Человеческое, слишком человеческое

Это ад, понял я. Добро пожаловать на встречу с сомнениями. Кто там мечтал о пекле для управления? Ознакомься сам для начала.

— Человек создал Еву, не разобравшись сам с собой.

Я обернулся. Нет, это не ад. Со мной по-прежнему Рей.

— Я не знаю, кто там создал человека — бог или природа, — пожала плечами Аска, — но у этого создателя явно был повод сходить к психиатру. Так что ничего страшного. Может, создавать разум — это признак безумия?

Это великолепно. Это феерично: застыть на границе какой-то хрени с двумя призраками, говорить о вечном и понимать, что это все — в моей голове. Я четко осознаю, что это бред. Я брежу о гребаной этике, это безумие, и нечего тут разводить дебаты о гранях человеческого.

Я понимаю, что вопреки всему-всему: вопреки режущей тоске по Рей, вопреки бандитам, Нагисе и коллегам из управления, вопреки собственным желаниям —

Я снова жив.

*no signal*

Вокруг была подсвеченная снизу оранжевая жидкость. Я висел в ней, и в мареве просматривалась какая-то ерунда — трубки, катетеры, зажимы, манипуляторы. А прямо передо мной за толстым стеклом стояли темные силуэты.

Ничего не болит. Это хорошо, и это главное.

"Я в LCL". Стоило мне оформить эту мысль, как жидкость забурлила, и через секунду волосы налипли мне на лицо: "универсальную кровь" спускали. LCL вязкими струйками стекала с оборудования, с зажимов, которые меня держали, она оплывала по мне, теплая и противная, и хотелось протереть глаза — в них все плыло и колебалось из-за пленки, которую не получалось сморгнуть.

"Я жив".

Потом был душ — горячие плети дезинфицирующего раствора. Потом меня поставили на пол, а потом наконец я выпал куда-то наружу, прямиком в мохнатое большое полотенце.

"Как будто просто из ванной вышел".

— Стоять можете?

Я кивнул. Вроде могу. У голоса не было интонаций, кроме общей вопросительной, не было модуляций и не было пола даже. Я убрал полотенце от лица и осмотрелся. Серый небольшой зал, стеклянная стена, из-за которой я выпал, уползает на место, медоборудование за ней втягивается в потолок. Буднично как-то.

— Назовите себя.

Я обернулся: все же парень, какой-то унылый типчик в бледно-зеленом лабораторном скафандре. Сложный модуль на ухе — лупы какие-то, спектропреобразователи... Это не врач. Это ученый.

— Икари Синдзи, старший лейтенант управления блэйд раннеров, — я скривился: словно бы водопад воспоминаний, целый ледяной ад памяти ухнул прямо на меня. Я кивнул себе и добавил:

— Бывший. Что со мной?

— Одну минуточку.

Врач-ученый просто повернулся и вышел, дверь за ним закрылась, и недвусмысленно загорелся красный огонек на замке. А я так и остался стоять в полотенце посреди тихо гудящего серого зала. "Ну, раз уж пауза..." Больница? Вряд ли. Реанимационные боксы совсем другие. Значит, исследовательский институт.

Я почесал грудь и заглянул под полотенце. Так и есть: длинный шрам, значит, — открытая операция на сердце. Еще что? Какое-то странное ощущение за ухом. Я ощупал голову и обнаружил выбритый пятачок почти на затылке. Имплантат в мозг, значит. Еще один. И где там теперь этот самый мозг помещается — черт его знает. Правда, ничего нового я пока в себе не ощущаю, но это ни разу не показатель.

Вопрос номер N: как долго я здесь пробыл. Трюк с проверкой длины щетины не получился, меня, похоже, побрили. Шрамы тоже ни о чем не говорят. Я сел на пол, подложив как можно больше полотенца под себя. Значит, будем ждать.

И думать.

Аянами. Кацураги. Сорью. Нагиса. Дикое ощущение, что все они остались у меня в прошлом. Где-то там, до этого бака с медтехникой. Мелькнула мысль, что из меня просто вырезали тот самый колючий комок, и я даже хохотнул. Хохотнул — и сам испугался: это был сухой смех, больше похожий на кашель человека с усохшими легкими. Или на смех специала. Или на смех машины. Или...

Дверь моргнула замком и уползла в сторону, впуская внутрь моего отца.

— Сын.

Я медленно встал, пытаясь унять взбрыкнувший пульс. Ну, хоть что-то не меняется.

— Отец.

— Одевайся.

Отдав мне пакет с одеждой, отец отошел к стене и парой касаний вызвал пульт. Одеваясь, я поглядывал на его скупые движения. Гендо Икари был все в том же черном костюме офицера, с которого сорвали погоны. Впрочем, хрен там. Он похож на офицера, который сам швырнул свои погоны начальству.

— Готов? — отец вынул флэшку, задвинул на место пульт и обернулся.

Готов, конечно. Одежда была странной: темно-серой, обтягивающей и очень плотной. А еще она напоминала структурированную ткань — специальную поддевку под броню. Особенно намекала обувь — то ли очень странные носки, то ли какие-то извращенные бальные туфли.

Гендо Икари кивнул и вышел. Дверь осталась открытой.

* * *

— Для начала — о твоем деле. Бывшем деле.

Я запомнил только молчание, лифты и коридоры — а потом сразу, как нарисованный, возник кабинет отца. Тот самый кабинет в самой верхушке пирамиды. "Что ж, по крайней мере, мне не надо спрашивать, где я".

— Сговор производителей Евангелионов называется проект "SEELE". Никакого отношения к коммерции не имеет.

Отец сидел на своем месте, буднично сложив руки на столе, а я все пытался удивиться: вот мне бы сейчас былой раж да былой интерес. Но, видно, не судьба. Почему-то тайны высокого бизнеса, да что там — тайны того, что со мной сделали, меня совсем не гребут.

"Перегорел".

Да, похоже. Так перегорает неонка: сначала мерцает, потом тускнеет. И что-то меня не торопятся менять, черт возьми. Похоже, моего отца устраивает полумрак.

— "SEELE" — это проект поэтапной замены человечества на Евангелионов.

Круто. Мой ночной кошмар, кошмар блэйд раннера Синдзи — и во плоти.

— Взгляни сюда. Это его ключевые этапы.

Листок. Нумерованный список, почему-то отцентрированный для печати. Протезирование — это понятно. Искусственное вынашивание плода — тоже. Это тоже ясно, ни у кого не должно быть подозрений насчет эпидемии бесплодия у красивых и безупречных женщин. О, а вот и Аска: эксперименты по сращиванию человека и синтетика. Внедрение синтетиков в общество.

Все круто, и даже очень страшно — особенно то, как просто это все выглядит на распечатанном на принтере листочке. Непонятно только одно.

— Зачем это все?

Отец изучающе рассматривал меня. Хотелось уточнить, но я просто ждал ответа, честно пытаясь зафиксировать взгляд на кроваво-красных линзах очков.

— Люди обречены, сын. Человек не может жить ни здесь, ни в колониях. Процент новорожденных специалов экспонентно растет по всему человеческому сектору космоса.

Ясно. Значит, статистика и "спаси своих будущих детей — лети осваивать космос" — это все херня. Обидно: старческое брюзжание на кухне, оказывается, куда ближе к правде, чем симпозиумы и выпуски новостей.

— Но генная терапия...

— Отсрочка. Через поколение прогресс мутации только возрастает.

Сейчас надо спросить о причинах. И всего-то. И я узнаю какую-то офигенно страшную и бредовую тайну. О проклятии природы, гневе древних богов или происках пришельцев.

Только не хочется что-то.

— Я понял. И зачем это все знать мне?

Икари Гендо откинулся в кресле и сложил руки на груди.

— Меня это не устраивает. Ни повод, ни решение.

Хороший диалог. Я о себе, он о себе. Подразумевается, что меня должно не устраивать то же, что и его. Так что я просто промолчал. Отличный прогресс: я не злюсь, не раздражаюсь, не бегу за своими комплексами на поводке. Да и... Остались ли они — эти самые комплексы?

— Есть альтернатива. Симбиоз людей и синтетиков, дополнение человечества.

Дай угадаю, папа. Это твой проект, но он никому из твоих подельников не понравился. Мне он не нравится хотя бы тем, что я не вижу отличий. И вообще не понимаю, какое будущее у мира на двоих.

Лучше уж нас всех на свалку или сразу в печи.

— И в чем разница?

— В прошивке.

Снова пауза. И колючее ощущение проверки: отец словно бы ждет, что я начну задавать вопросы, нервничать, изумляться. Извини, отец. Нервы — нервами, но беситься? Уволь. Мне и раньше было положить на глобальные дела, а уж теперь... Впрочем, судя по поведению Гендо Икари, он видел как раз то, что хотел.

Гордись, брат. В свои двадцать семь ты начал чертовски круто оправдывать доверие отца.

— Или солдат, или человек. Или новая раса, или опора старой...

Еще до того, как он продолжил, я все понял.

— ...Или Нагиса, или Аянами.

Значит, все бред. И какие-то особые условия бегства, и "Чистота" — бред.

— Искусственный человек, способный все понять, поддержать, простить... — я говорил, а картинка расплывалась, перед глазами проносились образы моего короткого прошлого, которое я успел разделить с Рей. — Идеальный человек.

— Нет.

Я замер, образы раскололись, пошли трещинами.

— Нет?

— Нет. Просто человек, который идеально подходит уже существующему.

Это как удар под дых. Плюс на минус — это фигня, нет у нас плюсов и минусов. "Любовь — это когда двое смотрят в одном направлении", — туда же. Чушь. Но как тогда? Как? Как программа вычислит, что хорошо, а что плохо? Как ей не ошибиться?..

Стоп. Да никак — и это тоже часть программы. И часть отношений.

Рей ошибалась — она получила пощечину, хотя должна была бы понять мое состояние, раз уж такой идеальный душевидец. Она просто развивалась рядом со мной. Делал шаг я — делала она. Иногда убегала вперед — не могла не убегать, потому что при всей своей приспособленности ко мне она оставалась человеком.

Нет, не бывает и быть не может. Слишком сложно, и никакой "Нексус-6"...

Я замер. "О, черт. Приспособленность ко мне".

Она при первой встрече назвала мою внешность идеальной. Она отреагировала именно на мои слова. Она нашла меня. Она... И когда я начну доверять своей паранойе?

— Полевые испытания на мне, значит? — спросил я. — А ты сам бета-тест проводил?

Я почти блаженствовал: впервые с момента пробуждения внутри что-то кипело. Разобрать бы еще эту кашу — горечь, ярость, ненависть. И тоска. Тоска от того, что чудо не перестало быть чудом. Чудо, которое должно было быть только нашим. Чудо, которое спасало нас обоих.

Или все же перестало?

Ненавижу.

— Тебя что-то не устраивало в ней?

Сука. Я встал, чувствуя, как сводит мышцы от желания вбить кулак ему в горло.

— Ты создал ее, чтобы она встретилась со мной. Создал для меня куклу. С какого хера бы меня что-то не устраивало?!

Снова тишина — и спокойный, ненавистно безразличный густой бас:

— С точки зрения будущего, это ты появился на свет, чтобы встретиться с ней.

Гребаная софистика. В чем смысл жизни. Где предназначение, для чего кто родился. Пошло оно все.

Если бы можно было не верить отцу, я бы не верил. Я бы отказался верить в то, что пережитое мной, — это всего лишь эксперимент. Я бы на доказательства забил, я бы на все, все забил, но эта сволочь, эта старая бородатая сволочь... Я сидел, уткнув лицо в кулаки, и в поле зрения плыли кровавые пятна. Успешный эксперимент получился, охренеть какой успешный, я рад. Черт, как я рад.

По хер. Мне все по хер, понял я. Так, наверное, и надо: идеал в нашем мире может быть только синтетическим, и уже похоронив его, ты понимаешь, что все куда гаже. Что этот самый идеал кому-то был нужен, и твой ком в груди — это все тоже часть опыта. И этот кто-то посмотрит, запишет, презентацию подготовит и своим равнопараллельным тоном позовет тебя для следующей части опыта.

"Ну что ж. Раз все так..."

— Зачем понадобился я?

Следовало бы, конечно, спросить проще: "почему мне не дали умереть?" — но это уже совсем декаданс.

В задницу декаданс.

— По многим причинам, — и снова эта пауза. Ну-ну, я потерплю. — Главное то, что партнеры требуют прекратить работы над проектом "Дополнение" и перевести все ресурсы в проект "SEELE".

— Моя роль?

Мне начинал нравиться этот обмен репликами, а еще — мне и вправду все это безразлично. В некотором смысле, те "пидоры" меня таки ухайдакали. Или я еще раньше умер — когда коллеги убили мою партнершу по опытам.

"Партнершу по опытам..."

— Ты их уничтожишь.

— Каким образом?

— Идем.

Лифт появился прямо из пола — прозрачная колба с голографическим интерфейсом. Это очень вовремя, а то я уже даже забыл, как удивляться.

— Хорошо. Что с "Чистотой"? Их тоже нужно устранить?

Мы стали в колбу, еле заметная дверь скользнула на место, и лифт провалился вниз.

— Нет. Их уже уничтожили блэйд раннеры.

"Уже?" Вот мы и подошли к забавному вопросу. Люблю я его.

— Сколько... Меня не было?

— Семнадцать дней.

Если мне не изменяет память, то по времени Рей я знал меньше.

— Понятно. Что со мной сделали?

— Полный реморфинг сердца. Усиление нервных контуров, имплантация управляющего интерфейса.

Я вскинул голову:

— Управление? Мной?

— Нет. Управлять будешь ты.

Лифт опустился в зал, и я невольно закрыл глаза: тут было ослепительно. Белый пол, интенсивный белый свет, глянцевые белые же стены. И тусклое пятно — профессор Акаги. Моя подельница в убийстве Майи Ибуки.

— Добрый день, — сказала женщина. — Ну что, будим их?

Отец кивнул, а я просто осматривался: все скажут, когда надо будет.

Акаги подошла к стене, оттуда каскадом выплеснуло голографические пульты, и женщина заметалась пальцами по вспыхивающим кнопкам — и это, признаться, выглядело эффектно. По крайней мере, объясняло, как она успевает конструировать прошивки и печататься в научных вестниках. Ну, и базы возглавлять. Хотя с базами — это вопрос не скорости, а совести.

Часть стен поляризовалась, открывая вид на баки, наполненные LCL. Раз, два... Девять баков, каждый полтора стандартных примерно. А внутри...

— "Серия".

Я оглянулся на отца, потом снова посмотрел в ближайший ко мне бак. Внутри оранжевой жидкости плавало огромное человеческое тело — не меньше двух с половиной метров. Мускулатура мужская, очень мощная такая мускулатура, а гениталий нет. А еще — нет лица: просто сглаженный выпуклый овал с дырочками носа, но безо рта и глаз.

"Параграф пятый Международного уложения СКЕ, - вспомнил я. — Тератоморфирование Евангелионов запрещено".

— А еще у них нет личностей, Синдзи, — сказала Акаги. — Упрощенная прошивка.

— Упрощенная? Тогда как...

— Просто разбуди его, — сообщил отец, подходя ближе. — Через твой имплантат ты наделяешь его частью сознания. Резервное копирование и мотивационный контроль.

— Но...

Макинами. Нагиса. Аянами. Даже те двое, первые "нули", которых я видел...

— Это не Евы, сын, не обманывай себя. Это "Серия". Пока есть ты — есть они.

— Дублирование органов, силовое протезирование... Короче говоря, только в одной грудной клетке — восемнадцать патентов.