Дело в том, что экспедиция профессора Колодного оснащалась не просто хорошо, а, что называется, по высшему разряду. И среди прочего высокотехнологичного оборудования на субмарине, все еще существовавшей в то время, как пригодное к передвижению плавсредство, был установлен и "Полевой Госпитальный Комплекс 1-го класса". Машина эта была действительно уникальная и страшно дорогая, так что оставалось лишь удивляться, каким образом Колодному удалось ее для себя добыть. Но она там была, и мало того имела программы и оснащение буквально на все случаи жизни, включая то самое, хорошо известное Керну на собственном опыте анатомо-физиологическое кондиционирование, являвшееся даже в его собственном мире той еще редкостью. Ведь суть операции заключалась в том, чтобы превратить обычного человека в некое сверхсущество, кости которого, например, становились много прочнее и устойчивее к травмам, но при этом и срастались — в случае перелома — много быстрее, чем обычные человеческие кости. И так во всем, в ночном ли зрении или выносливости, в устойчивости к инфекциям или ненормальной мышечной силе и пластичности. Но, разумеется, в тот момент кондиционировать Александру Керну было некого и незачем, и заинтересовало его в этом сложном агрегате нечто другое: а именно то, что использовать эту вычурную машину можно было, в принципе, и по-другому. Ее можно было перепрограммировать, настроив на выполнение таких задач, которые изначально "в номенклатуру услуг" вовсе не входили. Было бы умение да необходимые ингредиенты в наличие, а остальное лишь дело техники и времени. Однако Александр был не только военным инженером, но и дипломированным биологом, а те из необходимых ему веществ, которых в наличии не имелось, на самом деле при желании можно было и синтезировать. В особенности, имея в своем распоряжении целый научный институт со множеством самых разнообразных лабораторий и опытных производств.
В иные моменты ему становилось страшно. Он слишком долго жил в этом мире и не мог не проникнуться его духом и идеями. А возможность клонирования живых существ не рассматривалась здесь пока даже теоретически. Но именно это Керн сделать и собирался, вернее уже делал и, в конце концов, сделал, создав шесть собственных клонов. Внешне они друг на друга похожи не были, что коренным образом отличало их от "нормальных" клонов, но, с другой стороны, внешнее сходство — это всего лишь биологическая косметика. Гораздо важнее, что в базовых своих характеристиках это были настоящие близнецы, повторявшие генотип эталона, то есть, самого Александра Керна. И какие бы чувства он по этому поводу не испытывал — от страха иудейска перед богом, на прерогативу которого замахнулся, до обычных опасений об утечке информации — совершенное им было настоящим чудом, истинные размеры которого он смог оценить, лишь завершив свой невероятный проект. Оглядываясь назад, трудно было не увидеть, что изначальных ресурсов на такой "подвиг" могло и не хватить. Существовало множество — буквально тысячи — причин, почему его план не должен был удастся. И все-таки Александр со своей грандиозной задачей справился и, возможно, все последующее могло сложиться гораздо лучше и для него самого, и для его "детей", если бы не одно обстоятельство, едва не превратившее победу в поражение.
Не суть важно, когда и как стал Александр Керн профессором Зиминым или Людовым, почему и каким образом возник из небытия Булчан Хутуркинов, по-настоящему существенным было лишь то, что за годы и годы, проведенные в этом мире, он сумел самым серьезным образом вписаться в местные властные структуры, сплетя вокруг себя, как трудолюбивый паук, настоящую паутину, состоящую из разной прочности ниточек, протянувшихся ко многим сильным мира сего и к немалым деньгам в придачу. Не будь этого, и клоны не смогли бы появиться на свет. Так что все, вроде бы, было правильно. Не учел Александр лишь того, что "фокусы" его, призванные продемонстрировать нужным людям недюжинные научные возможности "мага и кудесника" и огромность открывающихся от сотрудничества с ним перспектив, одновременно создадут монстра, способного уничтожить и своего создателя вкупе со множеством других ни в чем ни повинных людей. Во истину, угораздило капитан-лейтенанта Керна уподобиться на старости лет тому черному петуху, который по преданию раз в сто лет способен отложить спорыш1. Но так все и случилось, как говорится в легендах, потому что с чем же и сравнить Каганскую Тайную Канцелярию, кроме как с кучей дерьма, которое суть навоз, если пользоваться, эвфемизмами. Ну, а кто же, тогда, был той жабой, что высидела василиска? О, кандидатов на сей почетный титул имелось немало, теперь уж и не разобраться, кто, как и когда. Да и не суть важно, потому что когда монстр вылупился из яйца, все остальное потеряло смысл, и Петру Григорьевичу Людову оставалось одно — бежать, обрубая концы, что он и сделал.
#1Спорыш (спорышек, выносок, сносок, петушье яйцо) — уродливое куриное яйцо размером около 1-2 см. Это яйцо покрыто твёрдой скорлупой и не имеет белка (внутри находится один желток).
Однако "между тем и этим" случилось еще и множество других непредусмотренных и даже принципиально не предусматриваемых событий: война, например, или попытка государственного переворота, предпринятая в пятьдесят седьмом году Генеральным Штабом в сговоре с каганом. Много чего случилось за эти годы, и ушли один за другим в небытие пятеро из шестерки, которую создал и тайно пестовал стареющий профессор Людов. И когда в шестьдесят первом он почувствовал приближающуюся смерть шестого — последнего и, значит, самого любимого, от страха и отчаяния он пошел ва-банк, рискуя так, как никогда не рисковал, и, соответственно, оставляя следы. Множество следов ...
В сущности, Реутова спасло тогда только то, что между ним и Людовым существовала прямая биологическая связь. Не телепатия или что-нибудь в этом роде, а грубая базисная связь, информирующая "донора-родителя" только о самом главном в жизни "реципента-клона": жив, мертв, умирает... Если бы не это, войскового старшину Реутова, пожалуй, и в самом деле, похоронили бы где-нибудь в окрестностях Вены. Но Людов успел, а, успев, сделал все, чтобы его "сын" и наследник выжил. Впрочем, главное было довезти Реутова живым до "шарашки", остальное — имея под рукой действующий, пусть уже и не в полную силу, "Госпитальный комплекс" — всего лишь дело техники. Единственной проблемой могла оказаться память, но у прошедших "кондиционирование" существуют дублирующие механизмы, а так что ж: дырка в мозгах остается некомпенсируемой травмой зрелого мозга, даже если каким-то чудом удалось воссоздать утраченную нервную ткань. Поэтому, собственно, память у Реутова и сохранилась. И не только своя собственная, но частично и память "братьев", которые были связаны между собой гораздо более тесными, хоть и упрятанными глубоко в подсознание узами, чем обычные биологические братья. Однако для его же, Реутовской, безопасности, профессор Людов кое-какие воспоминания до времени притормозил, а другие модифицировал, что делать умел прямо-таки виртуозно. Впрочем, нет худа без добра, и, воспользовавшись случаем, Керн "передал" Вадиму и свои собственные воспоминания, сделав его, таким образом, подлинным своим наследником.
Вот, собственно, и вся история, если не заморачиваться множеством и множеством второстепенных деталей. Но история это была такая, надо признать, что Реутов, которого "пробило на правду" еще по дороге из Итиля, тогда же и решил, что не расскажет ее никому и никогда. Ни лучшему другу, ни любимой женщине. Никогда. Никому. Иначе умерший монстр воскреснет, и взгляд василиска снова начнет шарить по миру, разыскивая свои жертвы при свете солнца или под покровом ночи.
— Жаль, конечно, — сказал Вадим, отпив немного кашасы. — Мне, как ты понимаешь, Поля, и самому было бы любопытно выяснить, что там тогда со мной произошло и почему.
"Впрочем ..." — Солгал ли он ей сейчас?
Хороший вопрос. Просто замечательный, потому что, если на первый взгляд — в первом, так сказать, приближении — все было до ужаса очевидно, то при "повторном просмотре" возникало странное ощущение незавершенности или, напротив, чрезмерной определенности "текста". Что-то тут было не так, и, даже если не сразу становилось ясно, что же именно, желание просмотреть материал еще разок возникало по-всякому. И вот, изучая свою память, исследуя воспоминания — "свои", "не совсем свои", "ничьи", или определенно чужие — Реутов обратил внимание на то, что при запредельной полноте одних воспоминаний, детализированных настолько, что возникал вопрос, а может ли вообще живой человек увидеть и запомнить столько второстепенных подробностей в отнюдь не требующей такой шизофренической точности ситуации, другие воспоминания сквозят пробелами, как старая порченная молью шаль дырками. И что характерно, пробелы эти — лакуны, так сказать, в цельном полотне прошлого, — странным образом группировались вокруг самых важных, самых существенных вопросов. Где, например, лежит эта чертова субмарина, на которой приплыли в этот мир разведчики из иной реальности? А бог его знает! Вот вроде имеется смутное воспоминание, как он сам — Реутов-Керн-Людов — минирует ее реактор... Но, тогда, где и когда произошел взрыв? Или это воспоминание неправильное и к делу не относится, и все было не так, и подводная лодка все еще лежит на дне крошечной скалистой бухты на Кольском полуострове? Или нет — причем тут Север! — если прячется она в теплых водах Русского моря? И вот таких неувязок — при тщательном учете "родового наследства" — оказывалось что-то уж слишком много. Настолько много, что у Реутова появилась если и не уверенность, то, во всяком случае, весьма крепкая гипотеза о намеренном наведении теней на плетни. Похоже — или скажем осторожнее, возможно, — Людов и здесь был не искренен или искренен, но не до конца. Могло статься, что, как минимум, часть доставшихся Реутову по наследству воспоминаний была Керном — или как его там звали на самом деле? — намеренно фальсифицирована и не просто фальсифицирована, а так мастерски подделана, что будь Реутов чуть менее умен и проницателен, не имей того опыта в анализе научных данных, какой имел, повелся бы, пожалуй, на эту фальшивку. Однако и то верно, что, не изучи Вадим за несколько прошедших с начала этой истории недель "изящную манеру" своего папеньки общаться с ним, Реутовым, сквозь время и пространство посредством намеков и недоговоренностей, удовлетворился бы одной этой гипотезой, приняв очередную подделку, как должное. Но, как ни странно, даже не зная, как того на самом деле звали — вернее, не будучи в этом уверен, — Вадим своего родителя "изучил" настолько хорошо, что не мог не задуматься еще над одним вопросом: как могло случиться, что такой ас как Людов, делавший с человеческой памятью все, что хотел — оставил белые стежки именно там, где они всего более заметны?
"Ну, допустим, если это все-таки стежки, — поправил себя Вадим. — То совсем крохотные, и нитки не совсем белые, а скажем так, подобранные не совсем в тон".
Вот именно! Не шито белыми нитками, а сделано настолько аккуратно, что умный поймет, а дураку эти "разносолы" без надобности... Но если так, то означало это, что Реутов, и в самом деле, не лгал, когда говорил, что не знает, что и как с ним произошло. Возможно, действительно не знал, а только думал — на минуту соблазнившись брошенной ему наживкой — что знает. Но знал ли он теперь наверняка, что ничего не знает? Мог ли доказать, что владеет подложными воспоминаниями? Имел ли право подозревать Керна-Людова в двойном, а то и в тройном заговоре против себя самого? А не попахивало ли все это самой настоящей шизофренией?
"Нет, — решил Реутов еще в Брюгге, сидя в подземелье банка. — Никакой уверенности ни в чем у меня, увы, нет, и быть не может. Такова природа этой головоломной истории".
— Жаль, конечно, — сказал Вадим, отпив немного кашасы. — Мне, как ты понимаешь, и самому было бы любопытно выяснить, что там тогда со мной произошло и почему. Однако и цена такому знанию могла быть ...
— Ну, и бог с ним! — Полина взгляда не отвела, и Вадим смог увидеть в ее глазах именно то, что хотел и в глубине души ожидал. Согласие — вот, что там было. Согласие с ним, с тем, что Реутов решил, и с тем, что есть темы, которые лучше не затрагивать. Для всех лучше.
А солнце между тем встало над пологими, поросшими сосновым лесом холмами, и море засверкало в его лучах, уподобляясь расплавленному золоту, разлитому по хрусталю и бриллиантовым россыпям. И от этой красоты у Вадима даже дыхание перебило, и восторг брызгами шампанского ударил в голову. И он шагнул к Полине, плавным движением поднявшейся из кресла навстречу ему, и обнял за плечи, намереваясь насладиться чудесным зрелищем вместе с ней. Но случайный взгляд разом изменил его планы.
Реутов увидел сияющие золотом глаза Полины и утонул в них. И он забыл и о море, и о встающем над холмами солнце, и о своих планах на будущее, и о загадках прошлого. Он забыл обо всем, потому что здесь и сейчас — словно одни во всем огромном мире — оставались только она и он. Он и она, и их еще не родившиеся дети, и огромная любовь, которую невозможно разделить на двоих, а можно и нужно переживать вместе, сегодня, как вчера и как завтра, и так день за днем все отпущенные им богом годы, обращенные сияющей тропой в затянутое туманом неопределенности будущее. Аминь.
А старики в хазарских стойбищах бывало говорили: "Всяк молодой состарится, а старик молодым никогда не будет". И это истинная правда, как правда и то, что не пристало похваляться тому, кто обувается так же как тот, кто уже разулся, может случиться, что у них разная обувь.
Декабрь 2008 - Апрель 2010
623
