Игрок. общий файл + гл.50

— Можно хоть этого распотрошить?

— Нет, нельзя.

— Я жрать хочу.

— Не жрать, а есть. Что за бескультурье!

— Вот нажрусь, буду культурным.

Поворачиваю голову. Темно, хоть глаз выколи. В черепе — будто ёж свернулся, во рту — мерзкий привкус гари. Нет, это не сон. Прошлый раз я проснулся бодрым и свеженьким, как огурчик.

Пробую пошевелиться. Что-то мешает. Руки замотаны ремнём, ноги скручены так плотно, что чувствую себя русалкой. То есть русалом. Существом, у которого ноги слиплись в один холодный толстый хвост.

— Ну, дай, хоть ногу отгрызу? На одной попрыгает... — хриплый, низкий голос, говорящий гнусавит, будто насмерть простужен.

— Нет, я сказал. — Второй голос тонкий, как у ребёнка, с повизгиванием в конце слов. Словно говорит ожившая кукла.

В рот лезет шершавая, вонючая тряпка. Да у меня мешок на голове, вот почему так темно.

— Один очнулся. Тащи его сюда! — распорядился писклявый.

Слышу тяжёлые шаги. Потом меня хватают за ноги и волокут по земле. С головы срывают мешок, и я зажмуриваюсь от яркого света.

— Откуда у тебя эта записка?

Моргаю, глаза слезятся от насыпавшейся на лицо мелкой трухи от мешка.

У крохотного костра сидит пузатый человечек, ковыряется в кучке разложенных возле огня вещей. Узнаю свой меч, ворох пергаментных свитков, посохи Арнольда.

— Говори! — рычит второй, и встряхивает меня, как тряпку.

Зрение наконец проясняется. Надо мной нависает бычья морда. Прямо на меня смотрят выпуклые, блестящие глаза животного. Налитые кровью белки, щётка жёстких волос на низком лбу, перечёркнутом глубокими морщинами. Сбоку массивной головы торчат короткие, кривые рога, кончик одного обломан. Под рогами подрагивают неожиданно смешные, бархатные телячьи уши.

На одном ухе красуется ряд блестящих металлических колец, в одном, самом крупном, сверкает крохотный драгоценный камень.

— Кто дал тебе эту записку? — требовательно вопрошает писклявый.

Смотрю на него и вздрагиваю. Это не человек. Вытянутое, тонкое рыльце, скошенные к центру крохотного личика глаза, круглые и чёрные, как икринки. Вместо волос на круглой, лысой голове — полупрозрачные антенны. Они двумя пучками торчат надо лбом и покачиваются от малейшего движения.

Округлое тельце, узкое в плечах, расширяется книзу, как мягкая груша. Длинные, тонкие руки, на маленьких ладонях — по три вытянутых суставчатых пальца.

Одна трёхпалая рука монстра держит развёрнутый листок со стихами покойного капитана стражи.

— Говори! — опять рычит человекобык, и встряхивает меня за ремень, стянутый на локтях.

— Тебе-то что? — желудок скручивает от досады. Надо же было так глупо попасться в лапы этим двум причудам генетики.

— Фредди, дай, я откушу ему ухо! — человекобык обдаёт меня запахом гниющей плоти. Скрипят крупные зубы, на плечо мне капает горячая слюна. В памяти выскакивает странная фраза: "Фигушки, я плотоядная!"

— Подожди, Джонни, — морщится писклявый монстр. — Не видишь, разве, что это новичок? С ними надо поласковей.

Бык Джонни утробно хохочет, меня трясёт вместе с его вцепившейся в ремённые путы лапищей.

— Новичков мало, а охотников — пруд пруди, — печально замечает Фредди. — Пять сотен за новичка, тысяча за совсем зелёного... так и по миру пойти недолго.

Писклявый встрепенулся, антенны на его лысой голове задрожали.

— Эй, Джонни, тащи второго.

Джонни бросает меня на землю у костра, уходит и возвращается со связанным, как колбаска, Арнольдом. Тот мотает головой, под глазом у красавчика наливается багровым цветом здоровенный синяк.

— Очнулся? — деловито спрашивает Фредди. Арнольд таращит на него глаза, безвольно качается в ручищах человекобыка. — Что молчишь, язык проглотил?

— Я не глотал, — тут же протестует Джонни. — Это не я!

Арнольд издаёт сдавленный вопль, и начинает отчаянно дёргаться в своих путах.

— Ну что за новичок нынче пошёл, никакой сознательности, — писклявым голоском замечает Фредди. — Подумаешь, великое дело, попались. Крыс, гоблинов, пауков убивали? Убивали. Добро накопили? Накопили. Опыт прокачали? А как же. Так делиться надо!

— Вы, вы... — сипит красавчик. — Вы монстры! Вас не должно быть!

Фредди закатывается от смеха, его пухлое брюшко трясётся, он шлёпает по нему трёхпалыми ладошками. Раздаётся звук, будто стучат по пустому бочонку. Джонни вторит ему хриплым басом.

— Ой, насмешил, — пищит Фредди, утирает ладонью глаза-бусины. — Ладно, ближе к делу. Сейчас мы разберёмся с хабаром. Потом займёмся вашими тушками. Процедура такая: я выкачиваю из вас ваши жалкие силёнки, Джонни берёт вас в охапку и тащит на рынок. Продаёт там по сходной цене, и все довольны. Вы попадаете в хорошие руки, мы — зарабатываем себе на жизнь. Хе-хе.

Джонни, кряхтя, поднимается на ноги. Они у него короткие, кривые и тоненькие, как у ребёнка. Круглое личико его бледнеет, морщится, рыльце носа заостряется, и начинает расти.

Лёжу у огня, куда меня толкнул бык Джонни, смотрю снизу вверх, как преображается писклявый монстр. Краем сознания отмечаю запах палёного и тихое потрескивание кожи на локтях — то ли это горит ремень, то ли мои руки. Но мне уже всё равно. Красавчик Арнольд взвывает от ужаса, волосы на моей голове встают дыбом.

Тонкий нос монстра окончательно вытягивается, как телескопическая антенна. Посреди крохотного лица покачивает острым жалом блестящая костяная игла. Бусины глаз отливают багрянцем в свете костра. Кончик иглы вымазан чем-то красным, похоже, засохшей кровью.

Монстр, пошатываясь на коротких кривых ножках, делает шаг вперёд. Со свистом втягивает воздух, волоски антенн на лбу жадно вибрируют.

— Кров-в-вь, — свистит тонкий голосок, в котором уже нет ничего человеческого. — Кров-вь. Жиз-з-знь.

Арнольд снова кричит, и обмякает на руках у Джонни. А я вдруг понимаю, на кого похож наш писклявый уродец. Это комар. Здоровенный говорящий комар по имени Фредди.

Глава 16

Фредди подступает совсем близко, он вытягивает тонкие трёхпалые руки, хватает Арнольда за шею. Вытянутое рыльце, вымазанное красным, протыкает кожу над ключицей. Комар с хлюпающим звуком присасывается, пухлое тельце его трепещет, антенны на лысой голове вытягиваются в струнку.

Человекобык Джонни зачарованно наблюдает, как подельник питается, с мокрых губ его капает тягучая слюна.

Путы на моих локтях дымятся в углях костра, кожу жжёт уже невыносимо. Дёргаю руками, ремень тянется, но никак не рвётся. Мой спутник бледнеет на глазах, и я замечаю, как наливается красным табличка с именем "Арнольд Великолепный" на его груди. Кажется, дело дрянь. Сейчас высосут беднягу досуха, и за меня возьмутся.

Извиваясь, как червяк, переворачиваюсь, поднимаюсь на карачки. Отталкиваюсь от земли связанными ногами, прыгаю рыбкой вперёд и врезаюсь головой в сопящего от жадности Фредди. Эх, семь бед — один диабет. Комар хрюкает от неожиданности, отваливается от своей жертвы. Жало его негодующе раскачивается, с него срываются крупные багровые капли.

— Ты мне нос погнул! — визжит кровосос. — Бей его, Джонни!

Замечаю на круглом брюхе: "Насекомое. Комар — вождь клина".

Отчаянно дёргаю руками. Слышу хлопок рвущегося ремня. Фредди тянет ко мне ручонки, угрожающе посвистывает трубчатым носом. Не раздумывая, хватаю знатного комара за хобот. Сейчас я тебе его узлом завяжу, кровопийца.

Личико кровососа краснеет, крохотные глазки таращатся в ужасе. За его спиной вдруг вырастает серебристый вихрь. Фредди поднимается в воздух, над ним натужно звенят тонкие прозрачные крылья. Скользкий от крови хобот выскальзывает из моей руки.

Комар с натужным гудением взлетает, вот он уже плывёт надо мной, покачиваясь, как маленький вертолёт. Выхватываю из вороха добычи первый попавшийся меч и швыряю, как метательный нож. Нет. Оружие пролетает в метре от цели, и пропадает в кустах. Правильно говорит красавчик — сила у меня есть. Вот только руки как чужие.

Из кучи награбленного добра высовывается несколько свитков. Удивительно, в этой суматохе они даже не помялись. Прихватываю парочку, сам не знаю, зачем. На крае сознания вертится мысль: почему Джонни ещё не смешал меня с землёй? Наверное, занялся беднягой Арнольдом.

С содроганием представив, как за моей спиной плотоядный бык доедает моего друга, подбираю кинжал и торопливо режу путы на ногах.

На меня падает тень, комар пикирует сверху, вытянув острое жало. Проклятье, кинжал тупой, толстый ремень никак не распадается. Втягиваю голову в плечи и отмахиваюсь свитками, зажатыми в левой руке.

Раздаётся смачный шлепок, низкое гудение крыльев переходит в дребезжащий звон. Кровосос взвизгивает. Крутясь, отлетает назад, и я слышу, как его пухлая тушка впечатывается в ближайший древесный ствол.

Наконец-то. Путы на ногах расползаются. С кинжалом в руке оборачиваюсь к человекобыку. Джонни склонился над опутанным верёвками, как колбаска, Арнольдом, и сосредоточенно жуёт его ногу в сапоге. Тошнотворно скрипят металлические подковки подошвы, с отвислой губы монстра стекает струйка слюны.

Голова моего спутника бессильно покачивается, табличка с громким именем тревожно подмигивает красным.

С кинжалом в одной руке и пачкой свитков в другой бросаюсь к увлечённому жвачкой быку.

Прыжок получается неуклюжим, тело не слушается, ноги — как две деревяшки. Джонни отрывается от своего занятия, поднимает на меня выпученные, в кровяных прожилках, глаза. С маху тычу ему в шею кинжалом. Тупое остриё соскальзывает по бурой коже человекобыка, оставив кривую багровую царапину.

Кинжал брякает о камень, вылетает из руки. Я теряю равновесие, и с разгона падаю прямо в объятия Джонни.

Тот мычит от неожиданности, совсем как его четвероногие родственники. Могучие лапищи стискивают меня, как удав добычу, лицо обдаёт горячим смрадным дыханием плотоядного быка. Перед моими глазами выскакивает сразу несколько табличек. Они тревожно мигают красным, испуганная блондинка верещит что-то, но я не слышу.

Грудная клетка, притиснутая к волосатой груди человекобыка, вот-вот расплющится. Джонни встаёт на ноги, и встряхивает меня, как собака старый коврик. На мгновение перед глазами мелькает кусочек синего неба, перекошенная морда с оскаленными желтоватыми зубами. Жадно глотаю воздух, тычу в пасть Джонни чудом уцелевшими свитками — они по-прежнему целёхоньки, даже не помялись — и от души выдаю партию крепких слов о монстре, его маме, и прочей родне, дальней и ближней.

Пальцы-сосиски Джонни конвульсивно сжимаются. Если бы я помнил свою жизнь, сейчас бы она вся пронеслась перед глазами. Раскрываю рот в тщетной попытке вдохнуть, и не могу.

Что-то трещит, меня обдаёт жаром, потом раздаётся хлопок и звонкий треск, будто разбили кувшин. Смертельные объятия монстра разжимаются, и я падаю на землю.

Со всхлипом втягиваю в себя воздух. Рёбра болят, саднит горло, но я снова дышу. Кое-как привстаю, поднимаюсь на четвереньки. В груди что-то посвистывает, в глазах плывёт, красная табличка мигает, как будто сбесилась.

Джонни сидит у дерева, прислонившись спиной к стволу, массивные плечи, все в пучках бурой шерсти, поникли, голова свесилась на грудь. Голова?

Нет у него никакой головы. Из мохнатых плеч человекобыка торчит огрызок шеи, похожий на расщеплённый древесный ствол. Между широко раскинутых, мускулистых коровьих ног, заканчивающихся парой увесистых копыт, что-то лежит.

Тупо разглядываю обломки обугленного кувшина, в котором, должно быть, хранили клубничное варенье. Почему-то стенки посудины густо покрыты сажей и пучками кудрявых волос...

Мой желудок скручивает в узел, но внутри пусто. Содрогаясь от бесплодных позывов, пытаюсь отвести глаза от расколотой, обгорелой головы Джонни, и не могу. Пара кривых рогов, один с обломанным кончиком, лежат прямо передо мной. Между ними, как раз посередине, блестит что-то тонкое, длинное, как спица.

Наконец спазмы тошноты сходят на нет. Глубоко вздыхаю, смотрю прояснившимся взглядом на останки. Похоже, котелок нашего монстра взорвался изнутри. Машинально трогаю тонкий блестящий предмет. Тот качнулся, и из ошмётков обгорелой шерсти выглянул заострённый наконечник. Шевельнулось и застыло оперение на другом конце. Стрела.

— Твою ж мать. Вот так выстрел.

Странно знакомый голос звучит над моей головой.

Переваривая мысль, как стрела могла оказаться в черепе Джонни, медленно поднимаю взгляд. Позади покойника, на верхушке большого серого валуна, стоит тоненькое создание на одной ножке, второй почёсывая лодыжку, и вертит в руках короткий лук.

Стою на четвереньках, рассматриваю лучника. Мишень из меня сейчас — лучше не бывает. Тонкая фигурка в лучах солнца кажется почти прозрачной, кажется, дунь — и улетит.

Невесомое создание спрыгивает с камня, и, неслышно ступая по траве, идёт ко мне. Солнце слепит мне глаза, я вижу только силуэт, да направленный мне в лицо лук с наложенной стрелой.

Маленькие босые ноги переступают по траве, поблескивает наконечник стрелы.

— Это ты сделал? — в таком знакомом и одновременно чужом голосе слышится удивление.

Стрела описывает многозначительную восьмёрку и застывает, почти уткнувшись мне в лоб.

— Что сделал? — слова вырываются из горла хриплым карканьем. Назойливая табличка продолжает мигать красным. Блондинка молчит, видно, отчаялась.

— Ты разнёс ему башку. Мои стрелы не заряжены магией. Это должен быть ты. Больше некому...

Голос прерывается, и уже другой, который я сразу узнаю, произносит:

— Сейчас ты медленно положишь лук на землю, и никто не пострадает.

Наконечник стрелы уходит в сторону, щёлкает спущенная тетива. Стрела втыкается в землю, выпустив облачко пыли. Крутясь, передо мной падает флакончик толстого стекла. Во флакончике бултыхается тёмная жидкость.

— Выпей, — говорит Арнольд. Он стоит рядом, лезвие его кинжала прижато к тонкой шее маленького лучника.

Подбираю флакон, одним глотком выпиваю зелье. В глазах немедленно проясняется, красная табличка мигает в последний раз и исчезает.

— Лучше бы ты ему ткнул в сердце, — угрюмо говорит лучник, и я наконец узнаю его.

Мокрое платьице облепило тонкую фигурку, из-под копны спутанных волос мигают совиные глаза. Видно, Глазастой Энн пришлось побывать в воде, и это пошло ей на пользу. Бело-розовые щёки, чистая шея, длинные ресницы так и хлопают. Стройные ножки, осиная талия, и волосы не грязно-серые, а пепельные, с серебристым отливом.

Девчонка повернулась, взглянула на Арнольда, из массы пушистых, подсыхающих на солнце волос вынырнул кончик розового ушка. Острого, кошачьего уха, совсем как у меня.

Энн перевела взгляд на меня. Огромные, немигающие глаза уставились на меня, и я впервые заметил, как сужаются её зрачки. Проклятье. Она тоже эльф.

— Нужно было вырезать ему сердце, — повторила она, кривя красивые губы. — Это же Аристофан. Мешок золотых, и легендарный доспех в придачу. Что смотришь, красавчик? Убей его.

Глава 17

— Легендарный доспех, говоришь? Мешок золота в придачу? — красавчик окидывает меня оценивающим взглядом.