котенок... Да хер вам в шляпку, пани Юлия! И залупу на воротник, для надежности!

Франтишек

Море он видел... Ха три раза, пане Маслопуп! Я, кстати, Гюнтер соврать не даст, сам на берегу служить начинал. У Озера, да. Ну, так наше озеро, господа хорошие, побольше некоторых морей будет! Семнадцать тысяч квадратных верст [примерно как наше Ладожское озеро], это вам не шубу в трусы заправлять. И не мелочь по карманам тырить.

На Озере как ветер поднимался, так суда тонули. Озерные волны, они повреднее морских будут, мелкие, но частые и 'злые'. Не всякие корабли с ними сладят. Вон, 'Эребус' с 'Террором', хоть и мониторы ледового классу, а только и булькнули. Видать, озерный класс, он помощнее нужен.

И вот идем мы с товарищем моим. Владзимеж Киммер, может, помнит кто? У него еще фуражка на голове вечно сидела, будто шапка горно-степная. С этаким подвывертом. Как ее, пакетка или паколька, не помню. Должны знать, видели все сто раз. Ну то ладно.

Идем мы с Киммером по бережку, ночной порой. Тихо так, только шкреки квакают. Нет, пан Вацлав, не шреки, а шкреки. Как пан Анджей верно подсказывает, городские их лягушками называют. И жабами.

Идем, треплемся. О бабах, конечно. О чем еще правильные пограничники по ночам говорить могут, не о службе же?

Ночью вообще в наряды хорошо ходить было. Командование дрыхнет, местные тоже бока отлеживают. Контрабандьеров там толком и не было — очень уж рискованно на фелюге Озеро форсировать, там минимум флейт нужон! А все флейты наперечет, за каждым отдельное наблюдение. Соответственно, всей службы — ходи себе, гуляй. Летом, правда, добавлялось иногда — одежку с вещами собирали на песке. Чьи? Так городских же. Они все в воду лезли, купались и по-всякому. А Озеро, оно коварное! На ладонь вода аж горячая, чуть ниже — чистый лед... Жидкого агрегатного состояния, спасибо, пан Маслопуп, за подсказку, я такую мудрость сам в жизни бы не придумал. Нырь в ту горячесть, а холод, хвать тебя за организму, и привет. Сомы тоже живут. И джуутку-наен. Нет, не 'жутко наел', а как я и сказал. Щука, размером с миноноску. Водичка озерной фауны, ага. Хоп за ногу, и хрум-хрум, ковть-ковть. Чой-то ты, Бужак, вовсе желудком слабый стал...

И вот, идем мы с Владзиком, о бабах и прочей жути треплемся. Тут, смотрим, мужики какие-то бредень таскают. Запрещено, ага. Кодекс о сбережении фауны, флоры и Бужаков всяческих. Статья 185 прим 10, до сих пор помню. Конфискация, экзекуция, а будешь сопротивление оказывать, так еще и дефенистрация. Это когда из окошка головой вперед швыряют. Иногда и не головой, конечно. Это уж как повезет.

Мы поближе подходим, а там целый табор! Кибиток десятка полтора. Бабы суетятся, детишки бегают, звери какие-то ревут, мат стоит кромешный. Ну, думаю, все! Великое Переселение народов!

Курки взвели, да пошли поближе. Я ведь какой расчет в голове имел — даже если положат, без стрельбы не обойдется. А таким-то табором без следа не уйти. Отомстят за нас боевые товарищи...

Подходим. Нас не видят в упор, и все. Меня от обиды аж злоба взяла — что же вы за люди такие, мать вашу, что представителей власти в упор не замечаете. Ну и пальнул в воздух. Для порядка.

В муравейник бомбу кидал кто? Серьезно? Ну, значит, и не жили вы, а только зря флогистон переводили. Такой вот муравейник и получился. Разворошенный, ага.

И вылезает на нас сущий медведь. А за ним еще один. И еще один. Даже и не медведь. Голем мясом облепить, шкурой обмотать, вот примерно такими и будут по размерам...

Приклад в плечо, палец на спуск. 'Стой!', ору, 'Не подходи, бля!', ору. Ну и руки вверх требую.

Големы спорить не стали, руки в гору, на колени встали, на вопросы отвечать начали.

Оказалось, циркачи кочевые. До города не доехали, решили у воды переночевать. А тут мы, с винтарями и грозными криками...

Дальше что? Да ничего. Так ведь тоже иногда бывает. Ни геройства, ни смеха. Просто кончается. И каждый по своей дороге дальше идет. Не оглядываясь.

Глава 9

Анджей проснулся, когда за окном еще было темно. По подушке рассыпались длинные волосы, иссиня черные в полумраке. Анджей осторожно сполз с койки. Та была маловата и ему одному, а уж на двоих делить...

Яра заворочалась во сне, забормотала что-то испуганно. Лицо исказила гримаса беспокойства. Анджей аккуратно опустился на колено, погладил Яру, зашептал на ушко ласковые слова — неразборчиво, сплошные благолупости. Но тут больше интонация важна.

Успокоилась, улыбнулась. Засопела счастливо.

Анджей сам не сдержал улыбки. И как он мог столько на заставе прожить и не заметить такую красавицу?! Кольнуло на миг, всплыла в памяти Юлия...

Но Анджей, скривившись, прогнал наваждение подальше. Пусть на хер идет, тварь столичная! Пусть тебя твой старый пердун-профессор трахает! До синяков под глазами и на тощей заднице! Тут же кольнуло сожалением — не такая уж и тощая ведь. Но Анджей волевым усилием прогнал декадентские мысли. Да и чего жалеть о несбывшемся? Хоть и хочется, как бы себя не накручивал злостью.

Подолянский постоял в ночи, прислушиваясь к звукам на заставе. Натянул егерские мешковатые штаны, перекинул через плечо китель, и, взяв за голенища сапоги, на цыпочках выбрался из комнаты, стараясь не шуметь. Одеться и в коридоре можно. На заставе народ опытный, пограничник в одних штанах никого не напугает. Впрочем, и бесштанное зрелище вряд ли кого смутит...

За столом дежурного никого не было. Сквозняк из приоткрытой двери шевелил страницы 'кондуита', лежащего на стойке. В потертый гроссбух записывали не проступки учащихся, а вообще всё, относящееся к несению службы... Этакий корабельный журнал для своих.

— Доброго утра, пан Вацлав!

— И вам того же, пан Анджей!

Каштелян, расположившись на крыльце, с донельзя уютным видом прихлебывал кофе, замотавшись в плед. Старый пограничник, не отрываясь, смотрел на прапорщика поверх чашки. Злости во взгляде не было. Анджей не стал оттягивать разговор, могущий стать весьма неприятным. Вацлав-то тоже из шляхты, хоть и служилой. На дуэль вызовет, и не убивать же старого вояра?.. Дилемма, мать ее

— Кофе будете, пан Анджей? — опередил его каштелян.

— Не откажусь, — кивнул Подолянский, радуясь крохотной отсрочке.

— Вот и славно.

Вацлав отвернул крышку термоса, щедро плеснул.

Прапорщик принял импровизированную чашку, решился, будто в ледяную воду прыгнул.

— Ты меня прости, пан Вацлав! Можешь хоть на дуэль вызвать, хоть по тихой грусти в затылок из револьвера жахнуть — но не стыдно мне, ни на понюх, ни на крохотную граммулечку!

Каiтелян удивленно вскинул брови.

— А с какого перепугу тебе стыдно должно быть? Люди вы взрослые, сами разберетесь. Ты, чай, не срочник, понимание есть. Да и Ярке уже восемнадцатый, в койку к парням самое время прыгать.

— Ну и... Хорошо, — выдохнул Анджей, — а то веришь, не хочется мне как-то врагами здесь обзаводиться. Среди своих.

— Никому не хочется. При нашей службе врагов и со стороны с избытком...

Когда все нужные слова прозвучали, говорить стало особо не о чем. Пограничники молча прихлебывали кофе из кажущегося бездонным термоса, смотрели, как розовеет небо, как первые лучи солнца пронзают небосклону...

Из кухни выбрался повар, огляделся ошарашено, постоял, глядя на дым из трубы котельной, махнул обреченно рукой, сплюнул. Снова скрылся в пристройке.

— Что это с ним? — осторожно уточнил Подолянский.

— Да хрен его знает, — хмыкнул кастелян, — может каша подгорела, а может и суп пересолил...

Не прошло и пары минут, как Бигус снова выглянул с кухни и весьма целеустремленно направился к крыльцу. Молча пожал протянутые руки, присел рядом с Анджеем.

— Чем на завтрак обрадуете, пан Бигус?

— Сами вы, простите на дурном слове, капустняк [Бигус — интернациональная армейская еда, жидкое рагу из перекисшей капусты и осколков костей. Если готовить по традиционным, а не экономическо-расхитительским рецептам, то штука вкусная. Но...], господин прапорщик! — желчно отозвался повар, явно обидевшись на обращение по прозвищу. — На завтрак макароны с грибами жареными. А вот что на обед с ужином, то вы у пана Вацлава спросите. А то он сидит с умным видом, будто бы мне раскладку вчера принести не забыл.

— Ох ты, ж, мать твою! — подскочил кастелян. — И что ж ты молчал-то?!

— Если в течение часа принесешь, то никакой беды не будет, — меланхолично протянул Бигус.

— Морда твоя, йормландская, — беззлобно ругнулся кастелян, — сейчас распишу все.

— Раскладка, по большому счету, не меняется, — словно бы сам себе сказал повар, когда за кастеляном хлопнула дверь, — всегда можно взять данные за прошлую неделю. Но ведь порядок должен быть! Без порядка в войсках — разлад и коррупция! Сначала раскладки нет, потом патроны пропадать начнут.

— Ну это вы, пан Бигус, положим, загнули! — Анджей отпил кофе. — Даже я успел запомнить, при всем лилипутском стаже, что менять патроны на вудку — древняя пограничная традиция.

— О чем и речь, господин прапорщик, о чем и речь. От таких премерзейших традиций недолго и до сговора с контрабандьерами. Вот, помню, случай был...

Дорассказать поучительную, запутанную и изобильную мелкими подробностями историю про хитроумного вахмистра Урусова, залетных контрабандьеров и бесследно пропавшую баржу с зерном [Не баржа зерна, а две тонны муки, и фамилия вахмистра вовсе не Урусов, да и звание иное... Но история, действительно, поучительная и занятная. Во второй книге расскажу обязательно] у пана Бигуса не вышло. Из кухни высунулся чумазый Вятка, замахал отчаянно, скорчив испуганную рожу.

Йормландец сорвался с места призовым скакуном, оборвав рассказ на полуслове.

Анджей, посидев еще пару минут, собрал чашки, сунул наконец-то опустошенный термос подмышку и зашел на заставу. Дежурка по-прежнему пустовала. Ушедший за раскладкой Вацлав так и пропал в недрах своего подвала.

Сложив все кухонные принадлежности на маленький столик у стойки, Анджей пожал плечами, и вышел во двор. Делать было решительно нечего. Мелькнула мысль сходить на стрельбище, отстрелять несколько барабанов. Но утро выдалось настолько тихим и пронзительно чистым, что поганить его грохотом и пороховой кислятиной ни капли не хотелось.

Но если ноги не несут на стрельбище — да и с Ярой пока духу не хватает поговорить, обсудить, как жить дальше — надо выбрасывать из головы лишнее и заниматься вопросами службы. К примеру, проехаться по линии нарядов, проверить что и как. Как раз, и внезапность будет соблюдена, и время убьется.

И то дело, раньше начнем — моложе освободимся. А по пути и придумается чего, с Ярой. Очень уж оно неожиданно всё вышло. Чудесно и прекрасно, но... Неожиданно.

Анджей вернулся в спальни заставы, растряс Бужака, скомандовал снаряжать лошадок и самое себя. Посидел на кухне, соорудил себе кофе ля мерде, по рецепту Темлецкого. Поприлаживался к клинку рыжего висельника, не то йормландского гренадера, не то синяковского шпиона. Как Водичка и говорил, ножик укладывался в карманы на загляденье. Вроде и ерундистика полная — а в глаз или горло воткнешь, с одного движения, и поминай, как звали.