Крылья ветра

— Дверь открыта, надо посильнее нажать. А ходят — да, всем важно понять: вдруг тебе плохо и нужна помощь?

Зоэ кивнула, дернула плечом — верю, стараюсь, но руку не отпущу. Задумалась и потянула запястье ближе.

— А как же тот черный, Борхэ? Он числится моим опекуном, только он совсем злой, ты не отдавай меня, ладно? Пожалуйста! — Зоэ заговорила быстрее и тише. — Он явился прошлой осенью, сказал, что друг дядюшке и выполняет его последнюю волю. Что у меня способности и надо везти на остров Наяд, денег дал... Письмо показал. Ему поверили, а я что? Я и кричала, и сбежать пробовала, только он совсем не прост. Ты бойся его. Он убивает людей. Я видела, он совсем без души, режет — и улыбается.

Вывернув весь ворох ужасов, Зоэ задохнулась, побледнела и закусила губу. Пришлось вставать, искать рубаху, заматывать поверх штанов и одернутой рубахи широкий пояс, исключая возможность для всех подряд удивляться отсутствию пупка. Девочка бегала следом, помогала и не отпускала руку, как привязанная. Клятвенным заверениям, что злой Борхэ никогда не появится — не верила, и пугалась все сильнее. Щеки бледнели, лицо вытягивалось, становилось совсем узким, болезненно-несчастным.

— Сдаюсь, — нэрриха сел на край койки и виновато повел свободной рукой. — Я убил его. Не хотел говорить, нехорошо с такой новости начинать день...

— Совсем убил? — строго щурясь и дергая за руку, уточнила Зоэ. — Надежно? Он огромный, а ты не особенно удался ростом. У него здоровенная рапира, он звал себя грандом и мастером, и еще...

— Совсем убил, — нэрриха прервал перечисление. — Точно.

— Насквозь, да? Еще надо помолиться и похоронить в хорошей земле, чтобы из него злость не вылилась этим... привидением. Вот.

Зоэ чуть успокоилась и села на пол, силы закончились, страх прошел, новизна впечатлений поугасла — осталась лишь слабость. Девочка вздохнула, покосилась на дверь.

— Я сказал все нужные слова, надежнее некуда. Давай я укутаю тебя потеплее, вот так, и мы пойдем знакомиться с Бэто, помощником капитана. Он наверняка ждет нас, чтобы завтракать всем вместе.

— Завтракать, — Зоэ шмыгнула носом и принюхалась. Снова вздрогнула и уточнила: — А плясать не заставит?

— Нет. Только кушать. Досыта.

Идея вынужденного танца, противного плясунье, была совсем нова для нэрриха. Он истратил некоторое время на обдумывание. Молча завернул Зоэ в шерстяное одеяло, поднял на руки, миновал каюту и открыл дверь. Не хочет танцевать! Ноттэ тряхнул головой и фыркнул. Он прежде имел ложное, как теперь ясно, убеждение: все одаренные плясуньи желают вершить волшбу, жажда власти над ветром у них в крови. Оказывается — нет...

— Сони очухались! — прогудел голос капитана, надтреснутый и тихий, но вполне настоящий...

Вико полулежал в кресле, наспех изготовленном из досок и натянутой холстины. Он рассматривал небо, паруса и иногда поднимал голову от подушек, чтобы глянуть и на команду, и даже на море.

— Ты должен был бредить еще дня три, — возмутился Ноттэ.

— Никому я ничего не должен, вот дурость! Даже тебе, — уперся капитан. — Я кинул веревку, ты убрал с палубы 'Гарды' мразь, мы оба справились и не наделали долгов. А вот ежели бы ты, положим, упустил злодея, образовался бы преизрядный счетец. Или не найди ты малявку — ну, вовсе беда, за борт тебя, неумеху, и все дела.

Зоэ захихикала, наконец-то отпустила запястье нэрриха, спрыгнула на палубу. Удобно перехватила края одеяла и и осторожно, по шажку, стала продвигаться к грозному капитану. Вцепилась в его руку, уверенно оглядела палубу, паруса. Посмотрела и на моряков — уже не вжимая голову в плечи и не стараясь спрятаться с головой в одеяле.

— Знакомься, — Ноттэ решил помочь. — Это Вико, капитан. А это Зоэ, новая пассажирка 'Гарды'.

— Годится, — буркнул капитан и вновь откинулся на подушки, пряча слабость за напускной суровостью.

Нэрриха склонился ниже, поправляя подушки и шепнул совсем тихо:

— Ты ночью советовал мне слушать сердце?

— Ночью я, знаешь ли, был далековато, а советов пассажирам я не даю никогда, — упрямо буркнул капитан. Прикрыл глаза, мешая разобрать на дне их, насколько честен ответ. Добавил с издевкой: — Иди, обед стынет. Мотылькам, и тем надобна еда. Людям тем более.

Нэрриха кивнул, приобнял девочку за плечи и направил в сторону капитанской каюты. О мотыльках он не говорил ни слова, это очевидно. Капитан ночью был без сознания и вслух не бредил, это тоже понятно. И все же нечто — было. Нечто ровно насколько неуловимое, как и обещал тот старик нэрриха, смотритель маяка. Воистину: настоящее, главное, не любит выставляться напоказ и кричать о себе...

Бэто суетился в каюте и сиял непрестанными улыбками, гордо именовал себя помощником и, кажется, мечтал о постоянном месте второго за плечом бессменного и несравненного Вико.

Зоэ кивнула, выслушав имя нового человека, юркнула на указанное место, схватила ложку, подтянула к краю стола миску и принялась даже не есть — жрать. Она давилась, глотала непережеванные куски рыбы, запивала жижицей через край, поскорее и побольше. Она облизывалась, чавкала и вытирала губы тыльной стороной ладони. Она, расхрабрившись, тянула к себе все новые миски, наклоняла, изучала содержимое и указывала пальчиком — кладите мне это, и это, и это тоже.

— Лопнет, — испугался Бэто, безропотно вываливая в плоскую чашку тушеные бобы, добавляя ломти мяса и дольки соленой рыбы. — Дон Ноттэ, хоть вы ее уймите, пожалуйста.

— Капитан наш как — поправляется? — нэрриха не пожелал поддержать тему.

— Ноги плохо чувствует, волочит, особено правую. Пятку кололи иглой, он и не заметил, — расстроился Бэто. — Страдает. То есть сердится и ворчит пуще прежнего. Чтобы не жалели его, значит. Не хочет сходить на берег.

— В один день здоровья не вернуть, — отмахнулся нэрриха. — Сможет ходить. Пусть с палкой, но все же сам.

Зоэ оттолкнула пустую миску и с опаской осмотрела груду еды на плоской тарелке. Первый злой голод улегся, и собственные запросы теперь выглядели непосильными.

— Ло-опну, ну правда, — шепотом пожаловалась девочка, глядя на помощника капитана, сочтенного младшим из взрослых в каюте и самым податливым.

Бэто не подвел. Выделил новую тарелку, чистую. Переложил в неё всего-то одну ложку бобов и не стал насмешничать. Унес гору еды и не отругал, и не рассердился. Вернулся, прикрыл дверь и сел на свое место.

— Теперь можно поговорить, так приказал капитан, а он всегда прав, — сообщил Бэто. — Ноттэ, вы готовы сообщить: что нам делать с новой пассажиркой? Не Башне ведь отдавать.

— Башня отправит Зоэ на остров Наяд, это в лучшем случае, — задумался нэрриха. — Её вынудят изучать танец во всех тонкостях. Башня напоказ преследует исполняющих пляску, называет это занятие черной волшбой, и все же не искореняет и не запрещает окончательно, чуя пользу.

— Я жила на острове, всю зиму там мучилась, — Зоэ облизала ложку и отложила в сторону, вздохнула и устроила локти на столе, подпирая ими щеки. — Гадость! Моя бабушка умела танцевать. А эти, на острове — они тьфу, дешевки, мякина, шелуха. Дуротопки и пустотопы. Вот.

— Сколько слов! — поразился нэрриха.

Сытая Зоэ порозовела от возбуждения и возмущения, сочтя, что её высмеивают. Вскочила и заговорила громко, сопя и размахивая руками, хлопая в ладоши, то и дело запуская пальцы в волосы, все сильнее расчесывая кожу головы и шеи.

— Я правду говорю! Я толстая и старая буду лучше их, вот! Моя бабушка в шестьдесят два танцевала, а эти смолоду только топают и сопят, вот! Руки туда, руки сюда, дышать, глядеть ах, глядеть ох, первая поза, вторая, ля-ля, глупости! — Зоэ зашипела и оттолкнула стул, освобождая место. Подняла руку и сделала сложное движение. — Это вот, растущее, бабушка называла его цветок радости и весенний огонь. Могу так, могу так и так — тоже неплохо будет, и только внутри знаю, как хорошо и правильно прямо сейчас. Оно всё — внутри! С чего бы разным пустотопам знать, куда надо глядеть и как? Всякие день по-правильному выйдет иначе, потому что день-то иной! Они совсем, ну совсем ненастоящие! Пустотопы! У них только такты и ритм. Что я, глухая? Зачем они взялись учить меня тому, что я еще в три годика знала?

Девочка задохнулась, возмущенно махнула рукой и отвернулась к стене, шмыгая носом и обижаясь совсем по-настоящему, до слез. Нэрриха смущенно пожал плечами, убрал от края стола покачнувшуюся тарелку, дотянулся до локтя Зоэ и подтащил её к себе, не обращая внимания на сопротивление. Укутал в одеяло и усадил на колени.

— Между прочим, я не спорил. Ясно?

— Ну...

— Я ни за что не соглашусь отослать тебя на остров. Потому что я, если честно, два круга назад хотел разгромить там все. Потом подумал: зачем? Если люди не умеют жить танцем, они уже и вреда не причинят, и волшебы не раскроют. Знаешь, что я сделал? Привез туда трех самовлюбленный учителей и дал школе золота. Много! Золото убивает память и волшебство надежнее, чем сталь клинка. Такой я коварный злодей... — Нэрриха развел руками и вздохнул. — И горжусь собой. С появлением школы бессознательная и злокозненная волшба пошла на убыль. Нэрриха постепенно сделались редкостью. Нас новых за полный век пришло всего двое. Башне мы не скажем о том, что ты выжила, можешь не сомневаться. Теперь слушай обещанную сказку. И Бэто пусть слушает, — добавил нэрриха, глянув на помощника капитана, готового понуро и неохотно уйти. — Давно это было. Или не было? Кто теперь скажет наверняка...

Давно это было. В незапамятные времена, когда боги селились совсем близко, еще не отгородившись от людей. На вершинах рослых гор тогда было обычным зрелище радуг или вспышек, обозначающих, по мнению людей, праздники небожителей.

В храмах не поклонялись, не просили о милости. Туда приходили, как мы теперь к приятелям — на посиделки. Поболтать по-соседски, отругать за глупость и неправду в сухой год, вразумить и укорить, если зерно замокло или болезнь косит скот. Порадоваться вместе большому урожаю и сытости, здоровым детишкам. Обдумать правоту того или иного решения.

Само собой, боги — они не похожи на людей теперь и прежде не были таковы. Они не отвечали словами, не включались в споры. Но сказанное искренне, от души, вписывалось в единую книгу бытия и делалось значимым. А когда не удавалось достичь понимания и пробегала трещина, разделяя единое и разрывая связи миров, обращались к крайним средствам.

С твердью общались редко, та слишком иная, непостижимая. У огня советов не искали — его лучше не тревожить, вспыльчивый... Довольно часто пели для вод: потому что вода есть сама память, она отзывается звуку и впитывает его.

Но охотнее и внятнее всего людям отвечал воздух. Он принимал и пение, и воскуривание благовоний, и танец. Пребывая в крайней нужде, люди говорили: 'Надо пригласить в семью гостя, вместе сладится и непосильный путь'.

Приглашая, танцевали, всю душу открывали танцу. Срезали прядь волос, произносили слова клятвы и ждали гостя, заранее выбирая имя и отстраивая дом... Потом что-то надломилось, иссякла связь миров. Может, душа у людей подостыла? Кто знает. Уклад жизни переменился, место богов сделалось в душе тесным, а место повседневного — главным.

Боги тоже переменились, ведь они хоть и не умирают, но перерождаются. Слои мира разделились, отошли один от другого. Те, кого люди звали через танец, оказались в нелепом положении нежданных, случайных странников. Они застревали на полпути, еще не люди — и уже не ветры...

Нэрриха горько усмехнулся и щелкнул притихшую Зоэ по носу.

— Душа сильнее всякого закона. Знаешь, вот гляжу на тебя и думаю: неумный я. Обвинил плясуний и такого наворотил... а не все виноваты. Только пустотопки. Если бы ждали и звали в полную силу, все было бы хорошо.

— Ну и дела! То есть ты — прям почти что бог? — шепотом ужаснулась девочка.

— Нет! — сразу отказался нэрриха. — В исходном звучании наше название было короче и проще, нечто вроде 'раха'. Отрезанная прядь... Малая часть целого, ломоть, неполнота, ходячий вопрос, грива ветра, текущая сквозь пальцы, неуловимая, но все же пойманная, как репей, волосами плясуньи.

— Это точно — сказка? — подозрительно хмыкнула Зоэ. — Ты же, есть, ты спас меня. И тот злой, он тоже был взаправду. Все время требовал, чтобы я плясала. Ждал чего-то и лупил. Кормил не досыта: я не справлялась с каким-то делом, важным ему.

— Это была сказка, — предположил Ноттэ. — Она соткана из домыслов, в ней нет ничего настоящего и... худшего. Сейчас у слова раха иной смысл, близкий к 'сила'. Когда-то, может стаься, раха черпали для общей пользы. Теперь все стало не сказочно, а подчинено выгоде. Плясуньи стараются наполнить волшбу любой, самой негодной и дешевой, силой. Действуют неумело, пряча свою гнилую душу за гомоном восторженной толпы. В глазах зрителей и есть зов. Башня презирает танцующих — и учит. Потому что нэрриха, носители раха, нужны не для установления промысла божьего, вот еще сказки.

— А зачем?

— По разному... — Ноттэ сам не знал, отчего взялся отвечать, и тем более вслух. Может, пробовал извиниться перед этой плясуньей за обиды, причиненные иным? — Нас называют клинками воздаяния. Сто двадцать три года назад один из нас вырезал население небольшой долины, тем исключив бунт и угрозу распада страны. Сорок семь лет назад другой нашел и казнил гранда Альдо, весьма опасного человека, имевшего сторонников и влияние в окружении маджестика. Тот Альдо фальшиво благоволил ростовщикам из-за их золота, пытался уничтожить власть короля и окончательно сошел с ума на изготовлении ядов. Двадцать лет назад кто-то разобрался с пиратами, в один сезон очистив от них воды ближних морей.

— Кто-то, — повела бровью Зоэ.

— Надо спросить у капитана, — задумался Бэто.

— Язык отрежу, — строго пообещал Ноттэ.

Он немного помолчал и добавил другом тоном, совсем серьезным: — Бэто, мы не спасли девочку. Невозможно в ночном море найти бочку! Если хоть кто-то из команды скажет иное, вам не жить. И ей — тоже. Башня не допускает распространения опасных знаний, даже слухов... Зоэ, мы оставим тебя на острове. Совсем одну. Это трудно, но ты сильная и должна справиться. Я закончу свои дела: передам гранду из Башни сундук Борхэ, расскажу, что следует. Провожу 'Гарду' в новое плаванье и вернусь на остров. Обещаю. Заберу тебя и тогда... Пожалуй, все станет хорошо, хотя это изрядное упрощение.

— Я справлюсь, — сразу кивнула Зоэ. — Только еды оставьте, ладно? И ты уж поскорее.

— До осени появлюсь, надежнее срока не дам, лучше назвать длинный, чем вынудить волноваться.

— До осени, — задумчиво повторила Зоэ, глянула на стол и вздохнула. — Впрок бы чего съесть, но уже не могу. Эй, Ноттэ, а мне что, нельзя танцевать? Я не хочу никого силком тянуть в мир. Вот.

— Все, кто пришел в мир, отозвались взрослым плясуньям, — нэрриха нехотя выдал еще одну порцию запрещенного знания. — Танцуй пока что спокойно. Только с ветром поосторожнее, не зови, не играй бессознательно. Кажется, он отмечает тебя и замечает.

— А ты умеешь танцевать? Может, сам бы расстарался и снова фьють — туда, откуда пришел? — Зоэ ткнула пальцем вверх.