— Нам понадобится пилот, — как в воду с обрыва бросаясь, сказал Греч.
— Пусть тебя это не тревожит. — Лицо Вадима стало серьезным, 0твердел и его взгляд. — Ты лучше подумай, где нам достать самолет. И еще, нам нужны будут документы на первый скачек, но такие, чтобы и концов не найти.
— Самолет я достану, — уверенно ответил Марк, тоже становясь предельно серьезным. — Но документы ... Впрочем, дай мне обмозговать это дело день-два, может быть, что-то и придумается. А сроки?
— Тянуть нельзя, — Реутов скосил взгляд на полупустую пачку "Беломора", но все-таки не закурил. — Но и спешить, я думаю, не стоит. Когда ты собираешься решать свою проблему? — дипломатично спросил он.
— Два, максимум, три дня, — без обиняков ответил Греч, буквально физически ощутивший вдруг, как уходит драгоценное время.
— Вот от этого и будем плясать, — кивнул Вадим. — Помощь потребуется?
— Возможно. — Уже несколько минут, с тех пор как он почувствовал, что в конце концов такой вопрос будет задан, Греч прикидывал, каким образом сможет задействовать в своей операции Вадима и — чем черт не шутит — его аргентинского приятеля. Но в любом случае, сейчас, увидев комбата таким, каким тот стал за последние две недели, Марк был уверен, что участие Реутова в "операции Домфрон" резко повышало шансы на успех.
— Тогда до связи, — кивнул, вставая, Вадим. — Мой номер телефона ты знаешь ...
— Знаю, — Греч бросил на стол сотенную купюру и тоже встал. — Удачи!
— И тебе того же, — Вадим взял со стола Марикову сотню и, заменив ее на свой пятидесятирублевый билет, возвратил Гречу. — Не сори деньгами, Марик, они нам, думаю, еще пригодятся.
Глава 14. Вор увидел замок и захохотал1
По преданию, если Василиск увидит свое отражение в зеркале, он умрет
#1Вор увидел печать (замок) и захохотал — хазарская поговорка.
Петров, Русский каганат, 4 октября 1991 года
1.
Как ни странно, новость его не убила. Даже не ранила. Но, возможно, папочка это заранее предусмотрел и "соломки подстелил"? Однако факт: Реутов не сломался и не поплыл. Принял к сведению, "отряхнулся" и пошел дальше, лишь через пару дней ненароком обнаружив, что на самом деле событие бесследно для него не прошло. Впрочем, результат оказался совсем не таким, какой можно было ожидать, случись Вадиму узнать про всю эту поганую историю месяцем раньше или около того. Но вот, что интересно: новые обстоятельства, хоть и не освободили его вовсе от сомнительной склонности к рефлексии, сами становиться ее предметом решительно не желали. Никак.
— Здесь, — Реутов аккуратно выбрался из потока машин и припарковался на единственном свободном месте, забравшись левой парой колес на тротуар. — Дальше пешком.
— Как скажешь, — Полина выскользнула из темно-синего "Итиля", изящно увернулась от спешившего на кладбище "Русобалта", проводив сукина сына сочным, эпитетом — вполне в духе генерала Шуга — и, обогнув машину, одарила Вадима самой очаровательной улыбкой, какую он только мог вообразить: — Я готова.
— Тогда вперед, — Реутов поглубже загнал сжавший было сердце мгновенный страх и, подхватив свою "блондинку" под руку, потянул за собой. Куда и зачем они идут, он Полине заранее не сказал, и теперь ей оставалось только полагаться на своего, как она выразилась намедни, "замечательного во всех отношениях кавалера".
— Мужа, — поправил ее развеселившийся от такого определения Вадим, но был остановлен, что называется, на скаку.
— Без хупы1 — не муж!
#1 Хупа — в иудаизме обряд бракосочетания, названный по одноименному навесу, под которым происходит сам обряд. Навес, символизирующий будущий дом, в который жених вводит невесту, представляет собой ткань, накинутую на 4 столба.
— А при чем здесь хупа? — удивился Реутов. — Ты же православная.
— Во-первых, не православная, — давясь от еле сдерживаемого смеха, ответила Полина. — Несториане мы, мил человек. А во-вторых, что-то мне не кажется, что ты готов креститься.
— Ну, где-то так, — вынужден был признать Вадим, который, не будучи человеком набожным и уж тем более религиозным, полагал, тем не менее, что кто кем родился, тем и должен оставаться. — Но ведь существует и гражданский брак.
— А смысл? — картинно подняла бровь Полина и, увидев, что он ее не понимает, объяснила: — Ну, если у тебя, милый, имеются свои тараканы в башке, почему бы и мне не иметь своих?
— Сюда, — Вадим отогнал непрошенные мысли, и свернул в переулок, где, как и предполагалось, почти никого в этот час не было. Лишь с противоположной стороны, от Стремянной, неторопливо шел навстречу какой-то мужчина в длиннополом черном пальто, застегнутом на все пуговицы, и низко надвинутой на глаза широкополой шляпе.
"Хорош!" — Реутов усмехнулся, благо ухмылки этой не мог сейчас видеть никто, не исключая "незнакомца". Впрочем, возможно, тот ее как раз и увидел, но вот чего Вадим совершенно не собирался делать, так это стесняться Давида.
Еще несколько в меру быстрых шагов под мелким нудным дождем, взгляд в витрину очень удачно оказавшейся на их пути совершенно пустой булочной, и вот уже Давид чуть поднимает опущенную навстречу ветру голову, рассеянно смотрит куда-то за спину Полины, и поля шляпы снова скрывают его глаза. Все в порядке: слежки нет, и, значит, Вадим и Полина могут спокойно продолжать свой заранее обговоренный маршрут.
"Молодец!" — Но это уже относилось не к Давиду, а к Полине. Она даже не вздрогнула, узнав прохожего, только чуть напряглась рука, и все.
— А теперь быстро! — Воспользовавшись мгновением, когда ни впереди, ни сзади никого не оказалось, Вадим, по-прежнему сжимавший ладонью локоть девушки, свернул в темную подворотню, быстро миновал первый и второй проходные дворы-колодцы, и в третьем по счету толкнул неприметную облупившуюся дверь черного хода. За дверью, однако, оказалась не только крутая сильно побитая временем и слабо освещенная одинокой лампочкой лестница, но и темный проход сбоку от нее, который и вывел их, два раза вильнув и подставив под ноги несколько крутых ступеней, в небольшой облицованный голубоватым мрамором и хорошо освещенный замысловатыми стенными бра вестибюль.
— Мы, кажется, знакомы? — спросил ожидавший их здесь высокий широкоплечий блондин в длинном светлом плаще.
— Так точно, — ответил Вадим, кивнув на Полину, которую переодетый офицер должен был знать в лицо.
— Ой, Пе ... — начала было совершенно растерявшаяся от этой встречи Полина, но Петр Рудой, как представил его Реутову Шуг во время последнего по времени разговора, договорить ей не дал.
— Пожалуйста, без имен, сударыня, — сказал он, едва не щелкнув по привычке каблуками. — Прошу вас ... — он замешкался на мгновение, подыскивая, вероятно, правильное в данной ситуации обращение, но, судя по всему, ничего путного так и не нашел, а потому перешел к главному. — Черный "Воевода" прямо напротив двери.
Реутов хотел было спросить, все ли спокойно, но, рассмотрев темную бирушу микротелефона в ухе есаула, оставил вопрос при себе. Они прошли мимо офицера, оставшегося прикрывать их спины, вышли под дождь, и тут же навстречу им распахнулась дверь черного автомобиля с тонированными стеклами, припаркованного, как и обещал Рудой, прямо напротив парадного.
— Быстро! — Крикнул кто-то из глубины машины, и уже через несколько секунд, едва только захлопнулась за ними дверь, "Воевода" рванул с места и, стремительно вписавшись в оживленное движение, помчался в набирающий силу дождь.
2.
— Ну, что ж, — Шуг встал из кресла и прошелся по комнате, "переваривая" рассказ своего будущего зятя, а о том, чтобы Реутов — "после всего" — не захотел породниться со своим бывшим комбригом, не могло быть и речи. Это Спиридон Макарович очень ясно дал понять. Можно сказать, недвусмысленно.
— Ну, что ж, — сказал Шуг. — Кучеряво, но не смертельно. Вытащим, хотя и придется попотеть. Но, как говорится, без труда ... Полина, золотко мое, будь добра, свари-ка нам всем кофейку. Там, на кухне, мне сказали, есть все, что требуется. Голова, понимаешь ... А мы тут пока с Вадимом Борисовичем по деталям пробежимся. Ладушки?
— Ладушки, — пожала плечами "примерная дочь" и отправилась варить кофе.
— Сам-то ты ситуацию правильно понимаешь? — прищурился генерал, как только шаги Полины стихли в длиннющем коридоре этой просторной, богато и со вкусом обставленной квартиры, служившей, как пояснил Шуг в самом начале разговора, агентурной базой контрразведки Балтийского флота.
— В покое нас не оставят. Ведь так?
— Именно так, — кивнул Шуг и снова сел напротив Реутова. — Это дерьмо надо было раньше выжигать, а теперь ... — он устало махнул рукой, показывая, что даже говорить не о чем, и внимательно посмотрел на Вадима: — Идеи есть?
— Есть, но вы должны понимать, Спиридон Макарович, что они могут означать для вас лично. — Дипломатично ответил Реутов, возвращая генералу недвусмысленный взгляд.
— Ну, мать ее, уж не знаю, к счастью или к несчастью, до этого дня не дожила, — не опуская внимательных глаз, тихо но твердо произнес Шуг. А я человек военный, Вадим, так что, понимаю и принимаю. Мертвые сраму не имут ... Но и забот у них нет.
— Тогда, к делу, — Реутов, не спрашивая разрешения, закурил и приготовился выложить генералу свой план. Не весь, разумеется — настолько далеко Вадим заходить не предполагал, даже имея в виду их почти родственные отношения и давнее знакомство, но ту часть своей идеи, которая требовала непосредственного участия казаков и флотских, он раскрыть перед Шугом был обязан. Однако сразу перейти к делу не удалось.
— Постой, — остановил его Шуг. — Пара минут у нас есть. Когда все закончится... Ну, ты понимаешь. В общем, не сочти за труд: помести где-нибудь в центральной германской газете объявление. Текст любой, только чтобы было слово "Пальмира". Сделаешь? — в глазах генерала читалась такая надежда, что отказать было — грех, но, с другой стороны, знает один ...
— Надеюсь, вы понимаете, о чем просите.
— Понимаю, — кивнул Шуг. — Газеты буду просматривать сам, мне их все равно каждое утро приносят, а перестанут приносить ... — он усмехнулся, но без горечи: знал на что подписывается, когда начинал "маневры". — Перестанут приносить, сам буду покупать. Никто не удивится: я их уже много лет по утрам читаю. Привык.
— Панихида, похороны, памятник ... — Вадиму совершенно не хотелось говорить на эту тему, но сантиментам в таком деле не место.
— Все будет, полковник! — Заверил его Шуг, в глазах которого совершенно неожиданно появились веселые искорки. — И плакать буду, и поминки справлю, и ходить на кладбище, как на работу, буду. Сохрани девку, Вадик! — Сказал он, снова становясь серьезным. — Что там у нас с ее матерью не срослось, это только наше дело — покойницы и мое, — но родная кровь не вода, а я Полю так люблю, что ... Можешь не верить, конечно. Твое право... Но я еще позавчера решил, если другого выхода не будет, залью Петров кровью, а дальше хоть трава не расти!
"Этот может, — решил Вадим, глядя в налившиеся бешеной кровью глаза генерала. — Вполне может..."
— Верю, — Реутов услышал шаги Полины — "Быстро она!" — и, совершенно успокоившись, кивнул. — В "Венишер цайтунг" или "Дие Прессе". "Пальмира".
3.
Покинув конспиративную квартиру, они к своей машине, однако не вернулись. "Итилю" предстояло еще немного постоять где стоит и, разумеется, отнюдь не в одиночестве. Люди из разведуправления БФ обещали "присмотреть" за машиной на предмет внезапного и немотивированного интереса к этому именно автомобилю со стороны ... ну, скажем, "воображаемых конкурентов", кто бы это ни был на самом деле. А Реутов и Полина в половине пятого оказались уже на Почтамтской улице.
— Здесь, — сказал Реутов, тронув водителя "Воеводы" за плечо. — Нас не ждите. Мы сами доберемся. Спасибо.
— Не за что, — пожал плечами шофер. — Наше дело баранку крутить. Вам решать. А вещи?
— Вещи мы возьмем, — улыбнулся Вадим и, выйдя под непрекращающийся дождь, достал из багажника два здоровых и довольно тяжелых баула — подарок тестя. — И еще раз спасибо.
"Воевода" тронулся и почти сразу же исчез в серой мути, в которую превратил вечерний воздух унылый, типично петровский дождь.
— Зачем мы здесь? — спросила Полина, когда они остались одни.
— Гипотезу одну надо проверить, — неопределенно ответил Реутов. Ему и самому было противно. Таиться и скрытничать ... И от кого? Но выхода не было, приходилось хитрить.
— Ты вот что, Поля, — сказал он, чтобы "не вдаваться в подробности". — Останови извозчика, загрузи вещи в багажник и жди меня в конце улицы. Я только заскочу на минуту на Главпочтамт и мигом к тебе.
— От кого хоть письмо? — подняла мокрую бровь Полина.
— Не знаю, — покачал головой Вадим. — Честно. Скорее всего, и нет там никакого письма ... А может быть и есть ... Или это вообще посылка. Не знаю. Потом расскажу.
"Если расскажу ..." — он кивнул Полине и заспешил к зданию Главпочтамта, оставив девушку, выполнять его нехитрые инструкции и строить гипотезы. А гипотеза ... Впрочем, это он только Полине сказал про гипотезу, потому что к области предположений то, что крутилось в его несчастной голове, никакого отношения не имело. Это было знание, вот в чем дело. И знание это было верным, потому что существовало и письмо, за которым он теперь шел, и посылка дожидалась своей очереди, но, разумеется, не здесь, не на петровском Главпочтамте.
А вот письмо было именно здесь, в номерной ячейке, ключа от которой у Реутова, как несложно догадаться, не было. Но и отправитель был не дурак: такую возможность предусмотрел и доступ к посланию облегчил Реутову, как мог. Оказалось, что ячейка зарегистрирована на имя Хутуркинова Вениамина Булчановича еще пятнадцать лет назад. Последний раз оплата внесена два года назад сроком на десять лет. А всех формальностей и было, что назвать делопроизводителю точную дату рождения, имя деда, и имена братьев, а документы даже не понадобились потому, что это заранее оговаривалось в контракте. Все про все заняло, максимум, десять минут.
Вернувшись к боксам, Реутов открыл "свой", вытащил ожидавшее его письмо и, отойдя в сторонку, разорвал ненадписанный конверт. Письмо было кратким и несентиментальным. Деловое письмо, иначе и не скажешь.
"Здравствуй!
Рад, что ты жив и надеюсь, что ко мне это не относится. Быть стариком унизительно и противно, но, как говорится, нас никто не спрашивает. В любом случае, это письмо последнее: больше не будет. Меня не ищи. Это, во-первых, бесполезно, а во-вторых, крайне опасно для нас обоих. Надеюсь, ты это понимаешь.
По поводу случившегося. Как ты уже знаешь, начудил я. Хотел, как лучше, но благими намерения... и так далее по тексту. Не извиняюсь, не прошу прощения: что сделано, то сделано, обратно не отмотаешь.
О текущем моменте. Не знаю, сколько прошло времени, так что не обессудь: возможно, почти все уже устарело. Но оставить оборудование, уходя на покой, не могу. За собой надо прибирать.
