Эпизод I: На границе двух миров

"Не здесь и не сейчас. Зря ты вернулся, Саня..."

— Слушай, ты же понимаешь, что если взялся за это раз, то и дальше тащить это — тебе? — спросил Джим, тщетно пытаясь сгладить резко оборвавшийся разговор.

Кажется, нас слушает кто-то, кому Джим не доверяет. Что ж... значит, подождем.

— Понимаю. Наверно, это прозвучит наивно, но я бы хотел, чтобы наши народы жили в мире. А сейчас такой повод есть — общий враг.

"Ох, если бы... Будь осторожен".

— Ну, в тебе я не сомневался. Кстати, ты же вроде говорил, что останешься со своими?

— Планы поменялись. Антига Прайм...

Я резко замолчал, поджав губы.

Антига Прайм — один из форпостов Конфедерации на границе с Синдикатом. Планета с индексом пригодности "желтый-1" и основным смыслом ее существования было служить базой Третьему Десантному флоту. Небольшая колония, чисто индустриальная и едва ли не на половину зависящая от поставок продовольствия извне, эдакий военный "городок" с поправкой на текущий исторический период.

Колония, которой больше не существовало. Антиге Прайм не повезло стать третьей планетой, атакованной зергами, которые на сей раз не стали развиваться на планете "с нуля", неделями и месяцами копя силы в подземельях, а заявились сразу во всей своей силе, в скоротечном сражении практически разорвав на куски и без того потрепанный флот адмирала Дюка.

Само собой, там, где облажалась Конфедерация, появились и Сыны Корхала, взяв на себя заботы по эвакуации... и едва успели унести ноги, едва начав вывозить людей, когда вслед за зергами пришла Золотая Армада.

Я не смог остановить Алдариса, в соответствии с новыми приказами Конклава настаивающем на немедленном уничтожении колонии вместе со всеми жителями. Не смог этого и Тассадар, несмотря на все свое влияние, связанный по рукам и ногам священным словом "приказ".

Я злился, ругался на чем свет стоит самыми последними человеческими ругательствами, услышав которые, даже Джим посмотрел бы на меня неодобрительно, отказываясь понимать мотивы Конклава... пока их не объяснил мне Тассадар.

— Они просто стреляют по двум целям одним выстрелом, — сказал он. — Нейтрализуют угрозу зергов и ослабляют человечество, набравшее слишком большую силу за последнюю сотню лет. Нам предстоит война с противником, не уступающим нам ни в чем, и отвлекаться на "усмирение" человечества, тратя драгоценные ресурсы, Конклав не желает.

— Политика... — прошипел я. — А я думал, протоссы переросли такие методы.

— Относительно друг друга — да. Формально, человечество уже вышло из под опеки Кодекса. "Раса, никогда не знавшая космоса", ты же помнишь... А значит, с ними надо обращаться как с равными.

— Это, по-твоему, "с равными"?! Заявились в чужой дом и принялись громить все, чтобы выгнать тараканов!

— Да я, в общем-то, и не оправдываю Конклав. Просто рассказываю тебе ход их мыслей.

И тогда я все решил.

— Отпусти меня к людям, отец... Я не член Золотой Армады, я курсант Академии в научной экспедиции и я хочу продолжить свое исследование.

Он молчал. Молчал так долго, что я заговорил снова, находя в себе все новые причины вернуться к людям — и озвучивая их вслух.

— Я расскажу людям о том, зачем вы это делаете. Я расскажу им, что вы не хотите ими править или уничтожать — только защитить, в своей дурацкой манере "я сильнее и это дает мне право". Черт, отец, я Тамплиер! Я должен защищать — а вы предлагаете мне уничтожать! Спасать, а вы приказываете — убивать!

Я замолчал, ошеломленный своими последними словами, последним доводом, потому что внезапно осознал, что он — настоящий. Я не выдумал его, потому что вопросы чести — язык, который хорошо понятен моему отцу, я и в самом деле так думаю.

— Я — Тамплиер, — тихо повторил я. — И ты знаешь, что я — прав.

И вот я здесь. Покинул свой народ, во второй раз, но уже не потому, что чувствовал себя чужим. На сей раз все по-другому.

К добру ли, к худу, но Кхала изменила меня. Или, быть может, просто усилила то, что и так было внутри — кто знает? Наверное, только Она...

— Да, Антига Прайм... — тихо согласился Джим, кажется, понявший все и без слов. — Мы пришли.

Если я не могу переубедить протоссов, то, может, у меня получиться остановить людей от занесения моего народа в список "опасных ксеносов"?

— Да. Дай мне пару секунд.

Ведь протоссы, сами того не подозревая, вручили мне в руки рычаг, с помощью которого я могу попытаться "перевернуть Землю".

Все в Золотой Армаде, включая Наблюдателя Алдариса, были воинами, или вращались в близких им кругах. Они, бесспорно, читали отчеты о том, кто такие терране и с чем их едят, были среди них даже те, кто лично принимал участие в ментальном сканировании триста лет назад, но их в первую очередь интересовало то, что и должно интересовать воинов — военные технологии, тактика и стратегия, военная структура, уровень агрессии... И, изучая вопрос в пределах своей компетенции, они неизбежно упускали остальные.

Времена, когда существовало такое понятие, как "дипломатия протоссов" закончились тысячу лет назад, с восстановлением псионной связи и Кхалы — она просто стала не нужна. Да и тогда она была не очень развита — Эпоха Раздора была периодом войн всех против всех, без правил и законов. Сомневаюсь, что и на Аиуре найдутся те, кто знает человеческую культуру достаточно хорошо, чтобы понимать, что значит термин "посол".

Для протоссов я — просто упрямый мальчишка, выбивший себе автономную научную экспедицию для изучения другого биологического вида в условиях "полного погружения" и привязавшийся к объектам исследования сильнее, чем следовало бы. Моя миссия — передать сообщение, рассказать о Первенцах богов и подтвердить сведения о связи Конфедерации и зергов. Вероятность моего предательства даже не рассматривалась — моя связь с Кхалой и добровольное согласие ее сохранить сводили вероятность такого развития событий к нулю. И они были во всем правы — я не собирался предавать протоссов и делать что либо, что может нанести вред Кхале.

Для людей же я — посол, неприкосновенная фигура, облеченная властью говорить от лица всего народа.

Если мне удастся, пользуясь этой властью, удержать ситуацию под контролем и заложить основу будущего союза...

Мою руку сжала узкая ладошка, а в следующее мгновение короткий импульс "Ты справишься" обдал меня горячей волной теплоты и поддержки. Как она умудрилась сохранить веру в меня после всех тех глупостей, что я наворотил?

Я глубоко вдохнул, усилием воли усмиряя бешено колотящееся сердце, и резко выдохнул, отбрасывая в сторону сомнения, улыбнулся через плечо Салли и кивнул Джиму:

— Я готов.

Арктур Менгск, лидер революции Сынов Корхала, самый кровавый террорист тысячелетия, потерявший семью и Родину по вине Правящих Семей. Он почти не изменился с того памятного дня четыре года назад, когда мы виделись в последний раз. Разве что седины в волосах стало больше, в уголках глаз собрались усталые морщинки, а ранее прямой и твердый взгляд карих глаз приобрел интенсивность промышленного лазера, плавящего гранит, будто он шоколадка.

Да помогут мне Зел Нага...

— Эн Таро Адун, человек. Кхала приветствует тебя.

_________________________________________

*— ПВЛ — пространственно-временной люфт. Первая цифра — погрешность координат в метрах, вторая — в секундах.

Интерлюдия 5.0. Убить дракона

Старинные антикварные часы, массивные и чудовищно тяжелые, по уверениям продавца привезенные со старушки-Земли первыми колонистами, равнодушно отмеряли время, тяжеловесно роняя в вязкую тишину каюты свое извечное: "Тик-так". Совершенный метроном, считающий секунды от начала времен и до тепловой смерти Вселенной, дробящий Вечность на идеальные, ускользающие от восприятия отрезки.

"Тик-так" звучало одинаково сухо и невозмутимо всегда: когда вокруг ломались судьбы и люди; когда глупые, суетливые смертные признавались друг другу в любви или ненависти, убивали и зачинали жизнь, кричали от боли или наслаждения.

"Тик-так" звучало веками и будет звучать всегда. Даже если все часы во Вселенной будут разбиты, этот временами тихий, временами грохочущий, разрывающий барабанные перепонки звук никуда не исчезнет, он лишь спрячется в несуществующем интервале между двумя "сейчас". "Тик-так", беспощадное, равнодушное — будет последним, что ты услышишь, пытаясь голыми руками остановить кровь из перерезанной артерии или отбить пулю ладонью. "Тик-так" будет звучать во время короткой и сумбурной молитвы в окопах под обстрелом, Богу, в которого ты никогда не верил, Судьбе, которой не подчинялся. "Тик-так" — скажет тебе Смерть, когда придет твой час.

"Тик-так" звучит в каюте, отражаясь от деревянных стенных панелей, хрустальной люстры под потолком, отражаясь — и утопая в густой тишине... чтобы через мгновение попробовать разогнать ее снова. По корабельному времени наступает ночь — и с каждым новым "тик-так" яркий свет с потолка гаснет, выманивая из углов и теней липкую и густую, как смола, ночную темноту.

"Тик-так" — стучит в ушах крепкого мужчины в массивном дубовом кресле-троне в центре каюты, ладонь рассеяно поглаживает ухоженную полуседую бороду, а потускневший свет с потолка превращает лицо в гротескную маску с черными провалами глазниц и рельефно очерченными морщинами.

"Тик-так" задает мыслям рваный темп, заставляя их хаотично скакать: с того что было — к тому, что есть и чем оно должно закончиться; от теплых объятий матери и ее ласкового голоса — к огромному ядерному грибу, поднимающемуся посреди огромного города, застроенного небоскребами; от черного отчаяния и обжигающего гнева — к холодному расчету и тяжелой, подсердечной ненависти.

Как бы он отреагировал, если бы лет двадцать назад кто-нибудь сказал ему, что однажды он возглавит Революцию — именно так, с большой буквы? Наверное, рассмеялся бы хорошей шутке.

Не такое уж и необычное у него было детство — любящая мать и холодный, сдержанный отец, как он понял куда позже, чем следовало бы, тоже его по-своему любивший, — просто не умевший это показать. Две сестры*: старшая, веселая и беззаботная прожигательница жизни с, казалось, термоядерным реактором вместо сердца — столько у нее было энергии; и младшая — спокойная и рассудительная, любимица родителей, к началу восстания лишь начинавшая свою политическую карьеру — с должности секретаря чиновника средней руки, боявшегося свою подчиненную, дочь всемогущего Ангуса Менгска, больше, чем налогового инспектора. Они обе были похожи на мать, Арктуру же всегда говорили, что сам он похож на отца — сдержанный и расчетливый, прагматик с пунктиком на контроле.

Оглядываясь назад, он понимал, что его верность Конфедерации, служба в армии, подчеркнуто аполитичная карьера — бизнесмена, не сенатора была лишь вызовом отцу, попыткой получить то, чего всегда желают жертвы неверного воспитания — внимания. К сожалению, с этим у него ничего не вышло — он так и не успел помириться с отцом.

Его всегда мучил вопрос — чем была попытка Корхала отделиться от Конфедерации? Глупостью, гордыней? Или, может, прекрасной мечтой, пронесенной из наивного детства в циничную и разочаровавшуюся зрелость?

Впрочем, какими бы ни были его причины, результат от этого не изменился. Ангус Менгск предал своих хозяев — и они его уничтожили, вместе с женой и дочерьми. Сам Арктур избежал расправы только по той причине, что всегда публично осуждал политику отца и имел тесные экономические связи с Правящими Семьями, обеспечивая сырьем больше пятнадцати процентов энергетической промышленности Конфедерации.

Его решили не трогать — первая из череды ошибок его врагов.

Он вернулся на Корхал — и застал планету в тихой панике, готовую упасть к ногам Правящих Семей, трусливо вымаливая прощения и отрекаясь от лидера, за которым слепо следовали еще пару дней назад. Когда он стоял перед могилами своей семьи, в тот отвратительно солнечный, яркий и приветливый день, в нем что-то сломалось. Он не мог сказать что, — но отчетливо слышал этот влажный хруст, произнося панегирик, из которого до сих пор не мог вспомнить ни слова.

Всего спустя сутки он стоял перед вспышками голокамер, перед ним лежал листок с аккуратным машинным текстом, — отречение от отца, от всего, во что он верил и за что боролся, за что счел возможным рискнуть жизнью: своей собственной, жизнями жены, дочерей и всей планеты. Министры его отца всучили ему президентские полномочия и этот чертов клочок бумаги — акт публичного унижения и смирения, призванный смягчить гнев жестоких небожителей.

В тот день он сыграл свою роль — ту, что уготовала ему История. Оторвав взгляд от бумаги, он ровным, спокойным голосом, от которого у него самого волосы встали дыбом, произнес совсем не то, о чем подсказывал разум, нет, — то, о чем кричало сердце:

— Вы заплатите. Те, кто отдавал приказы. Те, кто исполнял их. Те, кто знал, но молчал. Клянусь Богом и Дьяволом, всеми богами, злыми и добрыми... вы заплатите.

Революция началась с этих слов.

Он объявил мобилизацию и военное положение — Конфедерация ввела войска. Он взял штурмом расположение одного из батальонов — Конфедерация ответила полномасштабной войной на уничтожение, не разбирая причастных и невинных, солдат и гражданских. Он нашел союзников, за границей и внутри Конфедерации, готовых помогать деньгами, оборудованием и людьми — и война перекинулась на другие планеты, начинаясь так же невинно, как и на его Родине, с разогнанных демонстраций и тихих шепотках на кухнях, украденных секретов и тайно выведенных деньгах.

И в тот момент, когда шансы Корхала на победу перестали казаться призрачными...

Он никогда не верил, что конфедераты пойдут на это. Корхал IV был первой колонией Тарсониса, занимая второе место по численности населения, экономическому потенциалу и политическому влиянию.

Вся верхушка Революции была далеко от основных баз и крупных городов — урок семьи Менгсков не пропал даром и теперь ключевые люди и их семьи прятались по высшему разряду. Он был в безопасности и поэтому получил эксклюзивный шанс пройтись по оплавленной воронке, оставшейся на месте города, в котором прошло его детство; поймать на раскрытую ладонь герметичного доспеха крупные хлопья пепла, заменившие снег и воздух; увидеть размытые тени, — все, что осталось от его соотечественников, имевших глупость поверить уже второму наивному лидеру.

И тогда эфемерное "что-то" в его душе сломалось во второй раз, и он осознал одну простую истину, открытую человечеством давным-давно: "чтобы убить дракона, надо самому стать драконом".

И все сразу стало таким простым и понятным: чтобы победить лишенных милосердия — надо убить в себе любые его зачатки; чтобы убить лишенных души — надо продать свою собственную, обменяв ее чужую смерть.

Вслух он сказал другую затертую до дыр банальность, но так, будто придумал ее сам:

— Они хотели войны, — они ее получат.

Он сбежал с планеты с горсткой верных ему людей на десантном корабле Конфедерации, имевшем глупость сесть на отравленную радиацией планету, чтобы добить выживших. Корхальцы, "люди Планеты Мертвых" стали костяком его новой армии, и оставались им поныне. Они были такими же, как он — потерявшими все... и готовыми на все. Они не переживали о "сопутствующем ущербе", их не волновали высокоморальные вопросы и совершенно не интересовало, откуда Революция берет деньги для своей войны, от иностранных ли государств, сочувствующих богатеев или торговли наркотиками и оружием. Они просто шли за своим лидером и выполняли его приказы — потому что он пообещал им возмездие.