Кордон

— Кордон, чтоб его... — снова сплюнул Подолянский, вытер рот рукавом.

Глава 12

...Гостевая изба стояла чуть поодаль от прочих домов, у самого частокола, как раз напротив того места, где недавно произошло массовое смертоубийство.

Сквозь крохотные окошки, сделанные со скосами, будто бойницы, ничего не разглядеть, как ни пытайся. А забрасывать внутрь горящий факел... Идиотство сплошное, что и говорить. Дверь же, толстая, из дубовых плах была заперта изнутри.

— Ладно, — вздохнул прапорщик, почесав затылок, — так как, говорите, дело было?

Зося Матиушовна, супруга горе-стрелка, который сидел до сих пор в угольном складе, злобно зыркнув на Ковальского, насупилась и начала рассказывать с начала.

По ее словам выходило, что полицай-команда, за дело взяться не спешила, здраво рассудив, что утро вечера мудренее. Городским, как положено, щедро поднесли и выпить, и закусить. Те отказываться не стали, угощение приняли с благодарностями. И в избе закрылись.

— Наружу, с вечера, значит, и не выходили?

Граничарка пожала плечами:

— У них там два отхожих ведра стояло, в сенях. Городские, но догадались. Или по углам ссали.

— Ага, догадались... Дальше?

Дальше наступила ночь. Закончив с хозяйственными делами — а их на долю обитателей мызы, изрядно просевших числом, было куда как много — повалились спать, уработавшись до полного изнеможения.

Ближе к утру, в гостевой избе что-то пошло не так. Оттуда слышались жуткие крики, выстрелы...

Подходить никто не рискнул. Мало ли что. Сунешься, а тебя из окошка и подстрелят. Доказывай потом похмельному лягашу, что ничего такого и в мыслях не было.

С утра, когда никто из дома не вышел, местные забеспокоились.

Ясь, паренек-гонец, набравшись храбрости, заглянул. Ну и завертелось все...

— И что он увидал там?

Зося лишь плечами пожала:

— Я не смотрела. Он говорил, что гивойты подавили.

Мысленно себя обругав за то, что не догадался расспросить о деталях непосредственно парня, прапорщик молча кивнул, свободна, мол.

— Что думаешь? — тихо спросил он у Ковальского, когда женщина отошла к молчаливой толпе.

— Что тут думать, — хмыкнул унтер, — дверь изнутри заперта, все мертвые, раз ни шевеленья, ни стонов. Вьюшку не закрыли, зуб даю. И угорели спьяну. Первый раз, что ли?

— А чего стреляли тогда?

— А вы, пан Анджей, оружье ихнее в руках держали? Пока в ствол нос не суну, не поверю. Да и если стреляли, мало ли что после вудки паленой привидится?

— Резонно... — согласился Подолянский. — Оружие не держал, пальцы в дырки не вкладывал. Внутрь надо.

— Угу... Только как?

— Бомба не сработает, — тут же отбросил самый радикальный вариант Анджей, — топором затрахаемся, плахи дубовые. Хотя, момент...

Прапорщик подошел к запертой двери, нежно потянул ручку на себя. Сопротивление было. Но какое-то неуверенное, что ли...

— Зося, — окликнул он Матиушовну, — там засов или щеколда?

— Крючок там. Бронзовый... — крикнула граничарка из толпы..

— Крючок... — протянул Анджей и хмыкнул. — А дай-ка, друже Гюнтер, своего жабокола расчудесного.

Без лишних вопросов Ковальский расстегнул шпенек и подал прапорщику нож. Оружие у унтера было весьма примечательным. Классический йормландский грабендольх, сиречь, 'траншейный нож', оружие, родившееся в залитых грязью траншеях Фландера. Длинный прямой клинок с полуторной заточкой, небольшая гарда, простая рукоять... Для драки в тесноте — милое дело. Нож Ковальскому достался от отца, который, если верить семейной легенде, в одной из схваток чуть ли не десяток йормландских штурмовиков на тот свет спровадил, орудуя новомодной линнеманкой. Тоже, кстати, трофейной.

Может, конечно, и не десяток, конечно, кто те легенды проверит... Но что йормландцы от слова 'лопата' не смеются — медицинский факт.

Подолянский взвесил на ладони нож, прикидывая, где именно находится крючок. Осторожно сунул клинок в щель меж дверью и косяком. Потянул вверх...

Чуть слышно звякнуло.

Анджей отшагнул, вернул нож владельцу.

— Свет готовьте, будем заходить.

Мигом появились две 'летучие мыши'. Забились огоньки за стеклом...

— Янек, у входа с лампой. Пистоль вынь, на всякий. Жиг, ты с винтом напротив двери. Только в спину не жахни. Понял?

Объездчик, поджав губы, кивнул. Рядовому было страшно, но барабанку держал уверенно.

— Гюнтер, я первым. Ты тоже с лампой. Держишь повыше, чтобы из-за спины свет падал. Ну и...

Гауптфебель прищурился в готовности, выдернул из кобуры револьвер...

Анджей взвел свой 'Марс', потянул дверь...

Волки спят в ночной тиши

Летучие мыши дрожат на ветру...

— Пошли, что ли?..

В воздухе повисла звенящая тишина. В толпе кто-то охнул. Звук тут же пропал — рот будто кляпом забили.

Подолянский бросил короткий взгляд на подчиненных. Ну, вроде все относительно в порядке, труса никто не празднует.

Хотя, с такими-то оберегами, что у них в руках, и сам Кармалюка не брат. Три револьвера, винтовка... Никакому гивойту не уцелеть. Хана придет фольклорному элементу.

— Пошли... — скомандовал прапорщик.

Как обычно, все прошло совсем не так, как задумывалось. Красивый и стройный план рухнул мгновенно.

Сперва Подолянский споткнулся о помойное ведро, что стояло сразу за дверью. Раскоряченным пушечным ядром влетел в комнату, зацепился обо что-то, растянулся на полу, выронив револьвер.

Вбежавший следом Ковальский, поскользнулся на пролитом и рухнул рядышком. Лампа ударилась о косяк. Взорвалась, мгновенно ослепив взвывшего унтера.

Анджей, подскочив, кинулся топтать язычки пламени, весело заплясавшие по разлившемуся керосину.

Вошедший через несколько секунд Янек застыл безмолвным истуканом, от удивления раззявив рот... Хорошо хоть 'летучую мышь' не выронил. Наоборот, поднял повыше в вытянутой вперед руке...

— Холера ясна, — только и смог произнести Гюнтер, когда разглядел на чем, вернее, на ком, он лежит.

Юстиц-гауптман умер скверно. Очень скверно...

От порога донесся мат Янека, пришедшего в себя.

Гюнтер поднялся, стараясь не прикоснуться к мертвецу — вытаращенные глаза так и пялились, ловили неосторожное движение, а руки со скрюченными пальцами так и тянулись...

— Хорош лаяться, свети, давай, мать твою!

Услышав приказ, рядовой, высоко подымая ноги, перешагнул Ковальского, который так и стоял на четвереньках, ошалело мотая головой, поставил лампу на стол...

Все случилось сразу. Полицейские даже за ужин сесть не успели. Только-только разложили угощение (граничары не пожадничали — и мясо тут было, и хлеб свежий, и огурцы соленые, со всякими прочими немудренными едовами), да выставили на стол преизрядную емкость мутно-синего стекла.

Тут-то и накрыло приезжих пограничным гостеприимством.

Не гивойты, конечно, куда там... Мифический змей, буде окажись посреди хатки — был бы в миг изрублен да расстрелян. Нет, что-то куда гадостнее и паскуднее. Гивойт, он, хоть и склизкая змея, а все же существо. Хоть и не нашего Универсума, и не было их никогда...

Всех трех ловил смерть поймала одновременно — так рядком у стола и лежали. Даже в смерти остались одинаковыми — у всех троих руки на горле, будто невидимую удавку сдернуть хотели. Единственное, разница в чем, у кого глаза открыты, у кого закрыты, а чьего лица и не видно — под лавку лицом ткнулся в предсмертной агонии.

Самым стойким оказался субтильный писарчук — он полулежал у дальнего окна, с 'Марсом' в руке. Гауптфебель, спеша загладить невольную заминку, проверил барабан — оставался единственный патрон. И у окна семь свежих дырок. Две в мощном дубовом подоконнике, остальные неровной строчкой опускаются все ниже и ниже. Последняя уже на уровне пола почти.

Подолянскому привиделось на миг, будто у него самого перед глазами встает чернота, глотку перехватывает стальными тисками. И непослушные пальцы все давят и давят на спуск, но сил все меньше, и ствол все опускается и опускается...

Анджей рывком подскочил на заскрипевшей кровати. Выдохнул, с трудом выгоняя воздух из закаменевшей груди.

Сон получился на диво детальным. До жутких подробностей.

Завозилась Яра:

— Что такое, тревога?

— Спи, солнышко, спи. Сны дурацкие.

— На то они и сны, чтобы сниться, — не очень логично ответила девушка и снова тихонечко засопела.

— И ведь не поспоришь, — произнес Анджей, глядя в темноту, — на то они и сны...

Глава 13

За свежими, не успевшими еще потемнеть кольями частокола виднелся небольшой дом — скорее, даже хатка-времянка. Такие ставят за месяц: наскоро сооружают каркас, потом два ряда бревен, меж которых засыпается земля и камни, сверху — крыша из дранки. Зиму-другую пережить можно, а там или орки сожрут, или общество покряхтит, почешется, да поможет. Ну или еще кто решит, что осточертело ему на мызе жопами со сродственниками толкаться, когда душа вольной жизни просит.

Рядом с хаткой, шагах в пяти, скособочился сарайчик. Стены из горбыля, крыша — одно название. Пересыпанные землей фашины. До того кривые, что любого сапера удар хватит. С другой стороны — дровам особо вреда не будет, снег не падает, вода не сочится... Пойдет!

Все пространство между сараем и домиком было завалено свежей щепой. На колоде лежала одноручная пила. На вторую громоздил свежее поленце граничар — очень на колоду сам похожий — кривоватый, но массивный — не обхватишь. Про таких говорят, что легче перепрыгнуть, чем обойти.

Взгромоздив одно из свеженапиленных поленьев, граничар брался за колун — хороший, армейский. На длинном ухватистом топорище. Колун взлетал ввысь, с гулким хрустом врубался в сухую древесину... Полено разлеталось на половинки.

Увлеченный работой граничар не заметил, как к воротам подъехало четыре всадника. На вид — местные: бараньи дохи, ватные штаны. По безветрию — с непокрытыми головами, но шапки-треухи висят на седлах, как положено... Но если приглядеться... Разве что один за граничара мог сойти. Остальные — ряженные. Хоть и толково переоделись, издалека и не разберешь.

— Эй, хозяин! — громко позвал один из них, высокий, с совсем не местными усами в тонкую стрелку.

Граничар дернулся от окрика, но виду не подал. Коротко размахнувшись, вбил колун в колоду, медленно повернулся.

— Чего надо?

— Что грубый такой? — воскликнул усач, засмеялся, показав белоснежные зубы. — Мы в гости, может, по важному делу.

Мужик подходить не спешил. Стоял, глядел исподлобья... Судя по всему, прикидывал, как бы ловчее добраться до дома. Который, хоть и времянка по местным меркам, а всеж — не всякая пуля возьмет. И где у входа барабанка прислонена.

— Не знаю я вас. И дел с вами никаких не имел. И иметь не хочу.

Усач оглянулся на спутников, то ли ища поддержки, то ли спрашивая разрешения. Один из его спутников, заметно постарше, с проседью в волосах, кивнул чуть заметно.

Граничар, уловивший жест, кинулся вдруг к двери. Смешливый всадник выдернул из ольстры карабин — странный, с толстенным, будто самоварная труба, стволом. Щелкнуло негромко — будто ветка под ногой.

Хозяин рухнул на засыпанный щепой снег, неловко подвернув ногу. Попытался подняться на дрожащих руках. На спине, по свитеру грубой вязки поползло темное пятно. Снова раздался щелчок. Граничар упал без движения. Из-под тела потянулся ручеек...

Третий всадник, по виду ровесник стрелка, кивнул на труп:

— Согласитесь, гауптман, одно удовольствие работать в таких условиях.

— Боюсь, станет скучно, пан ротмистр! — Усач перезарядил карабин, сунул оружие в кобуру.

— В следующий раз будете сами искать по всем этим мызам таких вот глазастых и языкастых крысачков. Без доступа к секретным донесениям.

Открылась дверь. На порог вышла хозяйка — молодая, лет двадцати. Руки по локоть в муке, через плечо наброшено полотенце — белоснежное, с красными узорами по кайме...

Увидев убитого, девушка всплеснула руками, зажала себе рот, будто опасаясь, что крик принесет новые несчастья. Упала на колени, уронив полотенце с плеча...

Гауптман ухмыльнулся, облизал губы.

— Как думаете, мы успеем привнести в нашу жизнь немного радости? Или ограничимся сделанным?

— Думаю, это будет замечательным штришком. Этакий мазок мастера... Не забудьте только, когда будете поджигать, вытащить тело. Все следы должны быть видны. И головы, головы не забудьте! Тут такой очаровательный частокол, как раз неплохо подойдет. Окружающее нас быдло предпочитает простые и понятные картины. Как устоять, и не обеспечить им занимательное зрелище?

Заснуть, естественно, не получилось...

Анджей с привычной уже аккуратностью выбрался из узкой койки, сгреб вещи в охапку, вышел в коридор, освещенный тусклым, почти в ноль выкрученным рожком, затянутым паутиной. Надо бы при случае намекнуть Вацлаву, дабы натравил какого-нибудь штрафника. Но намекать слегка и издалека...

Подолянский обулся, притопнул. Накинул егерскую куртку, не став застегивать, и пошел по коридору, держась у стен — чтобы не так скрипели половицы. Понятно, что народ спал без задних ног, но некоторые привычки вбивались сами собой. Особенно — соблюдение тишины в повседневности...

Проходя коридором, выглянул в окно — на заднем дворе маячило аж две тени — часовые втихую курили, пряча самокрутки в кулаки. По двое? Забавно...

На заставе стояла тишина. Кто-то возился в дежурке. Анджей деликатно поскрипел досками, покряхтел перед дверью...

— Заходите, господин прапорщик, заходите, — раздался голос Темлецкого.

Подолянский вошел в дежурку, огляделся — куда бы присесть.

— Садитесь на стойку и не мучайтесь. Нижние чины спят, никто не примет за кощунство.

— Пан Владислав, я так понимаю, двое часовых, это не дань усиленному режиму?

Темлецкий скривился:

— Его и не объявляли. Для столицы у нас тут тишь и благодать. Как на кладбище. В бригаду я телеграфировал, но оттуда советуют справляться своими силами. У них, там, видите ли, ожидаются какие-то грандиозные реформы.

— Луцкого снимают, что ли? — удивился прапорщик.

— Нет, все серьезнее. Усатую жопу тоже снимают, но до кучи, грядут реформы именно Корпуса. Новые штаты и т.д.

Подолянский выдохнул:

— Ну да, совсем не до нас...

— Ага, — кивнул гауптман. — Им-то, утыркам штабным, без разницы, что здесь происходит...

Цмок вдруг дернул ящик стола. На свет появилась пепельница, пачка папирос и зажигалка. Подолянский мысленно охнул — за все время, что он провел на кордоне, гауптман ни разу не курил — даже запаха никогда не было.

— Пан Владислав, — осторожно спросил прапорщик, — что-то еще случилось, о чем я не в курсе?

— Много чего случилось, — скулы Темлецкого закаменели. — Вы карту окрестностей представляете?

— Относительно, — не стал хвалиться прапорщик, — в общих чертах.

— Север с югом не путаете, и то хлеб, — Цмок нервно затушил папиросу, уставился в окно. — На участке третьей заставы есть Кременевка, деревенька, дворов на тридцать. Но местные при деньгах — там солеварни, выписали себе пару городских. Фельдшера и учителя. Обоих вчера вечером нашли.